Ворон и ветвь - Арнаутова Дана "Твиллайт". Страница 43

Когда захожу, он лениво перелистывает книгу, продолжая напевать про принцессу Эллейн, украденную королем сидхе. Баллада едва ли на середине. Чайлд Роланд, младший принц, только выехал спасать сестру и двух старших братьев, успевших сгинуть без следа. С мечом из холодного железа против всех чар Волшебной страны! Дурак железнолобый, но сказочные принцы все такие. Странно… Получается, без меня он не пел? Я привык замечать все, что касается его: да-да-да, лишних знаний не бывает – уж это я запомнил. Кто знает, что может пригодиться? Не поднимая глаз от книги, он хлопает ладонью по кровати рядом с собой, словно подзывая собаку. Я ставлю вино и стаканы на столик рядом с маленьким золотым подсвечником, послушно сажусь, стараясь не прикоснуться. От него пахнет мятой, чабрецом и чем-то горьковато-смолистым, так что хочется вдохнуть полной грудью и держать этот запах в себе, пока хватит дыхания. Если закрыть глаза, покажется, что сидишь на летнем лугу, но не на солнце, а под полной луной – аромат холодный и резковатый.

– «Семь сказаний о камнях и травах» прочитал? – интересуется он.

– Да, – чуть хрипловато отзываюсь я.

– И как? Что понял?

– Что за могущество и знания надо платить. – Мой голос звучит мертво даже для меня самого. – И что если правильно спросить – ответит даже то, у чего нет голоса…

– Грель, за столько лет пора бы и привыкнуть, – неожиданно мягко говорит мой мучитель, откладывая книгу и откидываясь на высокую подушку у спинки кровати. – Не в первый же раз. Да тебе и самому нравится в итоге.

Он прав. От его правоты хочется свить петлю или воткнуть ланцет себе в горло, но ошейник, разумеется, не позволит этого сделать. Мне нравится. То, что начинается с отвращения, на удивление быстро переходит в удовольствие, заставляющее стискивать зубы, чтобы не стонать и не просить еще. Он знает меня до малейшего уголка: и плоть, и душу. Знает, как прикоснуться, что и когда сказать… И так каждый раз – от омерзения к наслаждению. И снова к омерзению, когда прихожу в себя. Я не златовласая принцесса. За мной не явится никакой Чайлд Роланд.

– Тебе двадцать три, Грель, – повторяет он то, о чем я думал недавно, как обычно, не обращая внимания, что я ничего не говорю. – Тело требует своего, как ни крути. Кого тебе здесь стыдиться, дурачок?

Вместо ответа я ровно, медленно и глубоко дышу. Сам научил, как сохранять равновесие. Только все прежние уроки вылетают из головы под внимательным взглядом ярко-зеленых глаз. Сегодня в них ни малейшего мутно-болотистого оттенка, как бывает, когда у него болит голова. И эксперимент, похоже, удался. Значит, все будет надолго и всерьез, до самого утра…

– Почему? – неожиданно для самого себя спрашиваю я. – Почему тебе не все равно, что я чувствую?

Он пожимает плечами.

– Было бы гораздо проще и приятнее, мальчик. Никаких искусанных губ, никаких слез в подушку – потом, когда ты уходишь.

– Я не плачу! – вспыхиваю я.

– Да, знаю. Давно не плачешь, – чуть криво улыбается он. – Научился. Это хорошо, как ты думаешь?

И, не дожидаясь ответа, продолжает:

– Завтра я уезжаю. На месяц примерно. Представляешь, столько времени – и без меня.

Улыбается уже по-настоящему. Ну да, у меня дыхание перехватило. Месяц свободы! Делать что захочу, спать в одиночку… Библиотека без присмотра! Лаборатория… Бывало такое и раньше, но роскошь редкая. И никогда – так надолго.

– И что? – интересуюсь осторожно.

Он закладывает руки за голову, вытягиваясь на постели, смотрит на меня долго, насмешливо.

– Хочешь – отпущу погулять? Наружу… Куда захочешь.

Я даже думать боюсь, что это всерьез. Мы, конечно, выезжали из убежища во внешний мир, и в последнее время даже нередко. Но он всегда был рядом, каждое мгновение. Рассказывал, показывал: от различий в одежде и говоре у встреченных людей до способов предсказания погоды или ловли рыбы. Учитель. Наставник, чтоб его. Пару раз мы гостили в богатых замках, где мастера Керена, ученого целителя, принимали с почтением, доля которого доставалась и его ученику. А иногда ночевали в лесу, и он водил меня к сверкающей в лунном свете реке, где плескались нагие девушки невыносимой красоты…

Будь это кто-то другой – я бы ждал этих поездок, словно чуда… Но он и тут все умел испортить парой слов, якобы случайным прикосновением на людях, ночью в дешевой гостинице с тонкими стенами, где даже стонать нельзя – разве что в подушку или в узкую ладонь, умело зажимающую рот. Наружу – одному? В лес, горы или в город – к людям! Не верю… Не верю такому счастью.

– Хочу, – сдержанно соглашаюсь я, хотя кого бы обманула моя сдержанность. – Отпустишь?

– Непременно, – улыбается он. – Только не даром. Прекратишь строить из себя недотрогу. Хотя бы на одну ночь. Согласись, одна ночь за месяц свободы – не так уж и дорого.

– А если не соглашусь? – проталкиваю слова сквозь пересохшее горло.

– Тогда ляжешь со мной просто так, как раньше, – хмыкает он. – И поедешь со мной – тоже как раньше.

Под его взглядом я опускаю глаза, стискиваю сложенные ладони между коленей. Одна ночь. Ну кого я обманываю своим ненужным сопротивлением? И какой от него толк? Восемь бесконечных лет, когда он не просто превращал меня в подстилку, но заставлял смириться с этим. Каждый раз мне все легче потянуть за шнуровку на рубашке, расстегнуть пряжку ремня. Каждый раз все проще и приятнее подставить ему губы и обнять, когда он приказывает. Только по приказанию! Но легче ведь. И мы оба это знаем. А месяц без него и в большом мире – не просто счастье свободы. Я бы мог найти другого колдуна, чтобы снять ошейник. Ну, хоть попробовать… И это окончательно перевешивает чашу весов. И я киваю, помня, что так уже было: однажды наяву и множество раз во сне – как сейчас. От этой мысли становится немного легче. Сон – это ведь не по-настоящему? Только вот проснуться не выйдет – это я тоже знаю.

– Хорошо, – просто и спокойно говорит он в ответ на мой кивок. – Вот и договорились.

– Что мне делать? – с трудом шевелю словно замерзшими губами.

– Успокоиться, – все так же серьезно, без малейшей издевки, отвечает он. – Не бояться: больно сегодня не будет. Сделать вид, что ты со мной по своей воле. И вообще – в первый раз. Если что-то не понравится – скажи, я перестану. Только не говори, что тебе не нравится все: не поверю.

На последней фразе он все же улыбается. Чуть-чуть и совсем не обидно. Сев, кладет мне руку на колено – я привычно сдерживаю дрожь.

– Перестань уже, – говорит он почти с сочувствием. – Я ведь знаю, что и как ты любишь. Хорошо, не ты, – поправляется сразу. – Не ты, а твое тело. Только решать все равно тебе, а не ему.

Снова кивнув, я непослушными пальцами тяну воротник рубашки, пытаясь распустить узел на шнуровке. Дергаю, затягивая еще сильнее. Через несколько мгновений его прохладные пальцы ложатся поверх моих, и я изо всех сил пытаюсь не скосить на них глаза. Смотрю на ковер, на так и не распечатанную бутылку вина – куда угодно, лишь бы не на него. На стекле бокалов играют блики от свечи… Вот же проклятье! И правда недотрога. Бордельная…

Ему даже мои пальцы на узле не мешают. Распускает шнуровку, помогает мне – неловкому, закаменевшему – стянуть рубашку. Обнимает за плечи, нежно и мягко притягивая к себе. Проклятье, тысячу раз проклятье! До чего же проще было, когда я мог прикрыться фальшивым несогласием. Как себя обманывать сейчас? Когда его ладони проходят по моей спине, мгновенно теплея, – и я не могу отодвинуться, только сжимаюсь.

– Тише, – шепчет он мне в ухо, грея его дыханием. – Я не буду торопиться. А ты можешь ко мне прикоснуться. Помоги мне раздеться. Пожалуйста. Если хочешь…

Если? Если хочу? То ли мир сошел с ума, то ли я. Его рубашка на ощупь мягкая, плотное льняное полотно обволакивает плечи, как лучшая замша. Обычный лен так не умеет, но ради него, сидхе-полукровки, старается… Любая вещь считает за счастье служить ему. Видимо, я все-таки не вещь. Этот узел под пальцами распускается легко и сразу. Перед тем как снять рубашку, провожу ладонями по его плечам, вдыхаю изменившийся запах. Розмарин, шалфей, зверобой и еле уловимый привкус розы – он научил меня отличать по запаху любые травы, хоть в питье, хоть в благовониях. Несложная наука, если у его спокойствия один запах, у желания – другой, а у дурного настроения – третий. Но такого запаха я не знаю – и от этого еще тревожнее. Светлые волосы, связанные в длинный хвост, рассыпались по спине. Можно распустить? Не рискну, пожалуй. У сидхе свой этикет, и я не помню, чтоб Керен распускал волосы в постели. Керен… Ну что, пора назвать его по имени? Он когда-то разрешил, как раз на такой случай…