Ведуньи - Ли Элизабет. Страница 14

Оттолкнув хозяйского сына, да так, что тот чуть не падает, он бросается ко мне и останавливается в одном шаге от нас. Челюсть у него непрерывно двигается, словно он что-то жует, грудь тяжело вздымается, и в целом вид у него и впрямь довольно плачевный.

– Сделай так, чтоб это прекратилось! – Он смотрит сердито, но в глубине глаз отчаяние. Вся голова у него в проплешинах – там, где он до крови расчесал себе кожу, выдирая волосы. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться ему в лицо. – Расколдуй меня!

При этих словах и сын фермера, и моя мама дружно уставляются на меня; он испуганно, мама с удивлением. Он снова начинает понемногу отступать от меня, и я говорю, обращаясь только к нему:

– Нет, ничего такого я не делала. Никого я не заколдовывала.

Я смотрю только на него, и мне плевать на пристальные мамины взгляды, плевать на беснующегося Гэбриела. Я должна доказать этому чудесному парню, что ни в каком колдовстве неповинна.

– А это вообще никакое не колдовство, а умение лечить травами. Но я этому умению еще только начала учиться…

Сын фермера по-прежнему молчит, и по нему совершенно не видно, понял ли он меня, поверил ли мне. А Гэбриел продолжает изрыгать обвинения в колдовстве и требовать незамедлительного избавления. Мама что-то говорит ему, пытается успокоить, но мне нет до них никакого дела.

– Прими это от нас в подарок, – говорит мама, забирая у меня горшок с мазью и ставя его к ногам Гэбриела. – Эта мазь облегчит твои страдания, и тебе это ничего не будет стоить. Пожалуйста, возьми. Мы ведь всего лишь целители, от разных недугов людей избавляем.

Она берет меня за руку и тащит прочь. Но мне не хочется уходить. Я невероятно возбуждена: оказывается, моя волшебная сила вполне реальна! Мое проклятье подействовало! Пожалуй, этого для меня в данный момент даже многовато. А какой недуг я нашлю на своего обидчика в следующий раз, когда мной опять овладеет гнев? И какие беды, какую опасность это может навлечь на мою семью? В душе у меня настоящая буря мыслей и чувств. Но на первом плане все-таки он, этот парень, фермерский сын. Я не могу забыть то мимолетное ощущение тепла, которое, увы, так быстро исчезло. И больше уже не хочу быть прежней. Я хочу снова превратиться в ту девушку, которая всего лишь с восторгом смотрела, как легко ему удается приручить норовистую кобылу. А больше я никем быть не хочу. Господи, какой же он стоял потрясенный, словно я не этого противного Гэбриела, а его прокляла!

Мама начинает разговор, только когда половина тропы, ведущей на наш холм, остается позади.

– Что ты с ним такое сделала? – Она остановилась и смотрит на меня, подбоченившись и тяжело дыша. – Немедленно рассказывай мне все – и о необъезженных кобылах, и насланных проклятьях. Разве я не предупреждала тебя, чтобы ты держалась от деревенских подальше? Мы не вмешиваемся в их жизнь, а они оставляют нас в покое, только так все и должно оставаться.

– Этот Гэбриел меня ударил, и я рассердилась. Я думала, у него просто пара болячек появится, и все.

– Ладно. Куда сильней меня пугает эта твоя дружеская беседа с фермерским сынком о какой-то кобыле.

– Я же не знала, что у меня уже эта сила есть.

– Конечно же, знала! Ты отмечена! Ты обладаешь даром! Я уже столько лет тебе об этом твержу. – Она крепко стискивает мои руки. – Но этим даром нужно пользоваться осторожно, девочка. Нельзя позволять своей ярости выплескиваться почем зря. Иначе тебе станут приписывать любое несчастье – от самого крошечного до великого. Люди такого дара боятся. – Выпустив мои руки, мать чуть отступает от меня, и я отчетливо понимаю, что она еле сдерживается, чтобы не дать мне пощечину или не ударить меня каким-нибудь хлестким словом. – Ну, что мне сделать, чтобы ты наконец научилась вести себя осторожно? Неужели ты готова нас всех подвергнуть смертельной опасности, и прежде всего твою любимую сестренку? – Мама озирается, понижает голос, хотя никто, кроме нас, не осмеливается подходить так близко к чумной деревне. – Я не раз рассказывала тебе, какие страшные приговоры выносили даже тем, чья вина, с точки зрения судей, была куда менее значительной.

И хотя мне совсем не хочется об этом думать, трагическая судьба тех людей, живших, в общем-то, по соседству с нами, гнетет меня. Мама часто рассказывает нам об этом, особенно когда ее охватывает страх за наше будущее. Она боится, что нас может соблазнить более благополучная жизнь в деревне среди других людей, и мы по неосторожности попытаемся жить той же жизнью, что и они. Она уверяет нас, что всегда найдется человек, которому доставляет удовольствие охотиться на таких, как мы, и предавать их в руки судей и церкви, которые выносят виновным страшные приговоры. Мама много рассказывала и о том, как друзья отворачивались друг от друга, как сосед предавал соседа, как дочь восставала против матери – и в итоге кто-то из них неизменно оказывался на виселице. После таких разговоров я всегда испытываю одно и то же чувство: словно веревка уже туго обвила мою собственную шею.

Прекрасные оборванки

Дэниел стоял на коленях в огороде и, стараясь не помять юные ростки, с наслаждением вдыхал аромат свежей земли, отряхивая ее с молодой редиски и кочанного салата, за которыми его послала Бетт.

Вокруг заливались черные дрозды, мокрицы спешили укрыться в рыхлой земле, сквозь ветви яблонь, уже покрывшихся цветами, просвечивало утреннее солнце. Дэниел любовался всем этим, тщетно пытаясь выбросить из головы мысли о той девушке-колдунье, о буйном танце ее волос, о том, как упорно мать тянула ее прочь от него. Утро было таким прекрасным, что Дэниелу казалось, будто сам Господь улыбается ему с небес, хотя вряд ли Бог мог заметить такое жалкое ничтожество, как он. Он помедлил еще пару минут, наблюдая, как черный дрозд подбирает для строительства своего гнезда гусиные перья, которые он, Дэниел, специально оставил у корней дерева. Но, к сожалению, пора было уходить. Впереди был целый день забот, и для начала пора убирать урожай раннего гороха.

Вздохнув, он собрал овощи в корзину и понес на кухню, где Бетт увязывала в узел белье для стирки.

– Ага, – сказала она, заглядывая в корзину, – отличную редиску выбрал. И мне кучу времени сэкономил, спасибо.

Дэниел смотрел на приготовленный узел с бельем, и его вдруг осенило:

– Ты сегодня стирать собралась? – спросил он.

– Ну да.

– А может… и мне с тобой пойти?

Бетт явно была озадачена этим предложением, и Дэниел почувствовал, как щеки его заливает румянец.

– На реку? Там же одни женщины будут!

– Просто я… говорят, та семья с чумного холма… та их девушка тоже на реку стирать приходит, вот мне и пришло в голову… понимаешь, после того как с Гэбриелом это случилось… что, в общем… лучше мне тебя проводить. На всякий случай. Вдруг тебе моя защита понадобится. – Дэниел совсем смешался.

Бетт некоторое время смотрела на него, потом добродушно рассмеялась и снова принялась разбирать белье.

– Известно, ты у нас добрая душа, – ласково улыбнулась она. – У меня на душе теплей от твоей заботы становится, да только не надо меня на речку провожать, у тебя и так дел хватает.

Он даже вздрогнул, вспомнив отца, который наверняка будет недоволен его медлительностью, и пошел было к двери, но тут Бетт снова заговорила:

– Я-то никогда этих Хейвортов не опасалась. – Голос ее звучал глуховато, поскольку она стояла наклонившись, да еще и спиной к Дэниелу. – И потом, они редко на наш берег приходят.

Дэниел остановился:

– Вот как?

– Говорят, они предпочитают стирать в другом месте, подальше, только там берег уж больно каменистый и весь кустарником зарос почти до самой воды. – Бетт посмотрела на него, явно удивленная тем, что он до сих пор торчит на кухне. – В общем, милый, на реке мне ничто не грозит.

Но он по-прежнему не двигался с места, обдумывая ее слова.

Он хорошо знал то место на берегу реки, о котором она говорила. Пожалуй, попозже ему стоит «случайно» там оказаться.