Россия распятая - Глазунов Илья. Страница 94

– Поймите меня, Илюша, правильно. Леонардо да Винчи – один, Шаляпин – тоже один. Я, разумеется, не имею в виду свою скромную персону. Так мог ли Леонардо или Шаляпин переедать свой дар другим? Что вы на это скажете? Так вот и я могу указать лишь путь и направление, в котором надо работать. – Он улыбнулся ласково. – Ведь не может же быть второго Дубровского или второго художника Ильи Глазунова…

Несмотря на то, что Казимир Дубровский показал пути и горизонты науке ХХ века, – врачи, чиновники советской медицины, увидев, что его личность и возможности составляют тайну его внутренней жизни, начали против него кампанию травли, называя его шарлатаном и мистиком. Не помогали и тысячи писем от людей, которых он вылечил, так же как не помогла и грамота от харьковской милиции. Очевидно, многие пытались вырвать у него тайну его воздействия на людей, но не смогли. Я слышал, что ему даже запретили лечить. Он умер в нищете и безвестности. Альбом его, как мне известно, несмотря на старания Михалкова, до сих пор не вышел в свет. Издание его было бы самым страшным документом о человеческой психике, раздавленной победоносным шествием глубоководного и безжалостного масонского «Коминтерна», прокладывающего путь к «новому мировому порядку», основанному на геноциде разноплеменных народов мира. Россия оказалась самым трудным орешком… Но они упорно ведут нас «от разочарования к разочарованию.» Так задумано и осуществлено! Но не до конца! Мы у врат адовых…Верно, не одолеют…

Жизнь для него была и мукой, и адом. Но любовь к людям и вера в добро – бесконечной. Повторяю, это один из самых интересных людей, которых я встречал в жизни. Для меня, как и для многих, знавших его, он навсегда остался загадкой. Мир праху твоему, великий русский ученый!

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Я очень дружил и дружу с Эдиком Выржиковским или, как его называют, Выржиком) – талантливым и цельным художником. Мы вместе сдавали экзамены в СХШ, он был старше меня и рассудительней. Его страстью с юности было ездить по древнерусским городам и рисовать храмы Божии, пейзажи и людей, виртуозно передавая их характер и сходство с моделью. Рассказывал он о своих; поездках увлекательно, с жаром, и мы любовались его прекрасными строгими рисунками, заставлявшими вспоминать высокий реализм рисунков Репина, Васильева и Макарова, когда они вместе ездили на Волгу и Репин искал персонажей для своих бурлаков. Однажды мы поехали с ним в Таллинн. Было холодно и морозно. Уходящие в небо шпили готики, старые дома в стиле немецкого барокко, сдержанные, не любящие русских люди…

«Холодно, Выржик. Карандаш выпадает из рук», – жаловался я другу. «Ах ты, Глазунишка изнеженный, – возмущался он, – а как же я рисую?» С тех пор, преодолев муки холода, до сих хожу без перчаток и могу рисовать на любом морозе.

Вспоминаю таллиннское кафе и нашу застенчивость из-за своих грязных свитеров перед шиком европейских официантов с бабочками. Мы рисовали и в кафе. «Цвай юнге руссише малер», – поясняли друг другу официанты. Тихо играла музыка, почтенная публика благожелательно смотрена нас.

В Ленинграде Выржик поражал всех находками неожиданных «точек» для своих пейзажей. То на крышу Аничкова дворца заберется, то чуть не на купол Петропавловского собора. Он очень любил Левитана, Юона и пронес любовь к русскому пейзажу до сего дня. Сменив на протяжении жизни нескольких жен, народив много детей, он завоевал себе славу прекрасного художника-пейзажиста. Я помню, как он приехал из деревни Петрищево, где согласно дипломной теме для картины о Зое Космодемьянской, встретился с живой тогда старухой, помнившей всю историю с героиней, замученной немцами. Подняв на меня глаза, полные уныния, Выржик сказал: «Все было не так, как пишут о ней…Не могу я теперь писать эту тему». Его бабушка Феня, живущая в деревне, много раз вдохновляла Эдика на прекрасные этюды. Учился Выржик вместе с Валькой Сидоровым, с которым дружил. Валька, ныне – Валентин Михайлович Сидоров, тоже талантливый пейзажист, возглавляет правление Союза художников России. Его рассказы о гибели родной деревни, вырубке фруктовых садов, о коллективизации живут в моей памяти как документы великих страданий русского народа, наполненные живой болью патриота, очевидца-художника.

Как говорил Петр, «Сенаторы – добрые люди. Сенат – злая бестия». Со сколькими художниками связан годами учебы и студенческой дружбы! Общаясь со мною, они прежние и «добрые». Но собравшись вместе, превращаются в «злую бестию», когда их объединяет ненависть к треклятому Глазунову, которого всю жизнь они травили, игнорировали. Ни разу в жизни Союзы художников России и бывшего СССР не организовали ни одной моей выставки и не закупили ни одной работы. Бог им судья! «Их бесит, – объяснял мне один друг – художник, – твоя самостоятельность и независимость. Ты не ходишь к ним просить и кланяться, да и миллионные очереди на твои выставки не дают им покоя!» – Но я же не виноват в этом», – оправдывался я. «Ты виноват в том, что ты Глазунов», – улыбнулся он. Так я и прожил под черными лучами ненависти Союза художников!

Спасибо Вале Сидорову, а точнее – Валентину Михайловичу Сидорову, что он поставил тогда – о чудо! – свою подпись, разрешающую мою последнюю выставку в Манеже. В те времена важно было идеологическое поручительство, а не деньги. Живет он одиноко, разрываемый на части общественной деятельностью, и только в деревне, куда он уезжает писать пейзажи, обретает покой и отдохновение души.

Но возвращаюсь к давним годам нашей учебы. Выржик неутомимо тянул меня, особенно после таллиннской поездки, на Русь.

Мне было семнадцать лет. Была весна. Мой друг сказал: «Поедем в Углич – вот где Русь-то настоящая!» С Угличем у меня связано чистое и светлое воспоминание, когда впервые в жизни красота древнего лика России поразила и навсегда вошла в сознание великим и волнующим чувством Родины. То же чувство, наверное, испытывает сын, наконец нашедший отца, о котором так часто и бессонно думал в одиночестве сиротской доли. Один поэт говорит, что любовь начинается с изумления. Какая красота, какое чудо! Маленькие домики, купола соборов, словно каменные цветы, прорастающие над горизонтом… Нет, не цветы – рати в надвинутых шлемах… А за Волгой дали, дали бесконечные.

Звон капель, падающих в синеву луж, ржание лошадей, обрызганные грязью грузовики. А вот и базар! Старый гостиный двор, будто у Лескова и Мельникова-Печерского. Справа и слева могучие соборы – все разные, и все единые в своей древней красоте. А дети! Вон девочка – глазки, как лесные озерки, белые волосики соломкой… Мальчишки серьезно, как взрослые, возятся с лошадьми. А дальше, на Волге, одинокие фигуры смельчаков, обходя полыньи, пробираются на ту сторону. Дали необъятные. Волга…

В седой древности теряются истоки преданий «богоспасаемого града» Углича. Название Углич получил, видимо, оттого, что Волга здесь делает угол. Местные летописи рассказывают, как один из родственников княгини Ольги, боярин Ян, объезжая Русь, был в Угличе и, пленившись красотою местности, построил себе здесь дом на крутом берегу Волги. До сих пор в городе есть местность под названием «Яново поле». В 1380 году углическая дружина участвовала в Куликовской битве, предводительствуемая известным русским полководцем XIV века угличским князем Владимиром Андреевичем, получившим прозвище Храбрый. До недавнего времени в Угличе сохранялся камень, глубоко сидевший в земле, с отпечатанным на нем следом, вроде большой петушиной лапы. Камень этот дал название целой слободе – Петуховой. К сожалению, всего несколько лет назад этот камень был разбит на щебень при ремонте дороги.

С Петуховым Камнем связано одно из поэтических сказаний древнего города. В нем говорилось, что, когда городу угрожала опасность, прилетал огромный петух. Он садился на камень и троекратным криком предупреждал угличан о близкой беде. Это поэтическое сказание Пушкин положил в основу сказки «Золотой петушок», а Римский-Корсаков воплотил его в музыке. Думаю, что и сегодня большинству читателей интересна история града Углича.