Один в Берлине - Фаллада Ганс. Страница 123

Не ахти какой, решает Квангель. Не чета доброму пастору.

Пастор же видит перед собой долговязого, усталого мужчину. Лицо с резким птичьим профилем ему не нравится, пытливый взгляд темных, странно круглых глаз тоже, как не нравится и узкий бескровный рот с крепко сжатыми губами. Однако священник берет себя в руки и говорит как можно дружелюбнее:

— Надеюсь, вы примирились с этим миром, Квангель?

— А мир достиг примирения, господин пастор? — в свою очередь спрашивает Квангель.

— Увы, пока нет, Квангель, увы, пока нет, — отвечает священник, и его лицо старается выразить огорчение, какого он не испытывает. Опустив этот пункт, он продолжает: — Но вы примирились с Господом, Квангель?

— Я в Господа не верю, — коротко отвечает Квангель.

— Как? — Резкое заявление чуть ли не испугало пастора. Помедлив, он продолжает: — Ну что же, коль скоро вы, возможно, не верите и в своего личного бога, то вы, наверно, пантеист, Квангель, так?

— А что это?

— Ну как же, ясно ведь… — Пастор пытается объяснить то, что ему и самому не вполне ясно: — Мировой дух, что ли. Все вокруг — Бог, понятно? Ваша душа, ваша бессмертная душа вернется в лоно великой мировой души, Квангель!

— Все вокруг — Бог? — переспрашивает Квангель. Уже одетый, он стоит возле нар. — Гитлер — тоже Бог? Убийство — Бог? Вы — Бог? Я — Бог?

— Вы поняли меня превратно, полагаю, нарочито превратно, — раздраженно отвечает священник. — Но я здесь не затем, Квангель, чтобы вести с вами религиозные дискуссии. Я пришел приготовить вас к смерти. Вы умрете, Квангель, через несколько часов. Вы готовы?

Вместо ответа Квангель спрашивает:

— Вы знали пастора Лоренца из следственной тюрьмы при Народном трибунале?

Пастор, снова выбитый из колеи, сердито говорит:

— Нет, но я о нем слышал. Смею сказать, Господь вовремя призвал его к себе. Он позорил наше сословие.

Квангель пристально посмотрел на священника:

— Он был очень хороший человек. Многие узники наверняка думают о нем с благодарностью.

— Да! — воскликнул пастор, уже не скрывая злости. — Потому что он вам потакал! Он был очень слабым человеком, Квангель. Слуга Господень обязан в военное время быть борцом, а не слабым соглашателем! — Он снова опомнился. Быстро глянул на часы. — У меня для вас всего восемь минут, Квангель. Есть и другие из ваших товарищей по несчастью, которые, как и вы, отправятся сегодня в последний путь, и я должен дать им пастырское утешение. Давайте помолимся…

Священник, ширококостный, неуклюжий крестьянин, вынул из кармана белый платок, осторожно развернул.

Квангель спросил:

— Вы и женщинам перед казнью даете свое пастырское утешение?

Насмешка была запрятана так глубоко, что пастор ее не заметил. Он расстелил белоснежный платок на полу камеры и равнодушно ответил:

— Женщин сегодня не казнят.

— Может, вы помните, — упрямо продолжал Квангель, — в последнее время вы не навещали некую Анну Квангель?

— Анну Квангель? Это ваша жена? Нет, безусловно нет. Я бы запомнил. У меня прекрасная память на имена…

— У меня к вам просьба, господин пастор…

— Так говорите, Квангель! Вы же знаете, времени в обрез!

— Прошу вас, не говорите моей жене, когда придет ее черед, что меня казнили раньше. Скажите ей, пожалуйста, что меня казнят в тот же час, вместе с нею.

— Но ведь это ложь, Квангель, и как служитель Господень я не вправе нарушать восьмую заповедь.

— Значит, вы никогда не лжете, господин пастор? Никогда в жизни не лгали?

— Надеюсь, — сказал пастор, смешавшийся под насмешливо-пытливым взглядом собеседника, — надеюсь, я всегда в меру моих слабых сил старался соблюдать заповеди Господни.

— И заповеди Господни, стало быть, велят вам отказать моей жене в утешении, что она умирает в один час со мной?

— Я не могу быть лжесвидетелем на ближнего моего, Квангель!

— Жаль, жаль! Вы никакой не добрый пастор.

— Что?! — вскричал священник, полурастерянно, полуугрожающе.

— Господина пастора Лоренца вся тюрьма называла добрым пастором, — пояснил Квангель.

— Нет-нет, — со злостью бросил пастор, — я вовсе не стремлюсь получить от вас это почетное прозвище! Я бы назвал его позорным! — Он опомнился. С шумом пал на колени, прямо на белый платок. Указал на место подле себя на темном полу камеры (белого платка хватало лишь для него самого): — Преклоните колени, Квангель, помолимся!

— Перед кем мне преклонять колени? — холодно спросил Квангель. — Кому молиться?

— О-о! — сердито вскричал пастор. — Не начинайте сызнова! Я потратил на вас уже слишком много времени! — Стоя на коленях, он посмотрел на человека с жестким, злым лицом. Пробормотал: — Все равно я свой долг исполню. Помолюсь за вас!

Он склонил голову, сложил ладони, закрыл глаза. Потом резко выдвинул голову вперед, широко открыл глаза и вдруг закричал, да так громко, что Квангель испуганно вздрогнул:

— О Ты, Господь мой и Бог мой! Всемогущий, всеведущий, всеблагой, всеправедный Бог, судья над добром и злом! Грешник распростерт здесь во прахе пред Тобою, прошу Тебя, обрати в милости Твоей взор Твой на этого человека, совершившего много злодейств, ободри его тело и душу и в милости Твоей отпусти ему все его грехи…

Коленопреклоненный пастор закричал еще громче:

— Прими жертву невинной смерти Иисуса Христа, возлюбленного Сына Твоего, во искупление его злодейств! Он ведь тоже крещен именем Его и омыт и очищен Его кровью. Избави его от телесных мук и боли! Сократи его страдания, оборони его от угрызений совести! Даруй ему блаженное возвращение в вечную жизнь!

Священник понизил голос до таинственного шепота:

— Пошли Своих святых ангелов, дабы они сопроводили его в собрание праведных Твоих во Христе Иисусе, Господе нашем.

И снова пастор оглушительно выкрикнул:

— Аминь! Аминь! Аминь!

Затем встал, тщательно сложил белый платок и, не глядя на Квангеля, осведомился:

— Пожалуй, напрасно спрашивать, готовы ли вы принять Святое причастие?

— Совершенно напрасно, господин пастор!

Пастор нерешительно протянул руку к Квангелю.

Квангель покачал головой и спрятал свои руки за спиной.

— Это тоже напрасно, господин пастор!

Пастор, не глядя на него, прошел к двери. Еще раз обернулся, бросил беглый взгляд на Квангеля и сказал:

— Возьмите с собой к месту казни это высказывание, к филиппийцам, глава первая, стих двадцать первый: «Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение».

Дверь закрылась, он ушел.

Квангель перевел дух.

Глава 71

Последний путь

Едва священник вышел, как в камеру вошел коренастый мужчина в светло-сером костюме. Бросил быстрый, испытующий, умный взгляд в лицо Квангелю, шагнул к нему и сказал:

— Доктор Брандт, тюремный врач. — При этом он пожал Квангелю руку и, не выпуская ее из своей, продолжил: — Вы позволите посчитать ваш пульс?

— Да пожалуйста! — сказал Квангель.

Врач медленно считал. Потом отпустил руку Квангеля и одобрительно произнес:

— Очень хорошо. Отлично. Вы настоящий мужчина. — Потом бросил быстрый взгляд на полуоткрытую дверь и шепотом спросил: — Я могу что-нибудь для вас сделать? Наркотик?

Квангель отрицательно покачал головой:

— Большое спасибо, господин доктор. Обойдусь.

Языком он коснулся ампулы. Секунду раздумывал, не попросить ли врача что-нибудь передать Анне. Хотя нет, этот пастор все-таки ей расскажет…

— Что-нибудь еще? — шепотом спросил врач. Он сразу заметил нерешительность Квангеля. — Может, передать записку?

— Мне тут нечем писать… да и не стоит. Но все равно спасибо, господин доктор, одним человеком больше! Слава богу, и здесь не все дурные.

Врач печально кивнул, снова подал Квангелю руку, подумал и быстро сказал:

— Могу вам только сказать: будьте мужественны.

И быстро вышел из камеры.

Вошел надзиратель, а следом за ним — заключенный с кружкой и тарелкой. В кружке дымился горячий кофе, на тарелке лежал хлеб с маслом. Рядом две сигареты, две спички и кусочек чиркаша.