Не выпускайте чудовищ из шкафа (СИ) - Демина Карина. Страница 31

- Да срать я…

И высунув руку через решетку, изобразил весьма характерный жест.

- Вы все поплатитесь. Слышишь, ты… ты вообще кто таков?

- Бекшеев, - спокойно представился Бекшеев. – Алексей Павлович. Особый отдел.

Рука убралась.

За спину.

Все-таки интересно наблюдать за реакцией людей. Знал бы он, что при этом отделе Бекшеев только числится ввиду того, что выбыть из личного состава можно лишь ввиду скоропостижной кончины.

Но мальчишка не знал.

А про отдел слышал. Много. Всякого. И далеко не все было неправдой.

- Отец… мой отец…

- Знаю. Фигура весьма известная, - Бекшеев поставил трость между ногами. А все-таки побаливает левая нехорошо.

У Сапожникова – правая. И не факт, что болит. Как он сказал? Колено?

- Настолько, что давно внимание привлекла.

- К-какое?

- Всякое, - Бекшеев пожал плечами. – Ты зачем сюда полез, придурок?

Мальчишка вспыхнул. Но сдержался.

- Она… она что-то там написала! И теперь все на меня… смотрят, как… приглашать перестали. А матери так и написали, что лучше меня отослать. Меня! Из-за… из-за какой-то гадалки! Бредней её! Я и не сдержался! Да ничего бы я ей не сделал! Так, поучил бы маленько, чтобы знала, на кого пасть разевать.

Он выдохнул и шею потер.

- Я заплачу… и отец. Пусть скажет, сколько…

- Думаешь, все вот так можно решить? Деньгами и связями?

Молчание.

Думает. Потому что так и решал. Если не с рождения, то уже потом, после войны. Войну он и не помнит, ему сколько было? Да и наверняка Гельшь семейство свое вывез. И сам он не из тех, кто на передовую полезет. Во всяком случае, пока там, на передовой, нет ничего, кроме смерти.

Это уже потом, после, пойдут эшелоны с «возвращенными» ценностями.

…в последних раскладках фамилия Гельша мелькала. Кто-то да должен был заняться им. И наверняка занимается.

- Они не нуждаются… кстати, твой отец, помнится, был знаком с Одинцовым?

- Ну…

- Гну. Зима Желановна – его жена. Бывшая.

- И что?

- И, что куда серьезней, напарник. Тот, с которым он войну прошел. Как думаешь, если он узнает, что ты её обидел? Сильно расстроится?

Недоумение в глазах. Неужели… глупость? Или скорее совсем иной порядок. Иные правила. Те, что свойственны почтенному купечеству, но для света далеки. И в них, в правилах, никто не будет беспокоиться о какой-то там бывшей жене.

И ладно. Бекшеев в воспитатели не нанимался.

- Деньги им не нужны, - вздохнул Бекшеев.

- А что нужно?

- Понятия не имею.

- Я все равно отсюда выйду!

- Конечно, выйдешь.

- Завтра!

- Может быть, и завтра. И если в твоей голове есть хоть капля мозгов, ты вернешься домой. Сядешь на паром и забудешь про Дальний.

Не забудет. Его еще никогда… что? Не унижали? Не били? Не позволяли ощутить собственную беспомощность?

И теперь это вот чувство мешает. Оно, что заноза в душе.

Пускай.

За поганцем присмотрят, а что произойдет дальше… кто там говорил, что против судьбы не пойдешь?

- Я выйду! – повторил княжич.

- Выйдешь, я же сказал. Но пока ты тут, может, расскажешь, что такого находится на улице Красильников? Дом пять? В подвале. Во втором подвале.

Краска схлынула с лица княжича. И в глазах его… страх?

Ужас?

- Вы… вы от… это не мой дом! – впрочем, спохватился он довольно быстро. – Я вообще понятия не имею, что там находится! Провокация! Мы будем жаловаться на произвол и…

Бекшеев поднялся.

- Не хочешь, - сказал он. – Не говори. Сами посмотрят.

Он бросил взгляд на часы и уточнил.

- Скорее всего уже смотрят.

Никто, в здравом уме, не пройдет мимо предсказания Провидицы. Даже бывшей.

Глава 16. Тройка пентаклей

«…свои двери распахнула новая школа для одаренных детей. В стенах её найдется место для двух сотен учеников, которые получат образование всецело за счет Его императорского Величество. Предназначена она для детей мещанского или же земельного сословия обоего пола, родители которых стеснены в средствах. Для проживания детей при школе организовано просторное и удобное общежитие…»

«Слово»

Телефон зазвонил глубоко за полночь. Я почти уснула. Нет, скажем так, я почти уговорила себя отправиться спать, а он вот зазвонил.

Громкий, дребезжащий звук.

Раздражает.

Я бы не подошла, нет. Но… Софья спала. А она мне нужна отдохнувшей. И карты её. И шар хрустальный, купленный для интересу. И все-то прочие игрушки.

Но главное – Софья.

А телефон все не успокаивался.

- Да, - рявкнула я в трубку, надеясь, что на той стороне провода поймут, насколько я к беседе расположена.

Часы показывали четверть второго.

Врали, небось.

- Тьма? – этот голос заставил напрячься. Какого… - Извини, что беспокою. Но это важно. Бекшеев у тебя?

- С какой радости?

Одинцов.

Зараза этакая… и главное, знает, что трубку я теперь не положу. Наверное. Бросить бы, послать куда по матушке, да и по батюшке можно. А я вот стою, прижимая её к щеке и дышу нервно, неровно.

Нет, это не любовь.

Любовь еще когда закончилась. А ментальная привязка осталась. И теперь тварь во мне тихо поскуливала, тая от счастья. И то, что ему не легче, ни хрена не успокаивает.

- Стало быть, нет.

А по голосу не понять, рад ли он, что Бекшеева тут нет. Или не рад. Или ему плевать на мою личную жизнь, как и мне на него.

- Могу сходить, - я зевнула. – Через часик перезвонишь.

- Ночь на дворе…

- Вот именно, - я забралась в кресло. – Что случилось?

Он не стал бы звонить просто так, нарушая хрупкое равновесие.

- Случилось. Он назвал один адрес.

- Улица Красильников?

- Знаешь?

- Софья тут… к ней один явился. Угрожал.

- Кто? – голос Одинцова ощутимо похолодел.

- Княжич вроде. Гельшь-какой-то там…

- Знаю.

Что ж, на сердце потеплело. Ничто так не греет душу, как гадость, сделанная другому. Ну и кофе бы… кофе перед сном пить неразумно, но иногда ведь хочется.

Но кофе внизу, а телефон здесь. И Одинцов, конечно, подождет, куда он денется, но это было бы свинством.

- Расскажи.

Я пожала плечами, пусть даже он не мог меня видеть. И рассказала. Мне не сложно.

- Спасибо, - вежливый, гад.

- Что там с этим домом?

- Подвал. А в нем еще один.

- А в нем?

- Трупы.

Что бы хорошего…

- Много?

- Пятеро. Пока извлекли. Возможно, будут больше. Женщин. Молодых. Больше пока сложно сказать. Те, что есть, разложились сильно. А последних и вовсе в извести топили.

Чтоб его… надо было все же шею свернуть.

- Но наши разберутся.

- Ты все еще в полиции?

- Вроде того. А ты как? Вернуться не хочешь? У тебя ведь опыт и…

- Нет, - я покачала головой. И снова спохватилась. Видел бы, он бы спрашивать не стал. – Извини. Мне здесь неплохо.

И добавила:

- Было.

- Бекшеев не по вкусу?

Про Медведя он спрашивать не стал. Знает наверняка.

- Да нет… вроде нормальный.

- Осторожнее.

- В смысле?

Опасным Бекшеев мне не показался.

- Он одержим. В принципе, они все такие с большего… но этот зациклился на одной идее. Хотя…

- Какой?

- Сама и спроси.

А теперь я поняла, что эта зараза улыбается. И почему-то от этого стало… легко? Нет, еще нет. Но не больно. И губы сами в улыбке растянулись.

- Спрошу.

- Не сомневаюсь.

- У нас Мишку убили. Мальчишка. Из местных. Шею сломали. И сбросили…

Наверное, хорошо, что Одинцов позвонил. С кем еще поговорить? Медведя волновать нельзя. Да и если поймет, что тут что-то серьезное, то вцепится. А у него Ниночка. И вообще… остальные? Мы не друзья друг другу. Просто свои. Те, кто способен понять и принять, но еще не значит, что будут слушать.

Софья спит.

А вот Одинцов слушал. Эта зараза всегда умела слушать. Я же говорила. И было почти как раньше… почти как на охоте.