Меч мертвых - Семенова Мария Васильевна. Страница 28

Надобно сказать – позже, по трезвом размышлении, иные усомнились, стоило ли приводить на святой праздник заморскую девку с её танцем, неведомо какими Богами благословлённым… Однако сомнения жили недолго. В ночь Даждьбогова воскрешения едва ли кто из гридней остался обойдён женскими ласками. Так бывало и в прежние времена, но немногие даже из старых бояр могли о себе самих вспомнить, чтобы когда-нибудь раньше с такой щедростью дарили себя жёнам или случайным подругам. И не после каждого праздника точно в срок каждая баба рожала по дитю…

Но всё это было потом. А пока Харальд с Искрой, распаренные и неловкие, вывалились на крыльцо, хватая ртами воздух, словно два карася. Принялись умывать лица снегом, выбрав в углу затоптанного двора место, где было почище.

– Замятня-то… – наконец выговорил юный Твердятич. – Припас ведь я ему тут… подарочек…

Харальд понял по голосу: из тех был подарочек, что к празднику Середины Зимы во множестве подносят почтенным людям озорные юнцы. Кому сани втащат на крышу, кому в хлев заберутся и всем коровам попарно свяжут хвосты… Сам Рагнар Кожаные Штаны в молодости не чурался подобных забав, так какой упрёк сыну?.. Харальд с любопытством смотрел на дружка, и Твердятич показал ему маленький берестяной туесок:

– Вот! Щепоточку в огонь урони – и до завтра не прокашляешься, очей от слёз не протрёшь! Бросим в дымогон ему?..

Харальд с непонятной радостью согласился. Замятню он, как многие, не любил. И почему-то после сегодняшнего особенно хотелось ему досадить.

Замятнина изба была выстроена прошлым неудачливым летом ещё попозже кремля – из сырых лесин, без сроку, без должного спросу. Иных ладожан сами кончанские приглашали жить у себя, теснились, давая витязям место. Замятню никто под кров не позвал, видать, страшились, что кров того не вынесет, рухнет. Вот он с Лабутой да прочими ближниками и выстроил себе жильё. Забором обнёс. Пустил по двору бегать злющего кобеля…

Харальд с Искрой, невидимые в потёмках, подобрались к забору с подветренной стороны.

– Ты котом покричи, – посоветовал Твердятич товарищу. – Я на клеть, потом через сени на избу, и готово. Загодя разведывал!

Видел бы сейчас своего единственного сынка боярин Пенёк! К тому ведь привык, что не было в отроке задора к ратным потехам, рвения воинского. Сколько сраму поднял, тихоню вырастивши!.. Радовался Твердята, что сдружился сыночек с княжичем датским, начал от грамоток чужеземных головушку поднимать, разминать рученьки-ноженьки. И не ведал, что в дружбе той был его сын верховодом.

– А пёс отбежит? – шёпотом спросил Харальд.

– Не тронет меня пёс, – ответил Искра уверенно. – Это видал?

И сунул датчанину под нос запястье правой руки. До рассвета оставалось ещё далеко, в темноте удавалось различить только тропку и белый снег по бокам – пришлось Харальду взять его руку в свою. Запястье Искры обвивала узкая шерстяная тесёмка.

– Собачья! – пояснил сын боярина. – Как стал носить – больше ни один не бросается…

– Ш-ш!.. – Харальд проворно схватил его за плечо. – Это что? Слышишь?..

Из-за высокого плетня, к которому они крадучись приближались, долетел жалобный то ли стон, то ли плач.

– Пёс скулит, – шепнул Искра. – Привязали небось, вот и плачет от скуки.

– Нет, – прислушался Харальд. – Не пёс…

– А рычит кто?.. – выдохнул Искра совсем уже тихо.

Обоим сделалось жутковато. В самом деле, чего только ни произойдёт в подобную ночь, кромешную, сумежную ночь, ни старому, ни новому году не принадлежащую!.. Ну как впрямь подступили к Замятне недовольные души… Или зверь невиданный пожаловал из лесу, когти простёр…

Харальд первым поборол подхлынувший страх. У его племени считалось за доблесть раскапывать курганы богатых, но тяжких нравом людей, прилюдно сулившихся отстаивать свои сокровища даже после кончины. Немного сыскивалось храбрецов, решавшихся на схватку с жителями могил, но ведь сыскивались! А значит, сыну Рагнара Лодброка следовало быть не пугливей…

Он подкрался к плетню вплотную и поискал щёлочку, но забор был плотный и к тому же сплошь забит мокрым снегом – всё, что увидел, это свет от огня, горевшего во дворе. Харальд сперва разогнул спину, а потом вытянулся на носках, заглядывая через верх. Искра ростом был поменьше дружка, но тоже поспел, высунулся. Не отставать же!..

…Факел, светивший Замятне по дороге домой, лежал на земле. Он не погас единственно потому, что упал рядом с колодой, где недавно кололи дрова: там осталось немало сухих щепок и клочьев берёсты, и они занялись небольшим костерком, позволявшим рассмотреть, что делалось во дворе.

А там совершалось вроде как продолжение Смагиного танца, от которого толком ещё не остыла их плоть. Но каким же страшным оказалось то продолжение!..

Овчина, кутавшая заморскую девку от сырого зимнего холода, мокла в луже талой воды. Смага лежала на деревянных мостках, тянувшихся от калитки к крыльцу, лежала безобразно разломанная, распластанная, вбитая в набрякшие занозистые горбыли… И голая. Не по пояс, как в дружинной избе, – совсем. Лишь на одной ноге возле щиколотки болтался обрывок красного шёлка – всё, что осталось от вьющихся, точно алый огонь, шаровар…

Нагие руки и ноги рабыни, казалось, светились в отблесках костерка, вспышки пламени выхватывали из темноты то грудь, то бедро. Но тело, только что мчавшееся во вдохновенном полёте, полном дива и красоты, – это чудесное тело теперь корчилось на земле, мучительно выгибалось в жалком усилии столкнуть, сбросить навалившуюся тяжесть. И ни любви, ни страсти не было в стонах и плаче, слышимом сквозь глухой рык терзавшего её существа. Замятня в своём волчьем полушубке казался сплошным комом тьмы, лесным чудищем, полузверем-получеловеком. Он тяжело поднимался и опускался и делал это с такой бешеной злобой, словно желал совсем истребить, разорвать, зубами сгрызть неведомо чем провинившуюся рабыню. И насилие, которое он так скотски жестоко над нею вершил, отличалось от того, что сулила мужчинам Смагина дразнящая пляска, словно куча дерьма – от благоуханного угощения, ждущего на богатом столе…

Искра и Харальд, углядевшие всё это через забор, тут же спрятались снова и обернулись друг к дружке, и глаза у обоих были круглые.

– Кабы насмерть девку не задрал… – одними губами обозначил Твердятич.

Харальд смотрел на него молча. Ему тоже хотелось вступиться за девушку, не знавшую подобного обращения в доме его отца, но как это сделать?.. Хозяину не станешь указывать, как ему со своими рабынями поступать. Только и пожелать девке, чтобы скорей забеременела да родила… Здесь, в Гардарики, принято было освобождать невольниц, родивших от хозяина. Харальд это знал.

Искра вдруг завозился, полез рукой в кожаный кошель, висевший на поясе. И вытащил маленький туесок, про который они с Харальдом, потрясённые увиденным, успели начисто позабыть.

– Спину подставь!.. – толкнул друга Твердятич.

Харальд понял, что было у того на уме, и с готовностью согнулся. Ловкий Искра мигом взобрался ему на поясницу. Примерился… И туесок, кувыркаясь, полетел через весь двор, чтобы без промаха шлёпнуться прямо в огонь. Искра хоть и не так радел о воинском мастерстве, как его батюшке того бы хотелось, но руку имел твёрдую и глаз меткий. Костерок сыпанул жаром, зашипел, но Замятня ничего не заметил. Язычки пламени начали лизать берёсту… Туесок был чудской работы, такой крепкий и плотный, что в нём воду можно было носить, не просочится… Огонь оказался проворней воды и скоро влез внутрь.

Харальд тянул Искру за руку – бежать прочь, тот не шёл: надо же посмотреть, как сработает своим умом изобретённое зелье, не подведёт ли?.. И дождался. В костерке зашипел целый клубок рассерженных змей, а потом почти сразу облаком хлынул дым. Густой, зелёный и ядовитый.

Искра, дай ему волю, ещё задержался бы посмотреть, что будет с Замятней. Харальд не дал. Силой сорвал с места, подобру-поздорову бегом помчал прочь.

А у самого перед глазами так и стояла измазанная в грязи, расцарапанная рука Лейлы-Смаги и низка крупных бус, неведомо как удержавшаяся на тонком девичьем запястье: красные зёрна сердолика да жёлтый янтарь…