Сказки. Фантастика и вымысел в мировом кинематографе - Долин Антон. Страница 36

Ни малейшего противоречия между мистическими верованиями и точными науками он не видит: недаром демон в «Геометрии» пожирает вызвавшего его оккультиста-неудачника за то, что тот по ошибке начертил мелом на полу не пентаграмму, а шестиконечную звезду («Зато больше не провалишь экзамен по геометрии», – утешает остроумное чудовище свою жертву).

Точно так же профессор Бруттерхолм (не теряющий фирменной британской невозмутимости даже в самых диких обстоятельствах Джон Хёрт) в дилогии «Хеллбой» практикует чисто научную магию: знает, что чертей можно приманивать шоколадками, и препарирует на операционном столе умершего полвека назад и при этом до сих пор живого фашиста.

До этой гармонии дель Торо дошел не сразу. Героям его раннего фильма «Мутанты», паре исследователей-энтомологов Питеру и Сьюзен (Джереми Нортэм и Мира Сорвино), приходится пройти через ряд невероятных испытаний, чтобы, исправив свои ошибки и раскаявшись в гордыне, получить в награду нормальную семейную жизнь – хоть и с усыновленным ребенком. Они запускают в нью-йоркскую подземку генетически модифицированных жуков породы «иуда», чтобы избавиться от переносящих эпидемию тараканов, – и те с годами вырастают в смертельно опасных хищников, оправдывая свое «имя» и предавая создателей. Только лично пройдя через ад и чудом выжив в противостоянии с насекомыми-убийцами, ученые понимают, сколь опасно человеческое вмешательство в планы природы. Позже их ошибку повторит другая супружеская пара ученых, вырастившая мутанта-убийцу в собственной семье – герои спродюсированной дель Торо «Химеры».

Те же опасные игры – на уме у пары антагонистов и коллег, единственных персонажей, разбавляющих изрядной долей юмора героический пафос «Тихоокеанского рубежа». Если математик Герман Готлиб (Берн Горман) – комический педант в твидовом пиджаке, ухитрившийся рассчитать график появления кайдзю на поверхности, то татуированный с ног до головы очкарик-биолог Ньютон Гейзлер (Чарли Дэй) – настоящий одержимый, обожающий восстающих с океанского дна монстров и мечтающий «подключиться» к мозгу одного из них: по сути, породниться с ним. Именно этот смертельный эксперимент приводит к разрушению Гонконга – но он же позволяет впоследствии выудить из мозга другого кайдзю ценную информацию и одержать победу в войне.

В этих двоих невозможно не узнать самого Гильермо дель Торо с его бесконечными чертежами, планами и раскадровками, с его неутолимым желанием преодолеть невозможное и выйти за границы человеческих полномочий. Он – именно такой чудак-ученый, меряющий логарифмической линейкой собственную фантазию – без четкого плана не снимет и крошечного эпизода, не допустит импровизации ни за что (это твердо знают все работавшие с ним операторы, а лучше других умеет воплотить в жизнь планы режиссера виртуоз Гильермо Наварро). Дель Торо – биолог-экспериментатор, производящий на свет одного монстра за другим, каждый смертоносней предыдущего, и, вопреки логике, влюбляющийся в них.

Но есть и другие ученые в фильмах дель Торо: в двух его сказках об испанской гражданской войне, «Хребте дьявола» и «Лабиринте фавна», действуют пожилые доктора, чудаки-гуманисты, отдающие жизнь за своих пациентов. Об этих седобородых и близоруких джентльменах, носящих костюм-тройку хоть в жару, хоть в дождь, можно написать отдельное исследование, как о чеховских докторах. Их же кровный родственник – более современный коллега из трилогии «Штамм», самоотверженный эпидемиолог Эфраим Гудуэтер. В этих докторах – не менее важная частичка самого режиссера: решимость соблюдать клятву Гиппократа даже в том случае, если опухоль давно неоперабельна, а больной (нередко в этом качестве выступает все человечество) не заслуживает спасения.

Так, в золотой Хронос, изготовленный алхимиком в XVI веке и заражающий своего носителя вампиризмом, он поселяет таинственного жука, без которого волшебное действие аппарата было бы неосуществимым. Если машина дает кому-то жизнь, в ней самой должен быть ее источник. К примеру, для того, чтобы сопротивляться смерти, нацист Кронен из «Хеллбоя» заводит ключом собственное сердце. Но если Кронен – агент зла, то в «Хеллбое 2» на свет рождается его двойник-антипод – тоже немец и тоже призрак, новый агент Бюро Расследований и Защиты от Паранормальных Явлений Йоханн Краусс. Его бесплотный дух заключен в стимпанковскую оболочку (в момент конфликта Хеллбой называет его «кофейником» или «пароваркой»), которую покидает по желанию, функционируя то как призрак, то как машина.

Даже такой предназначенный для уничтожения механизм, как оружие, в фильмах дель Торо чаще защищает, чем убивает: именно этим целям служит сложное противовампирическое оборудование Блэйда (особенно «световые бомбы», безопасные для людей). А бомба, упавшая с самолета прямиком во двор сиротского приюта в «Хребте дьявола», не разорвалась и впоследствии помогла детям обнаружить тайну замученного Санти. Даже искусственная нога хозяйки приюта оказывается хитроумным механизмом, служащим целям добра: в ней спрятано от фашистов золото партизан.

Наглядный пример сочетания технологий и магии – неуничтожимая Золотая армия короля эльфов из «Хеллбоя 2». Ее цель – служить убийству и злу, но дель Торо настолько восхищен совершенством механических золотых солдат, что не позволяет им убить на экране буквально ни одного живого существа: Хеллбой и его товарищи успевают остановить армию до того, как случится что-либо страшное. Наследники Золотой армии по прямой линии, уже наверняка предназначенные служить добру, – егеря из «Тихоокеанского рубежа» – высокотехнологичные роботы-колоссы, разработанные специально для войны с кайдзю. В отличие от идентичных солдат Золотой армии, у каждого егеря своя неповторимая внешность, характер и даже имя: «Танцующий койот», «Коварный бродяга», «Черный Альфа». Их разрушение переживается трагически, как правило, знаменуя гибель пилотов – таким образом, роботы воспринимаются и персонажами фильма, и его зрителями как живые организмы. Когда в помпезном и выразительном саундтреке Рамина Джавади мужской хор неожиданно начинает петь на чистом русском языке «Победим чудовище, защитим Россию», кажется, что поют не люди, а именно они, егеря.

Самые же любимые механизмы дель Торо – часовые: нет у него фильма, в котором не появлялись и не играли бы важную роль в том или ином качестве часы. Золотые часы капитана Видаля, доставшиеся ему от отца, отсчитывают секунды до его смерти; «часы Судного дня» из «Тихоокеанского рубежа» отсчитывают время до гибели всего человечества. Как часовой механизм организовано убежище Распутина, скрытое под одним из московских кладбищ в «Хеллбое»; из таких же великанских шестеренок состоит цитадель принца Нуада, где хранится Золотая армия в «Хеллбое 2». Часы инкорпорируют фантазии режиссера в ткань мировой истории, напоминая о событиях прошлого – мифического и незапамятно далекого, как в «Хеллбое 2», или реального и близкого, как в «Хребте дьявола» и «Лабиринте фавна», – но и предостерегают от будущего, как в «Тихоокеанском рубеже», цель героев которого, по их собственным словам, остановить апокалипсис. То есть прервать ход времени как такового. Что ж, на то и сказка, чтобы можно было добиться даже невозможного. Хотя, если верить Ангелу смерти из «Хеллбоя 2», рано или поздно конец света случится – причем запустит его именно он, безрогий черт, ставший на службу людям. Так что апокалипсис не отменен, а только отсрочен до того момента, когда режиссер найдет бюджет на постановку третьей части «Хеллбоя».