Страж звездных дорог - Контровский Владимир Ильич. Страница 8

Дань (в том числе когти и зубы хугу-хугу, только об этом человек узнал гораздо позже) уже погрузили на корабль, железо оттащили в хижину вождя для последующей делёжки. Но толпа не расходилась, пришельцы не спешили вернуться на борт, а напряжение нарастало.

И вот в тревожной тишине хищнолицый вновь обвёл лесных людей тяжёлым взглядом и вдруг резко выбросил вперёд сухую руку с крючковатыми пальцами. Пальцы указывали на широкоплечего юношу. Тот дёрнулся, а двое воинов опустили копья и двинулись к нему. Парень посмотрел на соплеменников, но их лица оставались каменно-спокойны, и тогда он вышел из толпы и медленно пошёл к сходне. А крючковатые пальцы уже отыскали следующую жертву – на этот раз ею оказалась стройная черноволосая девушка. По толпе пронёсся полувздох-полустон, а железные воины обнажили мечи.

Так вот оно что! Дань людьми, самым ценным достоянием рода! «Племени нужны дети… наша жизнь коротка…» – всплыли в памяти слова Старшего Охотника. И вот теперь молодых, будущее племени отдавали для того, чтобы сыновья дробили камень в мрачных каменоломнях или до изнеможения вертели тяжёлые вёсла галер, а дочери грели постель изнеженным слугам Властителя и услаждали своей дикой красотой его пресыщенных сановников… Теперь всё становилось на свои места, страшная мозаика сложилась в жуткий узор. И тут тугую тишину разорвал отчаянный крик-вопль.

Джэ кричала точно так же, как она кричала, убегая от хугу-хугу. Если разобраться, ситуация повторялась: девушке снова грозила ужасная участь – смерть или нечто ещё похуже. Во всяком случае, любой из лесных людей умирал для своих сородичей, как только ступал на борт звероголовой ладьи – назад не возвращался никто. У сходни уже стояли четверо: две девушки и два парня, а теперь двое тяжеловооружённых пришельцев волокли извивающуюся, царапающуюся и кричащую Джэ.

Хан-Шэ заметил вырывавшегося из рук охотников Хи-Куру, ощутил, как прижавшуюся к нему Хоэ колотит крупной дрожью и резко переместился вперёд, оказавшись рядом с воинами, тащившими отбивавшуюся изо всех сил Джэ. Он ясно понял, что именно привело его в состояние холодного бешенства. Нет, не горе, которое принесли хищнолицый с его железнотелыми солдатами лесным людям, хотя человек и испытывал к простодушным Детям Леса искренне тёплое чувство. Основным было то, что кто-то осмелился поступать в его присутствии не так, как он хотел, как ему нравилось. Кто-то осмеливался навязывать ему свою волю! Они просто не знают, с кем они имеют дело!

Первого воина Хан-Шэ просто оттолкнул левой рукой, но оттолкнул так, что тот отлетел на несколько шагов и тяжко рухнул к ногам человека в чёрном. Второго воина ударил по шлему дубиной Хи-Куру, воин повалился, а освободившаяся Джэ всем телом прижалась к жениху. И тогда в воздухе что-то гулко просвистело. Краем глаза Хан-Шэ успел увидеть медленно оседавших на песок Хи-Куру и Джэ. Влюблённые не разомкнули объятий, а их тела были плотно пришиты друг к другу тяжёлой стрелой чуть ли не в руку толщиной, пробившей насквозь обоих. Потом человек получил удар древком копья по ногам, споткнулся, и тяжкий удар по голове свалил его на мокрый песок.

Когда Хан-Шэ вышел из краткого забытья, он увидел над собой хищное лицо человека в чёрном и железные спины воинов, замкнувших вокруг него и остальных пленников кольцо, отделившее их от толпы лесных людей. Чёрный человек разомкнул тонкие бескровные губы и прошелестел:

– Червяк, как ты посмел сопротивляться, как осмелился поднять руку на воина великого Властителя, Наместника Бога… – последовало занудливое перечисление титулов. – Ты слишком стар, чтобы работать на Него, тебя следовало бы просто умертвить, но я оставлю тебе твою жалкую жизнь, как пример для непокорных, дабы… – и человек с лицом хищной птицы сделал знак воинам.

Хан-Шэ подтащили к валявшемуся на берегу деревянному обрубку. Один из воинов крепко сжал его левую руку и положил на деревяшку, а чёрный повернулся к толпе:

– Вам хорошо видно, лесные дикари? – с этими словами хищнолицый указал на распростёртого перед бревном Хан-Шэ и на мёртвые тела Джэ и Хи-Куру. – Я не слышу!

По толпе пронёсся тихий стон-шёпот, и чёрный удовлетворённо кивнул.

– Властитель суров, но и милостив. Эти двое наказаны: она за то, что отказалась принять оказанную ей честь служить Властителю, он за то, что ударил его воина. Этот же, – сухая рука небрежно указала на Хан-Шэ, – всего лишь оттолкнул слугу Властителя. Поэтому волей Его и Именем Его я оставляю ему жизнь, – по толпе снова пронёсся вздох, – но левая рука нечестивца, та самая, которой он посмел коснуться одного из моих воинов, будет отделена от тела. Давай!

Последнее относилось к воину, стоявшему у импровизированной плахи. Тот не медлил с исполнением приказа господина. Клинок с лёгким шорохом вышел из ножен, описал в воздухе сверкающую стремительную дугу и упал на запястье распростёртого на песке перед деревянным обломком человека.

Раздался резкий металлический звон, как будто удар исполинского гонга. Воин-палач отлетел назад, с изумлением уставившись на то, что осталось у него в руке. Лезвие клинка выплавилось в том месте, где меч коснулся запястья Хан-Шэ, капли расплавленного металла с шипением падали на мокрый песок, а весь меч оплыл и утратил форму, словно был сделан из мягкого воска. Воинов разбросало в разные стороны, у хищнолицего от изумления – вероятно, самого большого за всю его жизнь, – отпала челюсть, открывая редкие гнилые зубы.

Хан-Шэ медленно поднялся, отряхивая песок, подошёл к одетому в чёрное и так же не спеша взял его за горло. Всё тело Вышедшего-из-Леса обливало голубовато-алое сияние, чётко повторяющее все контуры и линии фигуры, как будто он находился в сверкающем коконе. На этот раз человек не позволял эмоциям взять над ним верх – ведь именно это подвело его и дало возможность врагам одержать над ним пусть временную, но всё-таки победу. Теперь Хан-Шэ действовал уже абсолютно хладнокровно. Когда он ещё шёл, с борта ладьи сорвалась вторая стрела, пущенная точно ему в голову. Но, не долетев пяди до лица человека, стрела вспыхнула в воздухе и осыпалась на песок невесомым пеплом. После этого и на корабле все застыли в полном оцепенении.

А Хан-Шэ внимательно посмотрел в лицо чёрному и тихо, но очень внятно произнёс:

– А теперь вели своим псам немедленно вернуть этим людям всё, что вы у них взяли – прежде всего пленников. После этого вы забудете сюда дорогу и никогда больше, слышишь, ни-ког-да, не осмелитесь даже просто приблизиться к этому месту. Иначе… – и Хан-Шэ повернулся к кораблю и вытянул вперёд левую руку с браслетом на запястье – с браслетом из неведомого металла, шириной в два пальца и с изображениями ветвящихся молний. Ту самую руку, которую только что безуспешно пытались отрубить.

С пальцев сорвалась сверкающая молния и ударила в мачту. Парус вспыхнул, мачта треснула и рухнула за борт, ломая ограждение палубы. Поднявшиеся было и взявшиеся за мечи воины снова распростёрлись на песке, уткнувшись в него лицами и не смея поднять глаза. Хищнолицый побледнел так, что сравнялся цветом лица со своей собственной жидкой сединой. Единственное, что он смог сделать, это судорожно сглотнуть (жёсткие пальцы по-прежнему сжимали горло) и кивнуть. А Хан-Шэ повернулся к замершей в немом изумлении (к которому примешивалась значительная доля благоговейного страха) толпе Детей Леса и веско произнёс:

– Дети Леса и Реки, никто не причинит вам зла!

…Грудь корабля раздвигала бурую воду с негромким шорохом, напоминавшим тихий стон, словно Река жаловалось кому-то неведомому на причиняемую ей деревянным существом боль. Полог ночи наполняли звуки Леса, вопли его обитателей – пожираемых – и плотоядное урчание – пожирающих. Вечный круговорот жизни и смерти, рождения и гибели…

Человек стоял на носу, у самой шеи звероголового чудища-украшения и смотрел во тьму невидящими глазами. Мысли его были далеко-далеко, вдали от Реки и Леса, и вообще от всего этого Мира со всеми его бедами и заботами.