Бешеные псы - Грейди Джеймс. Страница 7

На втором этаже — медицинская служба, где вам могут изменить черты лица, пересадить кожу на кончиках пальцев, чтобы уничтожить старые отпечатки, извлечь пулю. Вы можете оставаться на втором этаже и так никогда и не узнать о своих соседях сверху.

На третьем этаже три отделения: Дееспособные, Браво и Дурдомвилль. Дееспособные задерживаются здесь ненадолго. Периодически у них случаются истерики. Это пилоты сбитых самолетов-шпионов, обкурившиеся марихуаны и пытающиеся зализать раны, о которых никогда не смогут рассказать правду. Впавшие в депрессию ребята, которых после устроенного Пентагоном апокалипсиса преследуют видения из ядовитого грибного тумана. Среди «дееспособных» своя текучка: это те, кого врачи способны поставить на ноги.

В отделение Браво помещают людей надломившихся, но поддающихся лечению. Отважные вояки с бейрутского театра военных действий, свихнувшиеся, но еще в состоянии оправиться через полгодика терапии в Замке. Получив справку о выздоровлении, бравые ветераны возвращаются домой и ведут «полноценную жизнь», сидя в гостиных, вконец изолгавшиеся, ожидающие только того, чтобы их громогласные, вечно жалующиеся супруги исчезли раз и навсегда, оставив их следить за изображением, мелькающим на экране телевизора, или компьютером, который контролирует УНБ, оставив их в ожидании почтальона, который принесет секретный пенсионный чек.

Дурдомвилль — наша вотчина. Все отделения запираются, но чтобы выбраться из Дурдомвилля, надо знать дополнительные ключи к кодам безопасности. Прошло немало времени, прежде чем все мы совместными усилиями выведали эти коды. Профессионалы вроде нас должны были бы расколоть систему кодов быстрее. Но не забывайте — мы были психи. Функциональное, но настолько далеко зашедшее расстройство, что никто и помыслить не мог, что мы когда-нибудь снова станем нормальными.

Четвертый этаж — это главная улица. Столовая с раздаточной. На главной улице имеется интернет-кафе, где можно покататься на волнах Интернета; каждая волна отслеживается смотрителями. В две тысячи третьем у Рассела было приключение с женщиной, следившей за монитором безопасности, настолько заинтригованной списком песен, которые он скачивал, пользуясь программами распределения файлов, что она искусно заманила его в свои сети, используя темноту его солнечных очков. Когда администрация подловила ее, она рыдала, божилась, что секс был по обоюдному согласию, что никто и никогда, кроме Рассела, не заставлял ее так унижаться, но они все равно сплавили ее в санитарную службу какого-то прослушивающего пункта УНБ на Аляске. Рядом с кафе — физкультурный зал с тяжестями, возле которых вечно возится Эрик, и балетная студия Хейли, вся в зеркалах, где Рассел, Зейн и я занимаемся кун-фу.

Пятый этаж Замка — это длинный коридор, куда выходят запертые двери.

Мои черные тапочки бесшумно шагнули на зеленые плитки залитого солнечным светом пола пятого этажа. Я пробрался сюда через коридор по черному ходу. Запах нашатырного спирта и слез окутал меня, когда я нажал на дверь номер шесть и, тихо постучав нашим условным стуком, открыл «глазок». Он один из тех людей, которых даже возлюбленные называют по фамилии, поэтому я шепнул:

— Малькольм!

Подожди. Еще чуть-чуть. Нет, надо делать ноги, или они… Подожди.

Наконец голос невидимого мне человека произнес:

— Это ты, Виктор.

— Я.

— Последней приходила женщина. Хейли. Два завтрака назад. Тогда еще давали лимонные оладьи с маком.

— Мы собирались навещать тебя почаще.

— Так много дел. Некогда и повидать друг друга.

— Это не оправдание.

— Зато правда. Ты был первым. Пробрался-таки сюда, наверх. Я даже не сразу понял, что ты настоящий, живой… Ох, да не ел я ничего вашего! (Это он уже кому-то, не мне.) А до тебя — годы и годы одиночества, втайне от всех. И голоса. Спасибо.

— Что ж, для нас это тоже было хорошо. — Запертый в своей обитой войлоком одиночной палате, он не мог увидеть моей улыбки. — Вылазки сюда, наверх, помогали нам держаться в форме. Оставаться самими собой. К тому же мы могли бы оказаться на твоем месте. Никогда не забывай об этом. Мы могли бы быть тобой.

— И наоборот?

— Конечно, — соврал я. Потом снова перешел на искренний тон: — Кроме того, ты нам нравишься.

— А я очаровашка.

— Малькольм, мы должны бежать.

Тишина, растянувшаяся на двенадцать ударов сердца. Я прижался к запертой стальной двери.

Тогда он спросил:

— Кто — вы?

— Все пятеро. Хейли. Зейн. Рассел уже не сможет пробираться сюда со своим «уолкменом» и давать послушать свои записи. Что до Эрика, мне хотелось бы, чтобы мы могли отпускать его сюда одного, чтобы ты получше его узнал, но мы не решались, потому что, ох, потому что…

— Потому что на меня могло бы найти, и я бы его застрелил.

— Да. Слушай, мы тут скоро прославимся… или нас ославят.

— Сколько потерь?

— Один… пока.

— А на меня упало сразу семеро. В тот, первый раз. Помнишь семьдесят четвертый? Никсон?

— Я тогда еще пешком под стол ходил. Извини, но пора нам сматываться.

— Ты хочешь сказать, у вас миссия, а не побег. Он со мной говорит! — Это он говорит кому-то. — И отвали со своими сиськами! Когда?

— Считай, уже в пути.

— Я семь раз бежал. На самом-то деле — шесть, потому что первого побега вроде как и не было, но… — Он снова обращается не ко мне: — Это тоже моя ошибка! Проверьте сортир в аэропорту! — И опять: — Виктор?

— Что?

— Бегите во всю прыть.

— А ты не вешай нос, Кондор.

— Не очень-то тут повесишься, когда даже ремень отобрали.

— Брось, ты же меня понимаешь.

— Да, у нас пулемет Стэна! — говорит он кому-то, потом спрашивает, уже меня: — Могу я помочь?

Через сорок минут по расписанию младшие смотрители должны были направиться к отделению В — проводить нас к лифтам и отвезти наверх, отведать мясной запеканки.

— Ты можешь сосчитать до трех тысяч сердцебиений, а потом завопить что есть мочи? И чтобы все остальные тоже орали?

— Конечно.

Пока я мчался к черному ходу, за мной гулко раздавался отсчет Малькольма:

— Три тысячи шестьдесят четыре. Две тысячи девятьсот девяносто девять. Две тысячи девятьсот девяносто три. Сорок семь…

8

Когда я вернулся на третий этаж, все уже собрались в комнате отдыха. С вещами — на выход.

Вещи на выход: манатки, которые ты хватаешь в первую очередь, когда надо сматываться. Удостоверения. Наличные. Кредитные карточки, невидимые для компьютеров преследователей. Одежда, камуфляж и предметы личного пользования. Белковые таблетки и витамины. Оружие — палка о двух концах. Ты шпион, а не коп и не солдат. Ты должен держаться за свою легенду, а оружие выдает тебя с головой. Плюс к тому оружие действует на психику. Когда ты пристегиваешь кобуру или засовываешь «перо» в носок, то кажешься сам себе вдвое круче, чем был. А по сути становишься безмозглым и первым делом хватаешься за пушку.

На то, чтобы собрать свои вещи, у меня ушло три минуты. Паранойя учит человека постоянно находиться в готовности. Мы держали свои причиндалы на виду у смотрителей. Если бы они почувствовали, что мы находимся в состоянии боевой готовности в таком безопасном месте, как родимая психушка, то сознание это попросту стало бы лишним доказательством, что мы психи и тут нам самое место.

Что же я положил в черный нейлоновый чехол из-под компьютера?

Одну пару нижнего белья и носков, синтетическую рубашку для лыжного спорта.

Туалетный набор — мыло, зубную пасту, щетку, дезодорант.

(Как охранники в аэропорту, смотрители почти не разрешали нам пользоваться бритвенными лезвиями, щипчиками для ногтей и ножницами.)

Блокнот и два разрешенных к пользованию фломастера.

Кожаную летную куртку, в которой лежал мой бумажник с восьмьюдесятью четырьмя долларами и просроченными калифорнийскими водительскими правами.

Первый диск с величайшими хитами Уильяма Карлоса Уильямса, на который была приклеена мгновенная фотография застенчивой Дерии: ее светло-каштановые волосы развевались порывами налетавшего с моря ветерка в Куала-Лумпуре.