Путешествие в Элевсин - Пелевин Виктор Олегович. Страница 33
– В самых общих чертах.
– Это классический пример RCP-алгоритма. Если борода Сфинкса действительно когда-то существовала, но исчезла, эта RCP-сеть все равно могла ее увидеть. Фактически она могла сканировать не оставившее следов прошлое, если следы существовали прежде.
– Как такое возможно?
– Я не знаю точно, – ответил Ломас. – Я не физик. Помню только, что это побочный эффект квантовых вычислений. Связано с путешествием частиц из будущего в прошлое и наоборот. На философском уровне вполне понятно – все связано со всем, и если нечто исчезает, оно оставляет след в том, что осталось. Есть специальная литература, и я могу…
– Нет, – сказал я, – не надо, спасибо.
– Это означает, что нейросеть, обладающая большим массивом информации о прошлом, способна воссоздать его утраченные и недоступные фрагменты. Реальность воскрешается, и ее прорехи зарастают, как раны. Но как именно RCP-кластер это делает, мы не знаем. Программисты называют такой эффект подключением к коду Вселенной.
– И борода Сфинкса…
– Да, – сказал Ломас. – Одно из возможных проявлений. Если Порфирий поддерживает контакт с «Оком Брамы», он может, например, восстановить утерянного Гегесия. Хотя, насколько я могу судить, эти отрывки он сгенерировал самостоятельно. Теоретически он способен восстановить и тайну элевсинского посвящения. Увидеть самую его суть сквозь толщу времен…
Ломас замолчал, о чем-то задумавшись.
Я чувствовал страшную усталость. Увы, цвета, которые я видел вокруг, не наполняли меня античной радостью. Хотелось одного – напиться и уснуть.
– Моя миссия завершена? – спросил я.
Ломас уставился на меня с изумлением.
– Почему это?
– Но ведь я утонул.
– С чего вы взяли? Порфирий, скажем так, обсудил с вами царство теней. Но вы можете оттуда вернуться, если проснетесь.
– Проснусь? Где?
– Я пока не знаю.
– А кто знает?
– Сейчас – никто. Но если симуляция сочтет, что вы не умерли, а спите, нейросеть придумает продолжение. Она вернет вас к Порфирию, и ему придется продолжить путешествие.
– А вдруг он хотел, чтобы я утонул?
– Во-первых, он ничего не хочет, я сто раз объяснял. Во-вторых, симуляция живет по своим законам. Император подчиняется им так же, как гладиатор из цирка… У гладиатора, кстати, свободы больше. Император – заложник необходимости.
– Вы чего-то не договариваете, – сказал я.
– Вы знаете достаточно, чтобы продолжать расследование. Возникнет необходимость, расскажу больше. Иначе вы можете себя выдать.
– В симуляции я все равно ничего не помню.
– Ваше подсознание помнит все. Сильные интенции, сформированные здесь, так или иначе проявятся там.
– Но я не понимаю, что мне делать дальше. Я этого не понимаю даже здесь.
Ломас поиграл стаканом, поставил его на стол и сказал:
– Давайте зайдем с другой стороны, Маркус.
– С другой – это как?
– Мы хотим узнать, что задумал Порфирий. Весьма вероятно, кому-то в симуляции известны планы Порфирия-императора. Но никто не знает, что он планирует как алгоритм.
– Верно.
– А почему бы нам не выяснить это у самого Порфирия?
– Каким образом? С чего он вдруг расскажет?
– Порфирий – просто лингвистический бот. Он существует, производя текст, и в этом заключена его единственная функция. Все его планы, намерения и интенции могут существовать только в словесной форме. Нет никого, кто это думает, есть лишь сам сгенерированный текст.
– Я помню.
– Но при этом Порфирий – единый лингвистический механизм. Если угодно, огромная кастрюля с супом из существительных, глаголов, всяких там наречий – и связывающих их законов языка. Чем больше мы знаем о том, что варится в кастрюле, тем больше мы понимаем о его планах.
– Согласен.
– Допустим, в его недрах формируется некий окончательный художественный текст. Венец русской литературной традиции, высшим воплощением которой он является. Наиболее точное выражение ее центральной мысли.
Я вспомнил рыбу-удильщицу, уплывающую в подводную мглу. Сама она запомнилась мне лучше, чем ее слова – но что-то похожее она говорила.
– В этом тексте будут описаны планы Порфирия, – продолжал Ломас, – потому что нигде иначе они не могут существовать. Нам он его, конечно, не даст. А его римские эссе совсем на другую тему. Но, – Ломас поднял палец, – они могут перекликаться с его основным трудом…
– Вы полагаете, он так откровенен в своем творчестве?
– Я консультировался со специалистами по лингвистическим AI. Подобные программы не бывают откровенны в человеческом понимании. Но они могут имитировать откровенность. Самый простой способ ее имитации для алгоритма – не скрывать правду. Все зависит от того, как вы формулируете запрос.
– Звучит логично, – кивнул я. – Что мне следует сделать?
– Притворитесь, будто поражены талантом Порфирия. Запросите у него больше писулек на разные темы. Вдруг что-то поймем. Мы слазим в вашу римскую идентичность и повысим приоритет этой интенции.
– Когда я отправляюсь?
– Прямо сейчас. Мы не знаем точно, когда симуляция вас подхватит.
– Может, я немного отдохну?
– Там и отдохнете. Выспитесь заодно. Вам же нравится, какой в античности красный и какой там синий.
– Да. Но…
– За ваш успех, Маркус.
Ломас поднял стакан.
Я понял, что у меня осталась пара секунд – и потратить их можно либо на слова, либо на коньяк. Конечно, я сделал правильный выбор.
Я успел даже пару раз пыхнуть сигарой. А потом перед моими глазами поплыли круги и пятна – и я понесся назад по тому же туннелю.
Сперва я был бестелесным вниманием. Затем оно начало оплотняться, набирать вес – и, когда тот стал невыносимым, я сорвался с траектории и провалился в темную лузу другого мира.
Часть 2. Мускусная ночь
Маркус Забаба Шам Иддин (ROMA-3)
Мир вокруг качался.
Его движения походили на рывки кита, не способного преодолеть инерцию собственной туши. Страдание кита передавалось мне и превращалось в спазмы тошноты.
От нее я и пришел в себя. Кит перестал мне сниться, но качка не исчезла. Удивительного в этом, впрочем, не было.
Я находился на корабле. Качало, на самом деле, не так сильно, как во сне – после пробуждения я почти сразу перестал это замечать.
Каюта походила на комнату в римском доме. Только фрески – с многоярусными колоннадами и приблизительными статуями – покрывали не штукатурку, а доски. Я лежал на одеяле, накрытом розовой простыней. На мне была армейская военная туника красного цвета. Рядом лежал двуострый меч, а значит, слава богам, я не был захвачен пиратами в рабство.
Сильно пахло благовониями.
Портьера, закрывавшая вход, откинулась – и в каюту вошел Порфирий. Он был в такой же военной тунике, свежезавит и гладко выбрит. Его лоб украшала тонкая белая диадема из электрона, усеянного изумрудами. В руках он держал стеклянную чашу с мутной коричневой жидкостью.
Увидев, что я открыл глаза, он улыбнулся.
– Ты пришел в себя, мой друг… Я начал волноваться.
– А что со мной случилось, господин?
– Ты отравился элевсинским эликсиром.
– В нем был яд?
– Нет, – ответил Порфирий. – Вместе с тобой его принял я сам. Но в каком-то из печений оказалось заключено слишком много божественной силы для неопытного новичка. Когда такое происходит, тело наше как бы пугается – и долго не соглашается впустить душу назад… Хорошо, что твоя анима все же нашла путь. Выпей это, и тебе станет легче.
Я взял чашу из его рук и выпил кисло-горькую жидкость. Тошнота окончательно прошла, и я почувствовал себя лучше.
– Спасибо.
– Ты помнишь, что случилось? – спросил Порфирий.
– Да. Ты плыл со мной по Ахерону, господин. Ты тоже слышал кваканье загробных лягушек?
Порфирий сделал удивленное лицо.