Тест на любовь - Копейко Вера Васильевна. Страница 7

Потом они встречались несколько раз, но уже без постели. Она приезжала по делам в Москву, а в последний приезд она вся светилась.

— Андрей, я создаю турагентство. После операции женщины за небольшую плату поедут Отдыхать, поправлять здоровье. Я хочу, чтобы они поняли — жизнь не кончена даже теперь. Никто не знает, кому и сколько удастся прожить — онкология пока неизлечима, — но я хочу, чтобы качество жизни — точнее, остатка жизни — было достаточно высоким. Понимаешь?

— Ирма, ты гениальная женщина. У вашей клиники не будет отбоя от пациентов. Ты очень умелая женщина.

— Ты так же считал, когда спал со мной?

— А разве я тебе не говорил?

— Ты много чего говорил тогда. Кстати, даже назвал меня странным именем. Не помнишь? — Ее глаза сузились. — Очень странным.

Ладони Андрея вспотели.

— Ласковым, я думаю, да? Я люблю произносить ласковые слова… в минуты близости.

Она свела светлые брови вместе.

— Хм, очень интересно. Но меня обычно не называют… — она вскинула брови и пристально посмотрела ему в глаза своими ледяными глазами, — мужским именем.

— А ты не хотела бы повторить? Ирма улыбнулась:

— Что именно, дорогой?

Она играла с ним, как кошка с мышкой? Или он впрямь сказал что-то лишнее? Вполне возможно. Он не владел собой, он просто кипел от страсти, такого с ним давно не случалось. Он не мог взглянуть на себя со стороны, а это значило, что тормоза не работали.

— Ладно, не мучайся. Я никогда ничего не повторяю. Я вообще не люблю повторять. Ни-че-го. Ты понял? Я просто хочу сделать тебе одно предложение. Достаточно заманчивое, на мой взгляд. Консультировать в клинике Иржи. Работать с женщинами, перенесшими операцию.

— Но я в Москве.

— Ничего страшного. Перелет за счет клиники.

— А язык?

— Не делай вид, будто не знаешь чешского. Ты учился в Праге по студенческому обмену. Если я не ошибаюсь, это был шестьдесят восьмой год?

Андрей внимательно посмотрел на Ирму.

— Ты хорошо подготовилась.

— Да. — Она скромно опустила глаза. — Очень.

Он знал чешский. Он был в Праге в шестьдесят восьмом.

Это было так давно. Он снова увидел отвратительную серьгу и мочку собственного уха в руке. Как было больно! Невыносимо больно. От вида собственной живой оторванной плоти его чуть не вырвало. Конечно, тогда тошнота была от другого. Ухо ему зашили. Он не видел хирурга… Он был под кайфом…

А если… Невероятно. Не может быть…

— Что ж, можно заняться твоими женщинами. Они все с онкологией?

— Нет, не все. Кое у кого доброкачественная опухоль. Но и для них операция не меньшая травма. После операции они, по сути, кастраты, а это очень тяжело для психики. Особенно для молодых женщин, — объяснила Ирма. — Мы с Иржи хотим, чтобы ты помог им поверить, что жизнь не кончена, они могут жить не хуже других. Полноценно.

Она пристально посмотрела на него, ее глаза снова стали бездонными и холодными.

— Может быть, ты хочешь спросить, что значит, с моей точки зрения, полноценно? Хочешь?

— А ты думаешь, мы подразумеваем под этим понятием не одно и то же?

Она покачала головой:

— Боюсь, что да. Видите ли, господин психолог, каждый человек знает абстрактно, что он умрет. Но знает об этом, можно сказать, в компании со всеми другими. И потому эта мысль кажется обыденной, она его не мучает. Он живет себе и живет, растягивая желания во времени. А женщинам, которые совершенно точно знают, что скоро умрут, нет времени растягивать. Им надо успеть сделать все, что задумали.

— А ты считаешь, всякий человек что-то себе намечает в жизни?

— У кого есть мозги — да. Я пекусь именно о таких, потому что, как ни странно, в клинику Иржи попадают женщины с мозгами. Я бы сказала, рак избирателен. Каждая из наших пациенток что-то не успела доделать, а чтобы успеть — ей надо как следует отойти от операции и остаток дней провести без боли и страха. Вот почему я хочу отправлять их на реабилитацию на море.

— Ирма, я поражен…

— Не стоит. Ты не наивный человек, а я не идеалист. Я умею считать деньги. Если я на это иду — а это моя идея, не Иржи, он просто меня поддерживает, — значит, вижу смысл. Ты ведь понимаешь — не бывает следствия без причины…

— Абсолютно справедливо.

— Так вот, проводя сеансы, о которых я прошу, ты должен внушать главную мысль, о которой мы с тобой так долго рассуждаем.

— Я понял.

— После операции люди очень меняются. Нет, я не о страхе. Напротив, они словно освобождаются от груза. Пружина, которая прежде сжимала их, расправляется, и они способны на то, чего не подозревали в самих себе раньше. Одна пациентка Иржи начала рисовать. У нее открылось такое красочное видение мира, что все были просто ошарашены. Да, это абстрактная живопись, ее можно любить, можно нет, но краски — просто фантастика! Знаешь, сколько она уже заработала своим рисованием? Столько, сколько ей, бывшей преподавательнице, не могло бы присниться!

— Иржи не знает причину? Может быть, он, оперируя, задел какой-то нерв? — Андрей усмехнулся. — Хотя, конечно, никто еще не открыл существования нерва таланта или гениальности.

А сам подумал — скорее всего причина, по которой женщина видит мир таким ярким, иная. Насколько ему известно, абстрактное искусство — психоделическое по своей природе. Никто без определенной дозы не нарисует ничего подобного.

Он готов поспорить с кем угодно, биться об заклад. Стало быть, пациенты Иржи знакомы с хорошим кайфом… Что ж, на его вкус — лучше кайф, чем боль.

Но Андрей оставил догадку при себе.

— Ты должен внушить им, что после операции нет ничего более прекрасного и полезного, чем поехать на Восток, где до сих пор сохраняются богатейшие древние медицинские традиции. Это будут недорогие туры. Ты объяснишь им, что новое состояние тела открывает для них новые возможности. Ими надо воспользоваться. Убеди их не говорить «нет», убеди их говорить: «А почему бы нет?» Пусть они откроются всему новому, необычному, может быть, на их взгляд, даже немного странному.

— Как интересно ты говоришь, Ирма. Ты сама понимаешь, что набросала мне конспект вполне определенной беседы. Не странно ли?

— Ничего странного. После такой операции кажется, что все резервы организма и самой личности исчерпаны. Посуди сам, вдумайся: отнят орган, отличавший тебя от другой половины человечества. Того, для чего тебя предназначила природа, ты больше никогда не исполнишь. Теряется смысл жизни, силы покидают женщину. Что нужно в этом случае? Допинг. Психологический. Он способен заставить совершить необычное. Даже побить рекорд…

— Ирма, откуда ты знаешь? — изумился Андрей. Именно с этого посыла он начал свои эксперименты — еще в университете. Слово, его слово, заставило однажды…

— Я знаю.

Он пожал плечами:

— Отлично, Ирма. Я рад, что мы с тобой встретились.

— О начале работы сообщу. Гонораром останешься доволен.

— Спасибо.

…И вот перед ним факс от Ирмы Грубовой. Завтра он вылетает.

4

Ирма встретила Ольгу Геро в аэропорту. Увидев ее в толпе, она почувствовала, как сжалось сердце, — это была женщина на десять лет старше той, которую она видела полгода назад. Та была цветущая, энергичная, с блеском в глазах. Она издали наблюдала, как пограничник рассматривал ее паспорт, вероятно, не в силах поверить, что на фотографии и наяву одно и то же лицо. Но стрижка каре с челкой до глаз убедила, он пропустил Ольгу через пограничный контроль.

Ирма кинулась к Ольге, стиснула ее в объятиях. От Ольги не пахло духами, не пахло ничем, будто жизнь ушла, оставив лишь оболочку Ольги Геро.

Ирма щебетала, пытаясь скрыть истинное впечатление от встречи. Она повезла подругу в гостиницу, хотя сначала собиралась прокатить ее в горы, в недавно выстроенный дом. Но завтра утром Ольге ложиться в клинику, так что пускай отдохнет в тихой гостинице, в переулочке старого города, с окном, обращенным на милый пейзаж: неспешные воды Влтавы, переливающиеся на ярком солнце, белые лебеди на середине реки. И небо, насколько хватает глаз.