Страх - Константинов Владимир. Страница 43

Мои похитители к встрече со мной подготовились самым тщательным образом. Я даже растерялся.

— Не верьте им, товарищ старший лейтенант! Они такие же офицеры ФСБ, как я — Филипп Киркоров! — проговорил я. Но сразу понял, что прозвучало все это очень неубедительно. Нет, не убедительно.

— Он у нас юморист, — криво усмехнулся Петров.

— Да уж, — поддержал его старлей, возвращая «мой паспорт» Петрову. Отдал честь. — Извините, служба!

— Да я понимаю, — кивнул Петров.

И старлей с автоматчиками направился к выходу.

— Старший лейтенант, куда же вы?! — крикнул я вдогонку. — Это бандиты, уверяю вас! — Но это, скорее, был крик отчаяния.

Старлей обернулся и сделал мне внушение:

— Гражданин Забродин, ведите себя прилично!

Это называется — приехали! Вот, блин, нет в жизни счастья! Я же говорил — сегодня у меня самый черный день в жизни. Не зря душа даже водки не принимала.

— Я же вас предупреждал, Дмитрий Константинович, — укоризненно сказал Петров и кивнул своему молчаливому помощнику, сидящему рядом со мной. — Саша!

Тот достал из кармана шприц с какой-то жидкостью и прямо через куртку сделал мне укол в предплечье. Я застонал от нестерпимой боли, затем мне стало жарко.

Последнее, что сохранило мое сознание перед тем, как вырубиться, был голос стюардессы: «Граждане пассажиры! Экипаж самолета привествует вас на борту и желает вам приятного полета. Наш самолет совершает рейс: Новосибирск — Волгоград…» Я ещё успел подумать: «Экие хитрованы, мать их. Они спешат смыться из Новосибирска первым же рейсом. Понимают, что меня могут в любой момент хватиться».

Глава пятая: Бегство.

Выслушав Калюжного, Олег Дмитриевич Друганов с сомнением спросил:

— Так ты полагаешь, что в этом замешан ваш прокурор?

— Я в этом убежден, дядя Олег.

— Да-а, дела-а! — озадачено проговорил Друганов. — А что было на той кассете?

— Лучше, дядя Олег, вам этого не знать. Из всех, кто видел запись, в живых остался лишь я, да и то не знаю — надолго ли.

— Ты меня никак пугаешь? — усмехнулся Друганов. — Мне в жизни приходилось столько рисковать, что тебе и не снилось. И потом, я уже, слава Богу, пожил на этом свете. Поэтому, хотел бы знать, — что за тайна такая, ради сохранения которой уже убили столько людей.

И Эдуард Васильевич был вынужден все рассказать. По мере продвижения его рассказа лицо бывшего летчика-испытателя все более суровело, на скулах явственно проступили желваки.

— Неужели все обстоит так серьезно? — озадаченно спросил он, когда Калюжный закончил.

— Серьезней некуда, дядя Олег.

— А ведь я за него голосовал. Надеялся, что он наведет в стране, наконец, порядок.

— Я тоже надеялся, — вздохнул Эдуард Васильевич. — Порядок-то он может быть и наведет, но только угодный этим олигархам.

— Но как тебя-то угораздило во все это вляпаться?! Ведь ты же всегда был очень осторожным и сторонился всяческих конфликтов. Ты даже никогда не поддерживал политических анекдотов.

— Возможно, потому и угораздило.

— Не знаю, не знаю. Что собираешься делать?

— Надо пока отсидеться, переждать время.

— А кассета у тебя?

— Да.

— Ты её собираешься обнародовать?

— Дядя Олег, не будь наивным! Ты думаешь, что кто-то рискнет это сделать?

— Ты полагаешь, что в стране не осталось честных и порядочных людей?

И Калюжный понял, что допустил непростительную ошибку, рассказав Друганову о содержании видеокассеты. Этот настырный старик не захочет молчать, а это может повлечь самые непредсказуемые последствия.

— Нет, я так не считаю. Но они, эти честные и порядочные, уже не способны переломить ситуацию и хоть что-то изменить. Как ты не понимаешь, что все сейчас в руках этих олигархов — и суды, и прокуратура, и ФСБ, и милиция. Везде в руководстве их ставленники.

— Но я также понимаю, что рано или поздно народ поймет, что его ещё раз обманули. Нового обмана он власти не простит. И тогда ей не поможет никто.

— А-а! — начал заводиться Калюжный. — Ты, дядя Олег, безнадежно отстал от жизни. О каком народе ты говоришь? Где ты его видел? Пьяницы, наркоманы, бомжи, проститутки, транссексуалы, рэкетиры, киллеры, целая армия боевиков мафии, или желторотые юнцы, готовые за «сникерсы» и красивые шмотки продать родную мать — это ты называешь народом?

— Нет, это всего лишь пена, возникающая всегда, когда море начинает штормить. Но новая свежая волна смоет и эту пену и все остальное, — спокойно возразил Друганов.

— Ну, надо же! — удивился Калюжный. — Тебе бы, дядя Олег, книги писать. У тебя бы очень здорово могло получиться.

Но Олег Дмитриевич не обратил внимания на его слова, продолжал:

— Я говорю о своих соседях по даче, по дому, о своих товарищах, которые также, как я, переживают то, что происходит со страной и всеми нами. Если ты их не знаешь, то я тебе сочувствую.

— Да, бросьте вы! — в раздражении махнул рукой Калюжный. — Что они могут эти ваши друзья и соседи?! Им в очередной раз навешают лапшу на уши, и они побегут голосовать за очередного «спасителя Отечества».

— Зря ты так о нас неуважительно, — хмуро проговорил Друганов. Глаза его стали жесткими и колючими. — Да, наш народ слишком доверчив и терпелив. Этим они пока и пользуются. Но когда его терпение лопнет, то я им не позавидую… Ты зачем ко мне приехал?

— Можно мне пожить у вас немного?

— Бога ради! Живи сколько вздумается. Пойдем, у меня для тебя есть подарок.

Они прошли в дом. Олег Дмитриевич спустился в полуподвал и через пару минут вернулся с железным ящиком в руках. В кухонном столе нашел сейфовский ключ, открыл ящик и достал из него небольшой хромированный браунинг, протянул Калюжному.

— Держи. Оружие не ахти какое, но все же. Теперь тебе без него ходить нельзя, в любую минуту они могут заявиться.

— Спасибо, дядя Олег! — искренне обрадовался Калюжный, беря браунинг. Что ни говори, а оружие придавало уверенности. — Откуда он у вас?

— Это, когда я ещё в ВВС служил, был награжден им лично командующим за умелые действия в учебном бою. Раньше это было принято.

— А вы как же?

— Что — я? — не понял Олег Дмитриевич.

— А вдруг, они сюда?

— Для этой цели у меня есть «тозовка» и охотничье ружье. Так-что, есть чем держать круговую оборону. — Друганов весело подмигнул Калюжному. — Не дрейфь, Эдик, прорвемся. Они, эти олигархи, лишь с виду такие страшные, а тряхни их как следует — рассыпятся. Уверен, что многие, кто им сейчас служит, их ненавидят не меньше нашего.

— Спасибо, дядя Олег! — ещё раз поблагодарил Калюжный за столь щедрый подарок.

Вечером Эдуард Васильевич сходил на Золотую горку и позвонил жене из автомата.

— Ира, я тут в командировке, — соврал он. Посвящать жену в истинные причины своего отсутствия Калюжный не хотел. Мало ли что она может подумать и как все это воспринять. — Так-что ты меня не жди.

— В командировке?! — удивилась она. — А что же ты мне утром об этом ничего не сказал?

— Утром я и сам не знал. Так получилось. Москва срочно запросила заключение по жалобе. Вот меня и послали кое-что проверить.

— Ты откуда звонишь?

— Из Искитима.

— А что же не едишь домой? Ведь из Искитима всего каких-то два часа на электричке?

— Я же сказал — срочное задание. У меня здесь много работы.

— Ты и сейчас что ли работаешь?

— И сейчас.

— Ну, как знаешь, — смирилась жена. — А тут к тебе недавно один товарищ приходил.

Сердце у Эдуарда Васильевича упало. «Начинается!» — с токой подумал он. Спросил:

— Какой ещё товарищ?

— Он представился Григорием Борисовичем, сказал, что вы вместе учились в Университете.

— И что ты ответила?

— Сказала, что ты на работе. Он выразил сожаление и ушел.

— Он не говорил, что ещё придет?

— Нет, не говорил.

— Вот что, Ирина, до моего звонка ты не должна открывать дверь ни под каким предлогом. Поняла?