Россия распятая - Глазунов Илья. Страница 135

А возле новые и новые мотивы – страшные образы «Блокады», «Голода» снедаемые душевными терзаниями лица героев Достоевского, сам Достоевский, облокотившийся у трактира на балюстраду петербургского канала, сумрачный, погруженный в думы. Дальше лицо блоковской «Незнакомки», сам Блок, уголки Ленинграда, множество портретов (все больше людей искусства).

Глазунов чуток к темам трагического звучания, да это и не удивительно – он потерял в ленинградскую блокаду отца и мать. Когда смотришь его работы этого плана, понимаешь, что страдания и утраты для него не пустое слово. Видимо, поэтому он умеет в ленинградском пейзаже подметить не только лирические и величавые черты, но и то, что созвучно таланту Достоевского и Блока, он умеет представить себе в прошлом «страшный мир» и людей, «обожженных языками преисподнего огня».

Не обладай Глазунов глубоким чувством трагической коллизии, он не создал бы и своего Фучика, не задумал, бы и «Дорог войны». Страстность – одна из наиболее сильных сторон его таланта. Вместе с тем здесь сказывается и юношеская неопытность, порой он «рвет страсть в клочья». Широко расширенные глаза уместны в портрете вдовы трагически погибшего артиста Яхонтова, уместны и в образе Настасьи Филипповны из «Идиота», но когда такие расширенные глаза видишь в целом ряде работ, поневоле вспоминаешь, что есть на свете и другие средства выразительности.

Хорошо, что мы увидели эту выставку. И неплохо бы закрепить добрый почин ЦДРИ, сделав его малый зал постоянной творческой трибуной молодых художников, московских и иногородних. Серия небольших персональных выставок молодежи будет как нельзя более уместна накануне Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве» [73].

Я привел выдержки из статьи Членова как свидетельство благожелательности и желания оградить меня от приклеивания политических ярлыков. Но «исканий» у меня никогда не было. Надо находить, а не искать. Даже Пикассо обронил: «Нельзя искать того, чего не потерял». Я всегда знал то, что,хочу выразить. Муки творчества это есть поиск и воплощение в форме замысла – мыслеобраза художника.

Известный и почтенный искусствовед Машковцев в коридоре ЦДРИ тихо, чтобы не слышали рядом стоящие и ждущие автора люди, сказал: «Берегитесь: Ваша выставка есть полное отрицание социалистического реализма. Правда жизни и поэтичность видения – основа Вашею успеха. На будущее счастье социального рая у Вас и намека нет. Вам будут шить политическое дело – так легче уничтожить. За „мракобесие“, за Достоевского, которого Вы так чувствуете, сажали и сажать, очевидно, будут… Вы показали одиночество человека, уставшего от лжи… Вы русский художник, и это все объясняет. Вы вступили на свою Голгофу». Машковцев, пожилой, чуть болезненный в движениях, смотрел на меня изучающе. Заметив, что нас окружает все плотнее и плотнее кольцо зрителей, нагнулся к моему уху и прошептал: «Скажу одно: Вы художник пламенной души и отважного таланта».

Из Харькова приехал молодой художник Брусиловский, ныне один из столпов современного авангарда. Помню, крутил головой и говорил, что моя выставка поможет расковать наше искусство, поможет всем молодым художникам. Мы до сего дня уважительно относимся друг к другу – хоть пути наши разные. Кто только не побывал в ЦДРИ за 14 дней! Очень запомнилось выразительное лицо Паустовского, книги которого я так любил.

Я возвращался в Ленинград исполненный тревоги, в ожидании последствий моего выступления, которое никто не сможет вычеркнуть из истории русского искусства. «Антиконформист №1 Советского Союза»! Держись, Илья, – мы с тобой!» (из книги отзывов, февраль 1957 Г., ЦДРИ).

Чтобы завершить рассказ о Борисе Владимировиче Иогансоне, упомяну еще, что благословив меня на первую выставку в Москве во время студенческих зимних каникул, он не нашел времени посетить ее. Я долго звонил в его дверь на Масловке, пока она не открылась. Видимо, горничная, а по-советски домработница, взяв у меня пригласительный билет, тут же захлопнула дверь, сказав: «Сейчас». Я услышал сквозь дверь приглушенный голос учителя: «Скажи, что меня нет дома. Некогда мне по разным выставкам шастать!» Приоткрыв дверь, пожилая домработница ответила, что передаст приглашение Борису Владимировичу, которого сейчас нет дома.

Выставка «ударившего ножом в спину соцреализма» Ильи Глазунова прогремела с великим шумом и триумфальным успехом – так писали западные газеты. Среди многих тысяч людей, посетивших ее особенно запомнился Игорь Эммануилович Грабарь, сказавший мне добрые слова.

Сопровождавший его человек предложил: «Игорь Эммануилович, напишите о молодом художнике, поддержите его, если он вам так нравится». Позднее узнал, что, придя домой, Грабарь вынес такой приговор: «Думаю, что его растопчут. Он как с неба упал. Парень талантливый. Если буря не размажет его, может быть, и напишу о нем. Надо подождать! Думаю, ему никто не простит этой выставки»…

А вот мой учитель не стал ждать и после того, как я получил за диплом тройку и был назначен учителем черчения в провинцию, выступил против своего бывшего ученика. Б. В. Иогансон заклеймил, вернее прямо-таки расстрелял своего ученика, думая, что я никогда не воскресну. После выдачи такого по-советски продуманного «волчьего билета», после безжалостного приговора передо мной, если бы не хрущевская «оттепель», могли бы распахнуться ворота архипелага ГУЛАГ. Но и «оттепель» повеяла на меня холодом вечной мерзлоты.

Вот что написал о своем еще недавно любимом студенте вице-президент Академии художеств в свой программной статье «Путь, указанный партией», напечатанной в газете «Советская культура» 19 октября 1957 г. (через год он уже стал президентом Академии художеств СССР):

«В статье Н. С. Хрущева „За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа“ со всей отчетливостью выражена позиция партии по коренным вопросам дальнейшего развития советской социалистической культуры. Этим документом партия еще раз подтверждает незыблемость основных принципов, которыми она руководствуется в вопросах литературы и искусства на протяжении всего существования Советского государства. Наша задача состоит в том, чтобы, поняв идейные богатства и принципиальное значение этого партийного документа, сделать из него практические выводы для своей работы…

…Нашлись, однако, в нашей среде отдельные товарищи, которые пытались реабилитировать формалистические направления. На страницах наших газет и журналов снова было замелькали имена представителей формалистического искусства Запада. Авторы некоторых статей старательно втолковывали советскому зрителю, что это будто бы великие художники, «открыватели» новых горизонтов в искусстве.

К большому нашему огорчению, эти идеи проповедуют авторитетные деятели литературы и искусства. Так, например, И. Эренбург не раз выступал с апологетическими восхвалениями ряда последовательных формалистов современного изобразительного искусства Запада.

Что же удивляться после этого, когда студент художественного вуза И. Глазунов возомнил себя новоявленным «гением» и организовал свою персональную выставку. Мы считаем необходимым в интересах дела установить первопричину такого явления. Студент Глазунов не виновник, а скорее жертва безответственных выступлений, подобных тем, о которых мы только что говорили. Молодой человек рассудил просто: «Если произведения формалистов – это искусство, а я без труда могу сделать штучки в этом роде не хуже, то почему и мне не прославиться!» И ведь не ошибся – прославился. Нашлись организаторы выставки – не кто-нибудь, а дирекция Центрального дома работников искусств. Нашлись пропагандисты его творчества: «Литературная газета» предоставила свои страницы критику А. Членову, который беспомощные декадентские кривляния охарактеризовал как «жажду открытий и свершений».

Нужно прямо сказать, что опасность распространения подобных тенденций в нашем искусстве бала налицо. И сегодня партия оказала неоценимую помощь художественной интеллигенции в решении сложных и острых вопросов борьбы с идеологическими извращениями в области искусства…»