Стану тебе женой (СИ) - Бонд Юлия. Страница 22
– Я плачу, Радмир, потому что мне больно. И говорить с тобой не хочу именно сейчас, потому что мне больно. Ты можешь меня оставить в покое? Можешь дать спокойно выплакаться? Можешь меня пока не трогать?
– От чего тебе больно, Наташа? Кого ты оплакиваешь? Человека, который тебе нос сломал? Который тебя ни во что не ставил? А может, ты его до сих пор любишь?
– Какой же ты эгоистичный дурак! – выдаю на эмоциях, а Радмир тоже заводится с пол-оборота.
Хватает меня за плечи. Встряхивает, но не больно. Больно от слов, что говорит потом:
– Успокойся, Наташа. Возьми себя в руки и перестань плакать. Островский не стоит твоих слёз, а ребёнку ты можешь навредить своей истерикой.
– Да как ты не понимаешь? Вовы больше нет! Я не могу оставаться спокойной! Я дочери не могу сказать, что её папа умер… – слова застревают в горле, потому что мой взгляд натыкается на Лизу.
В пижаме с босыми ногами и растрёпанными волосами, дочка стоит в дверном проёме и смотрит на нас с Радмиром. В её глазах застыл испуг, а на щеках блестят слёзы.
Как долго она здесь? Я не знаю, как и не знаю то, что творится сейчас у неё в маленьком сердце.
– Мама, это правда? Мой папа умер? – спрашивает Лиза, а я вместо ответа всхлипываю и тут же зажимаю рот рукой.
– Да, заяц. Твоего папы больше нет. Несчастный случай на работе. Мне очень жаль, малыш.
Дочка срывается с места и быстро бежит в сторону лестницы. Я буквально на одну секунду бросаю гневный взгляд на Радмира и мчусь вслед за Лизой.
Кроха закрывается в спальне на втором этаже. Я стучу в дверь, но она не открывает. А я слышу, как малышка рыдает навзрыд и схожу с ума, ненавидя себя и Рада за то, что мы не смогли уберечь Лизу от своих взрослых разговоров. Она не должна была узнать о смерти папы именно таким способом.
Глава 13
Всё это происходит не со мной и это не я, стоя перед зеркалом, надеваю на голову чёрную повязку. Рад разозлился, когда понял, что я собралась идти на похороны. Хотел закрыть меня в комнате, и даже попытался это сделать, но я так тарабанила кулаками по двери, что его нервы в один момент просто не выдержали.
– Ты поступаешь неправильно, Наташа, – за спиной стоит, смотрит прямо на меня в зеркальном отражении.
А я достаю из-под повязки волосы и распускаю их веером лежать на спине. Игнорируя мужа, складываю в сумку мобильный телефон, проверяю в кошельке деньги. Скоро приедет такси, минут через пять.
Схватив сумку, выхожу из спальни и буквально на минутку заглядываю в детскую спальню. Свернувшись калачиком, дочка крепко спит, подперев кулачком подбородок. Поправляю одеяло, склонившись, вдыхаю аромат волос любимой малышки и на мгновение возвращаюсь в прошлое. От воспоминаний становится больно. В районе солнечного сплетения безжалостно давит и жжёт, словно мне в грудь воткнули раскалённый клинок. Вчера мне всё-таки удалось поговорить с Лизой. Я постаралась её успокоить, объяснив, что папа отныне будет жить в её сердце, что он наблюдает за ней с небес и если ей захочется с ним поговорить, то она всегда это можно сделать, представив, что он сейчас рядом и слушает, только сказать вслух ничего не может. На самом деле это очень больно: говорить ребёнку такие страшные вещи. Но молчать, сделав вид, что ничего не случилось? Нет! Правда – не иголка в стогу сена, не спрячешь. И если её долго скрывать, то потом она бьёт наотмашь до потери сознания.
На улице уже поджидает машина с жёлтой шашечкой на крыше. Рад провожает меня до ворот и несмотря на то,что мы повздорили, обнимает.
– Если почувствуешь себя плохо, то сразу звони мне, хорошо? Я буду переживать за тебя.
Киваю ему ответ, руками обвиваю шею и быстро целую в небритую щеку.
– Я люблю тебя, всё будет нормально. После поминок сразу вернусь домой, – говорю на прощание.
Усадив меня на заднее сиденье в такси, Рад захлопывает дверцу и стоит на месте, дожидаясь, пока машина исчезнет из его поля зрения.
В квартире свекрови оказываюсь через полчаса. Дверь открыта, мне даже стучать не приходится. В коридоре снимаю шубу и уже тянусь к молнии на сапогах, как какая-то незнакомая женщина говорит мне, чтобы заходила в квартиру в обуви. А я оглядываюсь и вдруг осознаю: ковровых дорожек на полу нет, большое овальное зеркало в центре прихожей завешено белой тканью, а дальше… Мне становится плохо, потому что я вижу в гробу того, кого считала смыслом своей жизни буквально полгода назад.
***
– Наташа, ты совсем не ешь, – недовольно бурчит Татьяна.
– Не хочу.
– Ты сегодня хоть что-то ела? – качаю головой и отодвигаю от себя тарелку с борщом.
Подруга смотрит на меня с укором, а я опускаю взгляд на свои дрожащие пальцы, стараясь не встречаться взглядом с Инной Анатольевной, сидящей за соседним столом.
В столовой звонко стучат ложки, а ещё со всех сторон слышится шёпот. Людей в столовой много. Некоторых я знаю, некоторых сегодня увидела впервые. Родственники Вовы не знали о нашем разводе, а потому каждый, кто знаком со мной лично, решил принести свои соболезнования.
– Ты куда? – спрашивает подруга, когда я молча поднимаюсь из-за стола.
– Пойду на воздух.
– Плохо? Может с тобой пойти?
– Нет, не нужно, Тань. Я хочу Радмиру позвонить. За дочку волнуюсь.
Оказавшись на улице, жадно глотаю воздух ртом. Пушистые снежинки срываются с неба и, не успев долететь до земли, тают. Сегодня на удивление тепло.
– Наташа, – раздаётся со спины мужской голос и я оборачиваюсь.
Передо мной стоит Гена, друг Вовы. Вижу, сказать что-то хочет, мнётся.
– Говори, Ген.
– Уже поздно что-то менять, но я хотел, чтобы ты знала. Не могу жить с камнем в душе. Помнишь, когда Вовка купил машину и мы обмывали её в гараже? – киваю. – Так вот… Тот презерватив на коврике был не его. На самом деле это мой.
– Почему ты не сказал мне об этом раньше? Почему сейчас, Ген? Совесть проснулась, да? А теперь уже не надо. Вовы больше нет! Зачем мне твоя правда?
Я не сдерживаюсь и срываюсь на всхлип, а Гена обнимает меня за плечи успокаивая.
– Наташка, я не мог сказать, понимаешь? Та баба на один раз была, а у меня семья, дети. Ты всё мой Галке рассказала бы. Ну, пойми ты меня!
Отталкиваю от себя бывшего друга Вовы. Рукой смахиваю слёзы, льющиеся из глаз ручьями. Злость накатывает мощной и удушливой волной. Едва сдерживаюсь, чтобы не наброситься на него с кулаками.
– Не попадайся мне на глаза. Никогда! Грош – цена твоей дружбы, Гена. Ты не у меня должен прощения просить, а у друга своего, который отныне гниёт в сырой земле!
Развернувшись на каблуках, ухожу. И только стоит войти в столовую, как на моём пути появляется Таня. Обеспокоенно подруга берёт меня за руку и уводит в сторону, подальше от любопытных глаз. Достав носовой платок, стирает солёную влагу на моих щеках, но не помогает, потому что я плачу без остановки!
– Ну, Натали… Сколько можно уже, а? О ребёнке подумай. Не плачь!
– Не могу не плакать, – закусив губу, сдерживаю крик, рвущейся наружу.
– Ты Радмиру позвонила?
В ответ качаю головой. Забыла! Как появился этот Генка, у меня всё вылетело из головы.
– Давай уже пойдём? Ты свой долг перед Островским выполнила.
– Надо с Инной Анатольевной попрощаться.
– Не стоит. Она на таблетках. Глянь на неё. Она же сейчас в коматозе.
– Нет, Таня. Так нельзя. Я попрощаюсь.
***
После похорон Таня забирает меня к себе, хотя я ей говорила, что хочу домой.
– Я тебя одну в таком состоянии не оставлю, – возмутилась подруга, когда я собиралась уехать на такси.
Сидя на стуле в кухне у Татьяны, звоню Радмиру. Он отвечает практически сразу.
– Милая, всё хорошо? Ты едешь домой? – спрашивает взволнованным голосом.
– Я у Тани. Она не отпустила меня одну на такси.
На том конце провода муж огорчённо вздыхает, а я чувствую, его злость, но поделать ничего не могу. Да, я тряпка, размазня, оплакиваю бывшего мужа. И пусть Радмиру это всё не нравится, мне плевать! Плачу, потому что больно. Потому что несмотря ни на что у меня траур. Горе!