Ворон и ветвь - Арнаутова Дана "Твиллайт". Страница 66
– Разумеется, не забудет. – Пергаментные губы растянулись в пугающей гримасе, должной изображать улыбку. – Ибо король не забывает ничего и никогда – не стоит и надеяться на это. И, наверное, потому на вашем рукоделии, госпожа моя, лето без боярышника. Дивный подарок моему Дому.
– Подарок? – мило удивилась в ответ Вереск. – Скорее послание. И вы прочитали его верно, господин Боярышник, раз удостоили меня встречи. Теперь же я спрашиваю вас: расцветет ли боярышник на холмах снова и снова? Потому что Дом ваш пустеет и детские голоса в нем – нежданная и великая радость.
– Разве не во всех Великих Домах так нынче? Или Дом Дуба переполнен скрипом колыбелей?
Он сидел, не пошевелившись, глядя на Вереск утомленно, как на маленькую девочку, пристающую с глупыми вопросами, и она снова напомнила себе, что нельзя злиться. Ведь она и правда маленькая девочка для одного из старейших, ровесника ее прадеда.
– Нет. Но много юношей и дев подрастают в Доме Дуба, – сладко улыбнулась Вереск. – Их время еще придет.
– И молодая поросль ныне бесплодна, – уронил бесцветный голос.
– Тем тяжелее грех того, кто сам лишает эту поросль плодородия, – тихо сказала Вереск, выпрямляясь на неудобной скамейке. – Господин мой Боярышник, не время ли забыть старую боль?
– Боль можно забыть. Отрубленные ветви не прирастают.
Усилием воли она удержала голос мягким и ровным:
– Он ваш внук.
– У меня нет внуков, госпожа моя, кроме тех, кто теперь пьет молоко дамы Лиддерел.
– О, эти малыши? Когда они вырастут? Я же обещаю вам королевскую милость за возвращение…
– Произнесите его имя – и покинете этот дом, госпожа моя, – бесстрастно прервал ее изможденный седой старик с пергаментным лицом и яркими глазами. – Правду сказать, я удивлен. Что вам до того, чье имя забыто?
– То, что он лучший целитель сидхе за многие века, – тихо сказала Вереск. – Нам же необходимы целители. О, господин мой, взгляните на свой Дом. Взгляните на другие Дома сидхе. Все больше и больше пустоцветов, все больше тех, кто не может выносить дитя до срока. Нам нужна мудрость того, кого вы изгнали, пока еще не поздно.
Томительно долгое время сидящий в кресле молчал. Затем наклонился вперед, рассыпая по плечам белоснежную седину волос, блеснул глазами.
– Если все сидхе Волшебных холмов не в силах обойтись без мудрости полукровки, не настало ли нам время уйти?
– Вы не слышите меня? – беспомощно сплела пальцы на коленях Вереск, силясь удержаться, чтобы не закричать в голос, не тряхнуть этого окостеневшего глупца, упрямством губящего и свой Дом, и чужие. – Или не хотите слышать? Или думаете, что я беспокоюсь лишь о себе? Сколько раз Лиддерел теряла ребенка? Три? Четыре? А сколько наших женщин скрывают это как величайшую боль и позор? Вы закопаете целебный источник, если вода в нем горчит?
– В этом источнике вода отдает кровью.
– Да пусть он кровью хоть течет! – огрызнулась Вереск. – Еще несколько поколений – и некому будет брезговать из него напиться. Где целители из числа чистокровных? Почему они не могут спасти моих сестер от выкидышей и бесплодия? Зато все новые вина поступают к королевскому столу, облагороженные их настойками для вкуса и аромата. В моей спальне дюжина флаконов с зельями для волос и кожи, но когда я спрашиваю, почему у Дома Дуба нет наследника, целители отводят глаза. Кереннаэльвен убил одного трутня, но теперь трутней развелось столько, что пчелам не подняться в воздух.
– Хватит.
Сидящий в кресле не шевельнулся, но слово упало тяжело и бесстрастно. Вереск поднялась, шурша платьем, выпрямилась, стискивая кулачки. В наступившей тишине вздохнула пару раз, потом заговорила.
– Вам придется выслушать меня, Боярышник. Пусть когда-то я ребенком играла на ваших коленях, но сегодня с вами говорит королева Звездных холмов. Да, лекарство от болезни бывает страшнее болезни. Но не сейчас. Наши старые целители умирают, не передав свою мудрость, потому что молодые думают лишь о пирах, охотах и прекрасных глазах своих дев. Позор Домам сидхе, если их лучший целитель – изгнанный полукровка. Позор Домам сидхе, если мы умираем пустоцветами и ничего не делаем, чтобы спастись. Позор Домам сидхе, если их мужчины не могут зачать ребенка, а женщины – выносить его и родить. Еще немного, и детям железа не понадобится нас истреблять – мы вымрем сами, тихо и незаметно.
– А тот, звучанием чьего имени вы оскорбили этот Дом, – он может помочь?
В голосе Боярышника слышалась горькая насмешка, и Вереск упрямо кивнула:
– Он хотя бы попытается. Но что сделает изгнанник? Один, без мастерских сидхе и опытных помощников? Он, лучший мастер холмов, должен брать в ученики людей – это ли не позор?
И, не успели эти слова слететь с губ, как Вереск поняла, что ошиблась. Промахнулась, как промахнулась бы на охоте, не подмени Арагвейн стрелу.
– Что ж, воистину достойно нечистой крови – льнуть к нашим врагам и искать себе спутников среди них. И вы хотите для него милости, госпожа? Для того, кто каждым мгновением жизни предает свой народ? Девочка или королева, но вы слепы. Он не спасение, а гибель сидхе. И любой, кто пойдет за ним или призовет в холмы, – да будет проклят.
– Почему? – прошептала Вереск в спину уходящему, но ответа не было.
Только змеилась потускневшая в свете очага разноцветная лента, бессильно свешиваясь через ручку кресла, да похрустывало поленьями жадное пламя.
Интерлюдия 3
Рыжий Лис Мартин предпочитает встречаться в харчевнях, из тех, что пошумнее и побольше. В этом есть смысл, да и глаз на шпионов у Рыжего наметан, так что я и в этот раз соглашаюсь. Но харчевню все равно проверяю тщательно, осматривая зал и людей из-под полуприкрытых век, пока Мартин заказывает еду и выпивку. Все чисто, а если и попадается что-то любопытное, то не по моей части. У парня, играющего в кости с парой мясников, на груди тлеет звездочка амулета – мясники сегодня расстанутся с изрядной долей выручки. На чернявом красавчике, что болтает с подавальщицей, сразу три приворота, изрядно мешающих друг другу. Кстати, если их не снять, выбор парнишка, может, и сделает, а вот в постели счастливицу не обрадует. На стене за спиной трактирщика прибиты оленьи рога на удачу и для мужской силы. Только вот на этих рогах – кровь убитого оленем охотника, и оттого в харчевне особенно часто случаются драки…
Наконец подавальщица все-таки отвлекается от чернявого и приносит нам заказ: блюдо жареной курятины и кувшин темного пива. Мартин разливает его по кружкам, сдувает со своей пену и отпивает, причмокивая и склоняя голову набок. Пиво я не люблю, но просить в таком месте хорошего вина – привлечь слишком много внимания, да и Рыжий морщится вполне довольно.
Лисьего в нем только масть: темно-рыжие волосы и россыпь крупных веснушек, почти скрывающих светлую кожу. В остальном Мартин больше похож на кабанчика – приземистый, коренастый, с утопающей в широких плечах круглой головой. И все-таки тот, кто прозвал его Лисом, сделал это не зря.
Отхлебывая и вправду неплохое пиво, я слушаю со всем вниманием, на которое способен в переполненной людьми харчевне. Новостей много, и некоторые из них наверняка важнее, чем кажутся, но Лис рассказывает обо всем одинаково: и о нападении на отряд орденских рыцарей, и о свадьбе графской дочки, и о новых указах, запрещающих купцам торговлю без проверки гирь и мер в Торговой палате герцогства.
Выложив все и ожидая моих вопросов, Мартин тянется за куском курицы. Мясо исчезает в его крепких челюстях, которым позавидовал бы охотничий пес, мелкие косточки хрустят, шевелится от крупных глотков пива кадык… Когда посудина пустеет, Мартин не чинясь подливает себе еще, а я вместо вопросов думаю совсем не о том, о чем следовало бы.
Много ли в Арморике фэйри-полукровок? Да не злосчастных плодов случайной встречи крестьянской девки с шальным гоблином или гриндилоу, а истинных сидхе наполовину или хотя бы на четверть? Сдается мне, что не очень. Керен как-то обронил, что после Войны Сумерек и ухода Дивного Народа в холмы полукровки среди них по-прежнему рождаются, но вот дожить до взрослости удается мало кому. Оно и понятно: когда ты веками заперт в кэрне, воспоминания о прежнем могуществе только растравляют раны. И как же не сорвать злость на крови врага, пусть и смешанной с твоей собственной?