Не выпускайте чудовищ из шкафа (СИ) - Демина Карина. Страница 2

- Опять проспала? – он сам открыл дверь и отступил, потому как иначе мне было бы не протиснуться. Каморка у него именно такая, какая и должна быть у лица столь важного. Стол вон влез. Шкаф. И сам Медведь. А это уже много. – Ладно, не важно… заходи. Как Софьюшка?

- Курить бросает.

- А… ну да… да, и как? Хотя… - он махнул ручищей.

Медведь – он и есть Медведь. Огромный. И страшный. Для чужих. Унтер-офицер. Бывший. И не просто так, а из личного, Его императорского Величества Михаила Романовича отряда.

- Садись куда…

Куда?

Выбор невелик. Стул колченогий да кресло с ободранной спинкой, ибо Медведь слишком честный, чтобы взятки брать, а пенсия у него вкупе с жалованьем не столь велики, чтобы хватило на этакую ерунду.

Не тогда, во всяком случае, когда у тебя молодая жена.

Появилась.

Я поморщилась и велела себе успокоиться. Появилась и появилась. И хорошо. Мне бы порадоваться, что хоть кто-то жить начал. А радости не было. Только раздражение и глухая ядовитая зависть.

Присесть я присела. А Медведь вот не спешил.

Стоял, чуть покачиваясь.

Кресло мы ему с Софкой поднесли, еще когда только-только переселились на остров и тешили себя надеждой, что уж здесь-то все будет иначе. А он принял. Попробовал бы не принять.

- Тьма, ты…

Я напряглась, если уж Медведь не по имени обратился, то… нет, оно, конечно, можно. Я и сама-то его Медведем кличу. В мыслях. Так-то он Османов Олег Ефремович, ежели по паспорту, но Олега Ефремовича я знать не знаю, а с Медведем мы изрядно крови пролили.

Там.

В прошлом.

В прошлом, которого нет.

Не выпускайте чудовищ из шкафа.

Что за глупая фраза… и главное, прицепилась. А Медведь смотрит так, жалко, что охота затрещину отвесить.

- Говори уже, - вздыхаю, понимая, что лучше б меня и вправду уволили. – Уезжаешь?

- Софья?

Я покачала головой.

- Ты же знаешь, что она больше не видит.

- Ну да, ну да… - он провел ладонями по голове. Голова у него массивная и бугристая, в шрамах вся. Это когда он под осколочную огненную угодил. Чудом вытащили. И… и волосы не растут почти. На шрамах. А между ними пробиваются седою щеточкой. И оттого черепушку Медведь предпочитает брить налысо.

Незнакомых с ним людей впечатляет.

- Из-за нее, да?

- Тьма… - он все-таки сел.

На пол.

И плевать на мундир, хотя не понятно, с чего это Медведь ныне парадный нацепил. Он форму любит примерно как я городские танцы. И нехорошее предчувствие окрепло и оформилось.

- Сердце у меня, - тихо произнес он. – Ты же знаешь… ты тогда меня вытащила… спасибо. Я и вправду помню.

Кто бы сомневался. И я помню. Хотя многое отдала бы, чтобы забыть. Хоть что-то забыть.

Не выпускайте…

В шкаф, мать вашу!

- Тогда еще целитель, ну, помнишь, говорил, что я чудом… и собирали.

По кускам. Не только его. Но ему повезло, что все куски были на месте. А целитель, мастер Зикорский, был старым въедливым козлом, который не пропускал ни одной юбки, но при этом лучше его спеца на нашем участке фронта просто-напросто не было.

- Ну и предупредил, что оно свое все равно возьмет.

Это я понимала.

- Давно?

- Да уж лет пару как. Сердце прихватывать начало. А в прошлом, помнишь, слег?

Еще бы. Я тогда испугалась до усрачки, потому что… потому что не имел он права умереть. Просто не имел и все тут!

Не сейчас, когда войны нет!

Медведь дернул башкой.

- Оно вроде простуда. Хрень же ж. Чтоб штурмовик и с простуды. А оказалось, что тоже сказалось. Мне… посоветовали уехать.

- И какого хрена ты до сих пор тут?

Медведь виновато потупился. Ну да… как он мог бросить. Нас. Меня. Софку. Никонова вот с его безумным желанием отыскать ту самую состоятельную и молодую вдову. Молчаливого Барского, который периодически уходил в запои. Тихоню и Сапожника. Остальных тоже.

Свой отряд. Собранный вместо того, который однажды сгорел, попав под огненный осколочный.

- Ну… все не так быстро.

- Мне не рассказывай.

Хотя мог бы.

И должен бы. Только… я ведь тоже молчала бы на его месте. И Софка. И все мы. Но все равно злюсь.

- У тебя глаза желтые.

- Это ничего не значит, - я зажмуриваюсь. – Ты… куда собираешься?

- У Ниночки есть родня. В Крыму. Побережье… там море.

У нас здесь тоже.

Сизое и злое. Пыхающее яростью и снегом. Скалящееся ледяными клыками скал. В нем хорошо китам, не людям. И косатки частенько приходят.

- Там вроде климат мягче. Мне так сказали. Ну и если вдруг, то земли прикуплю. Я вроде подсобирал. Да и старые капиталы… куда тут тратить?

Оно и верно.

- Когда уезжаешь?

- Дней через пару.

Снова вздох. И тихое:

- Прости.

- Брось, - я дотянулась и провела пальцами по голове его. На Острове нас долго считали любовниками, а многие и по сей день. Это дико злит Ниночку. И… и может, это правильно.

Уехать.

Туда, где не будет ни меня, ни Софьи. И… и остальных тоже. Изуродованных. Убогих. Давно забывших, что есть нормальная жизнь. Тогда, глядишь, у Медведя появится шанс.

- Ты напиши, ладно?

- Конечно.

- И если вдруг денег не хватит. Земля, я слыхала, на юге дорогая… ты тоже напиши, ладно?

- Обязательно, - соврал Медведь.

А зря. Деньги-то у меня есть. До неприличия много денег, которые в этой гребаной глуши и вправду тратить не на что. Не на пасту же для волос, пусть и патентованную.

Один хрен не спасет.

- Это еще не все.

Ну да… покойник.

Мертвец то есть. Вернусь, разберу треклятую колоду и сожгу его к демонам. Пусть даже Софья обидится.

- Я рапорт еще в том месяце подал, когда… совсем тяжко стало, - он потер грудь, и я коснулась. Сердце в ней стучало, медленно, тяжко. И стало совестно, что я не увидела, как ему тяжело.

Он и вправду похудел.

Осунулся.

- Твоя Ниночка, она…

Я не смогла произнести это в слух.

- Беременная она, - сказал Медведь очень тихо, а лицо стало таким, таким… что и описать не могу. И главное, сердце от этого счастья застучало быстрее.

- Поздравляю.

Я… я хотела быть счастливой. С ним.

И заталкивала боль поглубже. И старалась улыбаться. Очень старалась улыбаться. Только Медведь знал меня получше многих.

И счастье его поблекло.

- Тогда вам поспешить надо, - я мысленно прикидывала. Февраль, конечно, месяц неспокойный, но март и того хуже. – Пока не начались ветра. И…

- Она отправляется завтра.

- Одна?

Я нахмурилась. Может, Ниночка меня и недолюбливала. А я недолюбливала её, что уж тут. Но вот одну отправлять – это неправильно. Категорически.

- Тихоня пойдет. И Лютик, - Медведь с трудом поднялся. – А там встретят. Я отписался.

Хорошо.

- Дом?

- Гостиница. Приличная.

Не люблю гостиниц. Слишком много в них народу и очень уж разного, а потому никогда нельзя быть уверенным, кто окажется твоим соседом.

- Очень приличная. Да и Тихоня…

А еще Лютик, который, может, и похож на старого алкаша, но нож в глотку с двадцати шагов всадит. Хотя все одно не спокойнее.

- Крым далеко. И… может, вам пока погодить? Не с отъездом, нет, но…

Запинываюсь, понимая, что куда годить-то.

- От Лезинска теперь железная дорога идет. До Владивостока. А там уже и на корабле можно.

Корабли не люблю едва ли не больше гостиниц.

- Или и дальше. Я узнавал. Ну и целители… как скажут, так оно и будет. Я о другом хотел, - Медведь осторожно разогнулся. Ему было тесно в этом кабинетике, где единственной роскошной вещью было нефритовое пресс-папье, врученное благодарным купечеством новому полицмейстеру. Было это лет десять тому. С тех пор купечество стало менее благодарным, а полицмейстер совсем даже не новым. Но вот фиговина эта осталось.

Память.

Заберет?

Пресс-папье.

- Я… честно рекомендовал тебя. Когда стало понятно, что дальше не выдюжу, - Медведь сложил руки за спину.

Вот уж не было печали.