Страх - Константинов Владимир. Страница 7

— Вот, говорю.

Я понял, что настало время моего выхода на сцену. Маэстро, туш! Ох и врежу я им сейчас по мозгам! Ох, врежу! Я им покажу, блин, Мутанта. Они сами будут считать за счастье с ним советоваться. Определенно. Вялым, бесцветным голосом, не предвещавшем никакой сенсации, проговорил:

— Я конечно дико извинясь, но если мне и моему Мутанту будет позволено высказаться…

— Мы все внимания, коллега, — перебил меня Иванов. Подмигнул собравшимся. — «Выходят на арену силачи».

— Прошу без аллегорий и глупых сравнений, товарищ генерал, а то ведь мы можем и обидеться.

— Простите, Дмитрий Константинович! Бес попутал, — смиренно сказал Иванов. — Больше подобного не повторится. Мы вас слушаем.

— Мы убеждены, что здесь никакой разборки не было.

— А что же было? — озадаченно спросил шеф, чем вызвал мою снисходительную усмешку.

— Мы ведь говорим ни то, что было, а чего не было, товарищ полковник. О том, что было мы пока можем строить лишь предположения.

— И все же, вернемся пока к тому чего не было, — заинтересованно проговорил Иванов. — Я лично тоже так считаю, но хотелось бы услышать вашу версию.

— А мой Мутант считает, что коллеги Бублика по бизнесу тут вообще не при чем.

— Это ещё почему? — Иванов сделал вид, что не обратил внимание на довольно беспардонное начало моей фразы.

— Потому, что вы не учитываете личности самого Бублика. Он был не просто главарем преступной группировки, паханом братвы, именуемый ласково «папа», он ещё был вор в законе. Да?

— Да, — согласился Сергей Иванович. — И что из этого следует?

— А то, что они могли его убить, но издеваться над вором в законе — ни за что на свете. Это исключено.

— А ведь верно! — удивленно воскликнул шеф. — Молодец!

— Ну так, — ухмыльнулся я. — Самое печальное, что мне постоянно приходится это доказывать.

— Каков нахал! — одобрительно проговорил Иванов. — Кто согласен с версией Беркутова?… Та-а-ак! Молчим, значит? Ну, ну. Только смею вас заверить, коллеги, что это не тот случай, когда молчание — золото. А что скажет нам Андрей Петрович? Что-то он сегодня непривычно неразговорчив.

— А он это… Как все он, — очень удачно скопировал Говоров Шилова. — Скажи, Рома?

Малыш густо покраснел, насупился и исподтишка показал другу увесистый кулак.

— Параноидальный синдром с полной деградацией личности, — печально вздохнул Иванов. — А ведь такие, сукин сын, подавал надежды. А как бывало он шпрехал по этой самой латыни?! Заслушаешься! Сущий этот… Как его? Птичка такая махонькая, серенькая?

— Соловей, — подсказал мой шеф.

— Вот-вот, он самый. Таким соловьем заливался. А что от него осталось? — Иванов братился к Рокотову: — На кого, Володя, мы с тобой оставим любимое дело, Родину-Мать?

— Не говори, Сережа, — поддержал друга тот. — Я сам в последнее время над этим часто задумываюсь. Не на кого. Слишком они несерьезны, чтобы им доверять такое.

— Да, да, — закивал Сергей Иванович, — я с тобой полностью согласен. Что будет со страной и всеми нами? Страшно подумать.

— Хотел промолчать, но не могу, — решительно проговорил Говоров, — когда дискрэпант факта кум диктис (факты не согласуются с речами). А судьи кто?! Вы ведь хоминэм нон оди, сэд эюс вициа (не человека видите, а его пороки).

— Смотри-ка, заговорил! — радостно сообщил Рокотов.

— А может быть это всего-навсего неполная ремиссия, так сказать лучик света в его темном сознании? — высказал предположение Иванов.

— Шут его знает, — пожал плечами Владимир Дмитриевич. — Все может быть.

Смотреть на этих обремененных высокими званиями и должностями мужиков, разыгрывающих тут перед нами черт знает что, было по меньшей мере забавно, а по большому счету — приятно. Нет, правда. Этих не испортит ни власть, ни почести. В любой ситуации они останутся самими собой. Словом, кондовые мужики, свои люди, свои в доску. Нам с Андреем здорово повезло на шефов. Определенно.

— Зачем столько слов, господа? — нарочито удивленно спросил Говоров. — Будем взаимно вежливы. Если вы не бережете свое время, то хоть поберегите наше. Вэрбум сат сапиэнти (умному довольно одного слова). Будем считать, что у меня наступила полная ремиссия. Верно, Рома?

— А при чем тут это?! При чем тут я?! — возмутился Малыш, чем вызвал всеобщее веселье.

— Ты, Рома, как, впрочем, и я тут совершенно не при чем. Просто наше начальство, предъявляя нам с тобой претензии, забывает, на мой взгляд, одну простую истину — а бовэ майёрэ дисцит арарэ минор (у взрослого вола учится пахать подрастающий). А чему, Рома, мы сможем научиться у своих начальников? Тому, как унижать личное достоинство своих подчиненных?… Ты отчего, Рома, молчишь? Неужели тебя не оскорбляет и не возмущает то, как из твоего лучшего друга здесь делают какого-то ущебного хомункулюса (человечка)?

— Ты это… Ты кончай, — вконец растерялся Шилов. — Шею намылю. — И вновь пригрозил Говорову кулаком.

— А тебе, Володя, не кажется, что он не совсем безнадежен? — одобрил выступление Андрея Иванов.

— Он у тебя молодцом, — откликнулся Рокотов.

Андрей сделал вид, что не обратил внимание на слова боссов и со значительным лицом продолжал:

— Если мне будет позволено, то я бы тоже хотел высказать свои предположения относительно этого дела.

— Бога ради, — усмехнулся Сергей Иванович. — Мы тебя внимательно слушаем.

— Во-первых, я полностью согласен с Беркутовым — воровские авторитеты здесь не при чем. Во-вторых, исполнителей убийств, как и их заказчиков, я думаю, нужно искать либо среди представителей спецслужб, либо среди власть имущих, либо на самом верху политического имблишмента.

— Эка ты хватил! — удивленно воскликнул Сидельников.

— И, наконец, в-третьих, Степаненко каким-то образом стал обладателем информационной бомбы такой разрушительной силы, что это кого-то очень напугало. Потому-то к нему и были применены подобные пытки, а когда результат был достигнут, убили.

— Что ж, твоя версия, Андрей Петрович, не лишена оснований и очень даже любопытна, — задумчиво проговорил Иванов. — Я и сам все больше склоняюсь к тому, что за всем этим стоит наша общая знакомая — мафия. С этой беспардонной особой нам ещё придется хлебнуть по самую, как говорится, маковку. Поэтому, шутки в сторону, надо готовиться к серьезной, бескомпромиссной борьбе. Кто этого ещё не понял, может сойти с «поезда» — время ещё есть.

Иванов обвел нас всех насмешливым взглядом. А это означало, что сам он уже при полном боекомплекте и заряжен на борьбу с мафией по полной программе. Определенно.

Глава четвертая. Олигарх беспокоится.

Адриатика, адриатика. Какая в принципе… Разница какая. Море там, небо, эти, ага, летают… Везде одно. Надоело. Ничего не того… Не радует ничего. Устал. А на душе эти того… Кошки ага. Такая злость, что не приведи кому. Все внутри сожрала к этим… К шутам сожрала. Аж колотит всего. Так бы всех… Надоели. Сволочи! Ведь никто ничего… Не могут ничего. А только — дай, дай… Сколько можно? Дармоеды. Холодно. Камин вон ага, а ему не того… Мороз по коже. Знобит. И голова что-то. Может быть заболел? Этого только… Не хватало этого только. Не ко времени. Впрочем, у него всегда… Некогда, ага. Болеть некогда. Ничего некогда. Все бегом. Забегался, ага. Может выпить чего?

Виктор Ильич встал с дивана, нашел в аптечке таблетки «Анальгина», выпил, вышел на веранду, где столкнулся с одним из своих многочисленных телохранителей.

Этот ему нравился. Экий крепыш какой. Гришей кажется… Или Димой?… Всегда он с этими… С именами с этими. Памяти нет… На имена, ага. Какая в принципе… Разница какая, как там их. Слуга — и все. Все слуги. От президента до этого вот. А как же. Кто платит, тот и музыку. Главное, что б служили того, верно, ага. А этот молодцом! И лицо хорошее, не нахальное и все такое.

— Здравствуй, дружочек, — Сосновский похлопал телохранителя по плечу. — Как того… Как дела? И вообще? Как настроение?