Судья (Адвокат-2) - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 48

— Ну, если ты систему вспомнил, то сам понимаешь, один я все равно такие решения принять не могу.

— Понимаю, — тыльной стороной ладони Сергей стер пот со лба. — Ты, Степа, тоже имей в виду — чем больше будет круг посвященных, тем больше у тебя шансов поздравить «убойщиков» еще с одним глухарем — со мной, в виде тушки потерпевшего.

— Кудасов тебя устроит? Сергей медленно кивнул:

— Устроит. О гарантиях говорить не будем — мне достаточно твоего слова. Когда дашь ответ?

— Сегодня пятница, — наморщил лоб Степа. — Давай в понедельник, чтобы оно реально было. В шесть вечера, на старом месте.

— Идет, — Сергей кивнул, быстро повернулся и зашагал в сторону Литейного моста.

Оставшись один у памятника вождю мирового пролетариата, Степа сел на лавочку, с отвращением закурил вонючую сырую сигарету и, глядя на синеватый дым, невольно окунулся в грустные воспоминания о тех временах, когда Серега Челищев казался ему настоящим парнем и если не другом, то, по крайней мере, в чем-то примером для подражания.

Степа Марков поступил на юридический факультет Ленинградского университета на год позже Челищева и сразу попал в так называемую «ментовскую» группу. На юрфаке тогда экспериментировали, и решено было создать специальную группу из двадцати пяти ребят, которые после выпуска должны были влиться в славные ряды ленинградской милиции. За годы учебы Степа с Сергеем сталкивался редко, хотя, конечно, знал его (а не знать Челищева было трудно — чемпион университета по дзюдо, отличник и бабник, он был весьма яркой фигурой на факультете). Степа же учился средне, особо шумным успехом у девчонок не пользовался и вообще старался держаться в тени, стесняясь своей бедноватой по «универским» мерам одежды.

Воспитывался Степа Марков без отца, и его мать — инженер второй категории закрытого конструкторского бюро — всю жизнь выбивалась из сил, стараясь дать сыну образование, да, видно, оттого надорвалась и тихо угасла, когда Степа заканчивал пятый курс. Поскольку у Маркова не было вообще никакого блата, распределение он получил «на землю» — в отдел уголовного розыска районного управления внутренних дел.

Степа был настоящим романтиком, с восторженной верой в победу в бескомпромиссной борьбе с поднимающей голову уголовщиной. Работа «земельным опером» быстро развеяла романтическую дурь. Прощание с книжно-детективными мечтами началось со знаменитой истории об орле-похитителе. На «земле» Степиного РУВД завелась шайка, промышлявшая срыванием шапок с голов прохожих. Заявления от потерпевших посыпались в ОУР настоящим осенним листопадом, и, пожалуй, из всех оперов один только стажер Марков горел стремлением поднять все эти глухари. Остальные коллеги каждый день мрачно пили водку, успокаивая напряженные грядущей проверкой нервы. Спасение пришло неожиданно — один из терпил вдруг сказал, что перед тем, как кто-то невидимый в темноте сзади сдернул у него с головы шапку, послышалось ему хлопанье больших крыльев где-то наверху… С того терпилы взяли показания всех, на ком висели эти проклятые шапки. На основании слов заявителя была выдвинута «блестящая версия» о том, что шапки с прохожих срывал принимавший их за добычу орел, залетевший в Ленинград, а раз так — то в возбуждении уголовных дел можно было смело отказывать…

По итогам нормально прошедшей проверки в РУВД перед операми выступил районный прокурор по кличке Ежик (он был знаменит тем, что в обеденные перерывы всегда принимал сердечные капли, запивая их стаканом портвейна, а по всем служебным делам непременно советовался с женой, учительницей литературы), который коснулся, в частности, ситуации с орлом, деликатно намекнув, что на птицу можно свалить три, ну пять шапок, но ведь не двадцать же, потому что где-то ведь должно быть и гнездо… Степа попытался тогда высказать свое мнение по орлу и шапкам. Кончилось это крайним обострением отношений с коллегами. Нет, они не стали делать пацану подлянок, но и всерьез его уже не воспринимали.

— Может, ты и станешь настоящим ментом, Степа, но только в том случае, если начнешь, как старшие товарищи, пить все, что горит, и все, что шипит, — смеясь, говорили ему опера. А к пьяным Степа так и не смог привыкнуть. Стыдно было бы ему беседовать с потерпевшими, пряча красные с перепоя глаза и убирая под стол трясущиеся потные руки. Постепенно в отделе к Степе привыкли, держали за своеобразного юродивого, спихивая на него все возможные глухари. К удивлению коллег, Степа умудрился «поднять» некоторые из них, что, естественно, популярности в коллективе ему не прибавило. Маркова с завидным постоянством на каждом собрании начали склонять за плохо оформленные бумаги, за состояние картотеки, за убогий вид конспектов по марксистско-ленинской подготовке… Степа только крепче стискивал зубы.

В конце 1988 года на Степиной «земле» случилось убийство известного антиквара Варфоломеева. Дело это на первый взгляд представлялось типичным глухарем, но Степа, заручившись поддержкой Гоши Субботина — старшего опера «убойного цеха» главка, решил все-таки пройтись по связям старичка. Антикварщик, как оказалось, водил компанию с очень известными в городе людьми… После допроса одного из знакомых Варфоломеева — начальника цеха обувной фабрики Криницына — заглянула к Степе в кабинет уважаемая в райуправлении начальник ИДН [9], майор милиции Клавдия Алексеевна Папиро.

Клавдия Алексеевна была знойной женщиной лет сорока. Ее тугой зад, обтянутый серой милицейской юбкой, смущал даже оперов. Фамилия у Клавдии Алексеевны осталась от мужа, адвоката областной коллегии Александра Самуиловича Папиро. Клавдия Алексеевна говорила, что развелась с мужем по «идеологическим» соображениям: все знали, что Александр Самуилович, имея жену — начальника ИДН, защищал по уголовным делам несовершеннолетних. Впрочем, в РУВД ходили и другие слухи о причинах развода: якобы однажды адвокат Папиро, совершенно не вовремя вернувшись домой, увидел свою жену — майора Клавдию Папиро — на ковре с двумя голыми и абсолютно пьяными молодыми участковыми. На майоре Папиро из одежды была только пристроенная меж грудей полевая сумка, на которой стояла начатая бутылка вермута.

«Все, Клавдия, — с ударением на последний слог якобы сказал тогда Александр Самуилович. — Это переполнило чашу моего терпения, потому что перешло границы приличия…»

— Степа-Степушка, — сказала Клавдия Алексеевна. — Ты, говорят, как-то очень грубо с Криницыным побеседовал… Это может иметь нежелательный резонанс для всего управления… Ты ведь парень сообразительный.

В принципе, Степа формально мог послать начальницу ИДН подальше и посоветовать не лезть не в свои дела, но все знали, что ее трахает начальник РУВД, поэтому к майору Папиро относились как к неофициальному заместителю начальника…

Степа кивнул и пообещал принять намек к сведению, но не принял, и вскоре в отношении Криницына было возбуждено дело о хищении, выделенное в отдельное производство.

Папиро зашла к Степану снова и говорила уже совсем не так ласково и женственно, как в первый раз:

— Слушай, ты, Пинкертон, ты бы лучше убийства раскрывал, а не портил показатели району, высасывая мифические преступления из пальца… И про мафию нечего выдумывать, нет ее у нас в стране…

Через два месяца уголовное дело в отношении Криницына было прекращено, так как часть материалов потерялась в канцелярии следственного отдела, — секретарше за это даже объявили выговор.

Выйдя из тюрьмы, Криницын в сопровождении двух амбалов заявился к Степе в кабинет и сказал с порога:

— Слушай, Марков, ты, конечно, правильный мент, но если будешь таким же твердолобым, то не получится из тебя Нат Пинкертон.

Степа, конечно же, сразу вспомнил, что Пинкертоном его уже называла Клавдия Алексеевна. Похоже, Криницын упомянул эту фамилию не случайно — намекал на свои связи…

— Как вас следует понимать? — откинулся на спинку стула Марков.

— Как человека, который оказывает тебе любезность.