Бангкок - темная зона - Бердетт Джон. Страница 22

Мы устроились за столом рядом с пустой барной стойкой, за которой сидела только Марли, отдыхающая от своих новых обязанностей порно-звезды у Ямми, и Анри Француз, который пришел в такую рань, прослышав, что Марли здесь.

Анри — один из тех, кто трагически рано решил, что хочет стать писателем, и живет, не замечая времени. Он невысок ростом, успел облысеть, и ему стукнуло сорок три. Как часто случается с литературными гениями, особенно с теми, кого никогда не публиковали, у Анри отсутствовал какой бы то ни было доступный источник дохода, и он едва сводил концы с концами, занимаясь переводами в Интернете с английского на французский. Эту работу он считал чрезвычайно вредной для здоровья и совершенно невыносимой, если посвящать ей больше часа в день («Mon dieu, [14]опять инструкция микроволновки, провались она пропадом, тут и переводить-то нечего, все помню наизусть: пихаешь в нее сраную картофелину и включаешь на пять минут, а если завернуть в фольгу, жди небольшого фейерверка — бум-трам-тарарам! Наступит день, когда я отдам свою мужскую гордость за толику двусмысленности, за подтекст, за неясные литературные ассоциации, да что там, Боже! — за удачно расположенное прилагательное»).

Жил он в крохотной комнатушке на скандально известной Сой-26, от которой было рукой подать до еще более скандального района Клонг-Той (тем, кто решился там поселиться, надо было бы приплачивать). Девушки, по причине бедности Анри, к нему не тянулись, и, видимо, поэтому в его прозе доминировали тоскливые мотивы. Но, надо отдать ему должное, в нем было нечто от утонченности Парижа девятнадцатого века, в котором он так хотел пожить, и когда пребывал в подпитии, очаровывал подруг своим «серебряным» языком.

Анри, обращаясь к Марли (которая, как я подозревал, была тайной героиней его вечно неоконченной книги) произнес:

— Узнав, что ты сегодня вечером в баре, я бросил все дела и кинулся сюда.

— Лорк?

— Да. Ведь страдания по тебе обостряют все мои чувства, потому что, когда тебя вижу я, испытываю то же, что в первый миг нашего знакомства.

— Лорк?

— Я даже люблю, как ты говоришь: «Лорк». В устах любой другой тайской женщины это слово звучит безотрадно, как жалкое английское «в самом деле?». В твоих же — приобретает неуловимое качество нирваны.

— Хочешь, по-быстрому перепихнемся? У меня есть немного времени до того, как я поеду к реке сниматься.

Анри собрал лицо в одну огромную улыбку.

— Я коплю. Еще три инструкции к микроволновкам и пять к DVD-проигрывателям, и ты будешь моей, шери. Может, предоставишь кредит? Заказы у меня есть, осталось только выполнить работу.

Марли, которая благодаря безответственным похвалам Ямми нацелилась на Голливуд, возвела глаза к потолку и презрительно отвернулась. Я улыбнулся ей и пригласил к нашему столу, надеясь, что это положит конец нытью Нонг.

— Как идут съемки?

— По-моему, прекрасно. Ямми — совершеннейший тин-тон — спятивший, но хорошо понимает, что делает. — Девушка посмотрела на часы.

— По мне, лучше спятивший японец, чем двуличный фаранг, — проворчала Нонг.

Мне стало грустно, потому что я понимал, откуда берется ее злость. Мать не ждала многого от возобновления знакомства с американцем, в которого влюбилась более тридцати лет назад, — разве что разделить запоздалую гордость за сына, которого они вместе сотворили (хотя я оказался вовсе не похожим на детей вьетнамской войны), да поболтать о старых временах. Ей претило убожество духа человека, которого она подозревала в расизме. Разве он бы относился с таким невниманием к белой американке?

Марли посмотрела на меня, и я беспомощно поднял руки вверх. К счастью, в эту минуту в бар вошел Грег Австралиец. Нонг была к нему так же неравнодушна, как я — к Анри, и приветствовала его широкой улыбкой. Он неумело попытался изобразить тайский поклон, заставив мать усмехнуться и покачать головой. Не дожидаясь, когда Грег сделает заказ, она зашла за стойку бара, открыла бутылку холодного «Форстера» и подала, не добавляя в счет. Таким образом мать хотела поправить себе настроение.

— Мне очень нравится, как ты за мной ухаживаешь, — обрадовался Грег. — Лучше двенадцати мамок. — Его слова, что у кого-то может быть двенадцать матерей, рассмешили Нонг, и она хихикнула.

Немного о Греге. Природа наделила его таким метаболизмом, что он мог пить сколько угодно «Форстера» и при этом не толстеть. Грег выглядел немного моложе своих тридцати восьми. Продукт того, что его соотечественники, если не ошибаюсь, называют синдромом охаивания всех, кто выше тебя, он был нормален до безобразия. Пил пиво с мужчинами, сексом занимался с женщинами, любил регби, футбол, крикет, обожал поиграть, как он выражался, на пети-мети, был дружелюбен и приветлив на всех стадиях опьянения, кроме самой последней.

От приступов бесконтрольных рыданий после интенсивных пивных вечеров дорогушу Грега спасал Лек, и тот не испытывал смущения, что из черного провала самоубийственного отчаяния его извлекал женоподобный транссексуал.

— Я в клочьях, дружище, — говорил он Леку. — Рассыпался на атомы. Когда был маленьким, меня воспитывала мама. А папашка сбежал. Это она вложила мне мозги. Понимаешь, мама ненавидела мужчин, как все австралийские женщины. Видимо, там есть что-то особенное в еде. Должно быть, гороховое пюре.

— Гороховое пюре, — Лек ежился от отвращения. — Ах ты, бедненький.

— У меня по-настоящему никогда не было семьи, — продолжал Грег. — Рос сам по себе. Итог случайного секса в субботнюю ночь. Вы — моя единственная семья, ей богу.

— Ужасно! Только не волнуйся, дорогуша. Мы тебя не бросим.

— Мне так нравятся девчонки. Они потрясающие. Делают для меня за час столько, сколько не сделал никто за всю мою жизнь.

— Это потому что ты мужчина.

— Разве? А ты, милок, симпатичный.

— Ты напился, дорогуша. — Лек хихикал. — Не приставай. Со мной нельзя, я полицейский.

— Ты меня отвергаешь?

— Отвергаю? Ну нет, дорогуша. Я не отвергаю людей, потому что сам на дне самого дна. Быть отверженным — моя роль. Не заставляй меня ревновать.

Выиграв на скачках, Грег расщедрился и заказал пиво Анри, который в это время с чувством переживал тысячный отказ Марли. Вскоре они настолько закосели, что вновь подружились (на прошлой неделе эти двое изрядно поцапались, но на следующий день об этом ни один из них не вспоминал). Чем сильнее их забирало, тем громче становились их голоса.

Я застыл за столиком рядом с матерью и Марли, которые старались не глядеть в мою сторону, пока двое пьяниц выворачивали мне душу на всеобщее потребление.

— Ты помнишь ее? — спросил Грег у Анри. — Она работала здесь несколько лет назад.

Француз оглянулся через плечо, очевидно полагая, что мы его не слышим.

— Конечно. Но она была не проституткой — прирожденная куртизанка, создание Прекрасной эпохи, [15]заброшенное в наш век функционального варварства. Меня к ней тянуло, но она была настолько потрясающе изящна, что я даже не решился заговорить. Боялся подумать, какова могла быть ее цена.

— А я вот решился. Конечно, пришлось подкопить деньжат. Да, в постели она что надо, только уж больно голову сносит. После второго раза я неделю не мог вылезти из депрессии. Девица, как говорится, не моего класса.

— Тс-с-с… Сын хозяйки был к ней тоже неравнодушен.

— Сончай? — удивился Грег. — Он вроде никогда не смотрел на девочек.

— А на нее запал. Это было как coup de foudre [16]под гром фанфар.

Грег заговорщически наклонился к собутыльнику.

— Слышал, о чем судачат на улице? О том кино с реальным убийством, в котором ее пристукнули.

— Mon dieu, я ничего об этом не знал.

— Сончай, сходил бы ты наверх, присмотрел за уборщицами. — Нонг, избегая взгляда Марли, сердито посмотрела на спины Анри и Грега.