Страх - Константинов Владимир. Страница 54

— Товарищ старший лейтенант, давайте уважим просьбу женщины. Поверим на слово. Отставить Капустина.

— Как скажите.

А меж тем Виноградова пребывала в сильно расстроенных чувствах и, как всякая женщина, проявляла их бурно, неистово, желая растопить ледяные сердца своих притеснителей. Ее красивая гм… бурно реагировала на обиды и выталкивала из гортани громкие звуки, отдаленно напоминающие клекот журавлей во время брачных танцев.

— Андрей Петрович, Андрей Петрович, — говорила она, всхлипывая и вытирая носовым платком покрасневший, но все ещё хорошенький носик, и с укором глядя на меня, — как вы меня разочаровали! Я вас так любила! Так любила! И вот она, черная неблагодарность! Как быстро вы предали забвению все то хорошее, что было между нами! Как же вы, мужчины, порой бываете жестоки и бессердечны. А помните, что вы мне говорили? Вы называли меня самой восхитительной лихой наездницей из всех, кого знали до нашей встречи. Неужто забыли, Андрей Петрович?!

Шилов не выдержал и, зажав рот рукой, с шумом и треском пулей вылетел из кабинета. А я сидел с великим желанием в душе, — либо улететь в заоблачное поднебесье, либо провалиться в тартарары от этого позора на мою бедную голову. Но где-то шестым чувством я понимал, что это наказание дано мне свыше и я должен через это пройти, чтобы освободиться от того мелочного и пошлого, что тащилось за мной из прошлого, будто хвост за кометой Галея. А жаркий, испепеляющий мое сознание поток слов все лился и лился из хорошенького рта этой женщины, как поток лавы из кратера вулкана. Я медленно погружался в него, прекратив всякое сопротивление. Вот он был уже мне по пояс, по грудь, по… А мое астральное тело уже покинуло меня, ища себе пару в бекрайних просторах Космоса и не находило, потому-что моя большая Любовь находилась пока на Земле. И тут в моем сознании прозвучал насмешливый голос шефа: «Только без рукосуйства, коллега». Я очнулся, пришел в себя.

— … как вы обещали отвезти в Эквотариальную Африку, где мы будет питаться исключительно бананами и ходить в чем мать родила», — говорила меж тем наша Цирцея. Теперь она уже не плакала. Красочные воспоминания возбудили в ней желание. Глаза её лихорадочно и призывно блестели, а полные яркие губы уже вполне созрели для порока и сладострастия.

— Прекратите эту летопись пламенных лет, гражданка! — сказал я строго, возвысив голос до критической отметки. — Вы, Любовь Сергеевна, не в клубе любителей старины, а в официальном учреждении. Вот и ведите себя соотвественно. Или вы желаете, чтобы я вас арестовал и перевел тем самым наши отношения в несколько иную плоскость, то я не против. За то, что со мной случилось в вашем доме, я готов нести моральную ответственность перед обществом и государством. А вот готовы ли вы к уголовной ответственности за содеянное вами?

Этого было вполне достаточно, чтобы перевести Виноградову в рабочий режим. Она рассказала, что в тот же день, когда следственная бригада покинула особняк её бывшего соседа Степаненко, к ней подошел высокий симпатичный мужчина лет тридцати — тридцати пяти и сказал, что если она не хочет разделить участь соседа то обязана сказать то-то и то-то. Она очень испугалась и согласилась. Фактически же приезд Степаненко она видела лишь издалека и может сказать только, что вместе с ним в дом вошли трое мужчин и одна женщина. Вот и все.

Я оформил её показания и мы прошли в криминалистический кабинет и приступили к созданию фоторобота предполагаемого преступника. Когда на экране монитора возникло широкоскулое лицо симптичного блондина с высоким лбом, чуть приплюснутым носом боксера, тонкими губами и несколько массивным квадратным подбородком, Виноградова воскликнула:

— Это он! — и отчего-то вздохнула. Возможно сожалела, что не сказала этому парню о своей инфлюэнце? Возможно. Кто знает. Этих женщин трудно понять.

После ухода Виноградовой я долго размышлял над полученной от неё информацией и никак не мог понять, для чего перступникам нужно было светиться? Для того, чтобы подставить внешнего упраляющего Электродногоо завода? Если так, то чем он им помешал? И потом, они не могли не понимать, что если он не причастен к убийству, то мы это скоро выясним и оставим его в покое? Пока мне их действия были совершенно непонятны.

На оперативном совещании у Иванова я впервые услышал о целой серии убийств на Электродном заводе и убийстве заместителя Новосибирского транспортного прокурора. Теперь с внешним управляющим завода было не все так однозначно, как прежде. Разберемся.

— Андрей Петрович, — обратился Иванов ко мне, — срочно поезжай в Заельцовскую прокуратуру и забери у них дело об убийстве зампрокурора. Заодно и допросишь Калюжного.

— Его нашли?

— Да. И как сообщил мне Заельцовский прокурор, Калюжный уже успел признаться в убийстве заместителя прокурора.

Через сорок минут я был в прокуратуре. Прокуора района Семена Семеновича Битова я видел впервые, хотя именно он давал полтора года назад санкцию на мой арест. Это был полноватый мужчина лет пятидесяти с довольно потрепанным жизнью простоватым лицом.

Я представился и сообщил о цели моего визита.

— Да, мне Сергей Иванович звонил, — сказал прокурор. — Что ж, как говорится, баба с возу, кобыле легче.

— За что он ее?

— Да, дурак! Обиделся на бабу за то, что та его постоянно обижала и оскорбляла. Не понимаю я таких мужиков. Выходит, что свою Марью мне давно надо было убить, — пошутил Битов и сам же рассмеялся своей шутке.

— Вы с ним встречались?

— А зачем? И так все ясно.

— Помнится, что со мной вам тоже было все ясно.

Он мне погрозил пальцем и, растягивая рот фальшивой улыбкой, проговорил:

— А вы злопамятный, Андрей Петрович! Нехорошо это. Кто старое помянет, тому глаз вон. Сознаюсь, допустил тогда оплошность, бес попутал. А здесь другой случай. — Он взглянул на часы. — Одну минутку. Я предупрежу Дробышева, а то как бы не ушел домой. — Он снял телефонную трубку, нажал на кнопку прямой связи. — Родион Иванович, здесь за делом из областной приехали, так что не уходи… Да, по убийству Татьяничевой… А я почем знаю? Это их право… Словом, подготовь дело, подшей там что надо и прочее. Все.

По иронии судьбы дело Калюжного оказалось в производстве того старшего следователя Дробышева, пытавшегося когда-то при активном участи оперуполномоченных из Заельцовского управления милиции сделать из меня матерого убийцу.

При моем появлении Дробышев явно расстерялся. Вскочил. Глазкми воровато забегали. К рыхлому лицу кровь сначала прихлынула и оно стало одного цвета с волосами, затем, отхлынула и на нем явственно проступили крупные веснушки.

— Здравствуйте, Родион Иванович! — приветствовал я его. — Как поживаете, коллега?

— З-здравствуйте! Н-нормально, — ответил следователь отчего-то заикаясь, вероятно, от нежданной встречи со мной. Прежде этого заикания я у него не наблюдал.

— Совесть не мучит? Нет?

— А почему, собственно?

— Ну, мало ли. За старые грехи, за новые заслуги. Так говорите — не заслужили?

— Я не понимаю, к чему вы все… Будто вы никогда не ошибались.

— Я ошибался. Не ошибается тот, кто не работает. Звучит слишком банально, но по существу верно. И если бы то была ваша ошибка, я бы давно о ней забыл. Но вы, Родион Иванович, сознательно, как говорят на зоне, «лепили мне горбатого», делали из меня убийцу.

— Скажите тоже. — Его взгляд продолжал метаться по кабинету, всякий раз старательно меня обходя.

— И скажу. Я давно хотел вам это сказать, да удобного случая не предоставлялось. Как-то комара спросили» «Почему ты такой кровожадный? Отчего пьешь чужую кровь?» На что тот ответил: «Я иначе не могу. Я так устроен». Так вот вы, Дробышев, тоже так устроены, но всячески, в отличии от комара, пытаетесь скрыть этот факт, Вас на пушечный выстрел нельзя подпускать к людям.

— А зачем вы тогда врали? Я вас не заставлял.

— А врал я от безвыходности ситуации, в которой оказался. И вы это знали. — Я прошелся по кабинету. Когда-то именно в этом маленьком, но уютном кабинете я начинал работу. Прошло каких-то три с половиной года, а кажется, что целая вечность. Подошел к окну. Решетка на нем была теперь прикручена огромными шурупами. Указывая на нее, я сказал: