Дело о пропавшей России - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 15

Насчет киллеров я погорячился.

Жизни братьев-негодяев до пятницы ничто не угрожало. В остальном я оказался прав — ничего сверхъестественного не приключилось. Даже в нашей репортерской работе образовался некоторый подозрительный застой. Писать было не о чем. Мы обрывали телефоны в поисках новостей, но все, что происходило, было как-то мало достойно нашего внимания. В безумной голове Восьмеренко родилась поражающая своей новизной идея: раздобыть канистру с бензином и поджечь Апраксин двор.

— А почему именно Апраксин? — вяло поинтересовался Шаховский.

— Так ходить далеко не надо, — ответил Восьмеренко.

— Тогда уж надо Суворовское училище поджигать, — лениво заметила Завгородняя, — у нас на него как раз окна выходят…

— Дураки вы все! — подвела итог дискуссии Горностаева.

В пятницу я явился в контору, как обычно, около десяти утра. Вахтер, он же охранник, Григорий сидел на своем посту, уткнувшись в еще пахнущий типографской краской номер «Явки с повинной».

— Привезли уже? — поинтересовался я.

— Угу…

Я взял верхний номер из распечатанной пачки и двинулся в сторону нашего кабинета, разворачивая газету на ходу и марая пальцы в краске. Вот он, целый разворот. Даже с фотографиями обоих Карпенко. Молодец Повзло — удачно получилось.

Первым делом я набрал номер трубы Резакова.

— Привет, Вадик. Видел?

— В метро прочитал. Здорово сработано.

— Дело за вами.

Резаков велел звонить ближе к вечеру: возбуждение уголовного дела — не такая быстрая процедура, как иногда кажется.

Весь день я не находил себе места.

Чтобы хоть как-то унять охвативший меня зуд, попытался с головой уйти в работу. Но, как на грех, пятница выдалась тихой. И все же ощущение, что как раз к вечеру случится что-нибудь из ряда вон выходящее, меня не покидало.

Пятница — роковой для нашего репортерского отдела день. В последнее время в Питере пошла мода учинять всяческие безобразия именно в пятницу под вечер: то склад артиллерийский взорвется, то депутата или авторитета какого грохнут (я, впрочем, в последнее время перестал делать большие различия между этими двумя категориями активного народонаселения), то фанаты «зенитовские» полгорода разнесут в порыве своих фанатских чувств. Но пока все было тихо.

Часа в четыре в наш кабинет просунулась взлохмаченная голова Родиона Каширина. Он обвел нас слегка ошалевшим взглядом и задержал его на мне.

— Соболин, пошли пиво пить в Катькин сад!…

— А пошли, Родион. — Может, хоть пиво меня успокоит? — Орлы, я вернусь минут через двадцать. Шеф будет спрашивать: я — на почте… получаю заказное из Штатов.

Орлы— репортеры понимающие переглянулись и заверили, что сделают все, как я сказал.

Мы с Родионом расположились за столиком летнего кафе у самой ограды Екатерининского сада. Из еды в кафе были только чипсы, зато пиво было самое разнообразное. Каширин заказал «Балтику» седьмой номер, а я решил попробовать «Толстяка».

Родион по своей старой оперской привычке рыскал незаметно по сторонам глазами. Хотя, думаю, он все больше на красоток в мини-юбках глазел.

— Володя, ты только не дергайся, — неожиданно тихо, но внятно сказал он, — сдается мне, за нами хвост.

— В смысле?

— Только башкой своей глупой не верти по сторонам. Три человека: один возле машины у ограды Аничкова дворца — БМВ темно-синяя; второй возле стойки стоит, пиво берет; третий в самом Катькином садике ошивается — делает вид, что за шахматистами наблюдает. Они нас от самого Агентства вели. Эта БМВ напротив нашей арки стояла.

Причин не доверять профессиональному глазу Каширина у меня не было.

Как— никак человек опером в уголовном розыске отработал: правда, всего год и в приполярном Диксоне (за кем он там следил, за медведями белыми, что ли?), но все-таки.

— Ты номера можешь срисовать?

— Уже. Придем в контору, попробуем пробить. Давай немного пройдемся, проверимся. Ты только сам не крутись, я отслежу.

Мы не торопясь допили пиво и пофланировали в сторону Невского. Пересекли его, завернули в Елисеевский (надо же было как-то оправдать наши передвижения), а затем повернули обратно, в сторону улицы Зодчего Росси.

— Ну? нетерпеливо спросил я, когда мы поднялись на наш второй этаж.

— Подковы гну! За нами хвост, железно. Я пошел номер пробивать.

Родион скрылся за дверью кабинета расследователей и начал взывать к Зудинцеву, умоляя того отвлечься от общения с Завгородней в буфете и заняться пробивкой номеров БМВ.

За время моего недолгого отсутствия мне позвонили трое: Заборин, Резаков и неизвестный мужчина со слащаво-вежливым голоском.

— Чего он хотел? — спросил я у Восьмеренко, который беседовал с ним, пока меня не было.

— Спрашивал, в городе ли ты, когда тебя можно застать. Интересовался твоими координатами, в том числе и домашним телефоном…

— Я надеюсь, ты не сказал?

— А что тут такого? Секретные сведения, что ли? — удивился Восьмеренко.

Я аж зубами скрипнул с досады — ну кто его просил кому ни попадя мой домашний телефон выдавать? Досчитав до двадцати, чтобы не обложить его магом — все же в кабинете были девушки, — я попросил этого инвалида ума налить мне кофе, а сам стал звонить.

Первым я дозвонился до Заборина.

— Старик, то, что я в жопе, — это фигня, я в ней давно — еще со своей встречи с Карпенко, но похоже, что и ты теперь влетел. — Алик говорил со мной зло и ехидно. — Ты лучше сразу больничный возьми. Авансом, так сказать. После того как Карпенко с тобой побеседуют, ты и до поликлиники уже можешь не дойти.

— Алик, да им сейчас не до бесед с нами будет — они, поди, уже со следователем прокуратуры беседу ведут.

— Четверть часа назад они беседовали со мной. Слава Богу, что только по телефону. Но я намерен лечь на дно.

И тебе советую, если еще не поздно.

Он повесил трубку. Вот оно — пятница, вечер. Похоже, что именно у меня будут неприятности в самое ближайшее время. Я несколько раз набирал номер служебного телефона Резакова на Чайковского, но трубку никто не брал. Пришлось звонить ему на мобильник.

— Вадик, что с Карпенками? — задал я вопрос в лоб.

Резаков замялся с ответом, что вообще-то ему было не свойственно.

— Херня, Володя. Следователь уперся — не хочет дело возбуждать. Это, говорит, еще разбираться надо, проверку проводить. Они, мол, люди уважаемые. А если журналисты просто сговорились честных политиков и коммерсантов опорочить? Им, мол, заплатить за эту кампанию травли могли… Володя, ты это… будь поосторожнее…

Поосторожнее!

И тут мне под руку подвернулся Восьмеренко с кружкой кофе. В следующую секунду я метнул ее в стену. Брызнули во все стороны осколки, грязное коричневое пятно поползло вниз по обоям, повинуясь закону всемирного тяготения.

— Вовка, ты что? — Восьмеренко был бледен, и пальцы его тряслись.

Все удивленно уставились на меня.

Трубку телефона я все еще держал в руках.

— Вадим, я перезвоню позже…

Хотелось выть. И крушить все вокруг.

— Володя, да что с тобой? — Горностаева подбежала, стала доставать из сумки какие-то таблетки.

— Извините, ребята… — я старался говорить медленно и спокойно, — я… я потом как-нибудь все объясню. Простите, но мне нужно ненадолго выйти…

К счастью, Агеева в своем крохотном кабинете была одна (и как они там всем своим архивно-аналитическим отделом умещаются?). Я попросил у нее убежища. Мне нужно было полчаса, чтобы прийти в себя.

— Володя, что случилось? На вас прямо лица нет.

— На мне, Марина Борисовна, скоро и головы не будет!…

Агеева притащила кофе, выставила на стол из заначки бутылку с прозрачной жидкостью и надписью не по-русски.

— Не обессудьте, Володечка, коньяк весь вышел. А это ракия турецкая. Но эффект тот же.

Ракия пахла анисом и еще какой-то сладковатой гадостью. В кофе я ее лить не стал, а опрокинул в себя одну за одной три рюмки. У первой вкуса не почувствовал просто обожгло горло.