Сказки. Фантастика и вымысел в мировом кинематографе - Долин Антон. Страница 76

Хаяо Миядзаки: Это проблемы родителей. Ладно, предположим, «Порко Россо» был и для детей тоже. «Ветер крепчает» в самом деле только для взрослых. Этот факт принес мне немало страданий. Мне очень трудно, почти невозможно делать мультфильм, не представляя себе заранее лиц зрителей, для которых я его рисую. Обычно мне помогает детский сад студии «Гибли», который находится рядом с моей рабочей студией: выйду на улицу, посмотрю на детей – и сразу понимаю, что нужно делать. А «Ветер крепчает» для кого-то другого, и я с этим кем-то не был знаком. Понимаете, это не только психологический барьер, но и прагматический: не зная будущей публики, невозможно предсказать коммерческий успех, а он необходим, иначе студия разорится. Все мои сомнения я изложил продюсеру, но в конечном счете именно он убедил меня взяться за «Ветер крепчает». «Пока зрители маленькие, но им когда-то придется вырасти, – сказал мне продюсер. – Твой фильм поможет им». Что ж, может, он и был прав. Я смотрю вокруг и вижу, что в реальности все меньше поводов для фантазий: ситуация в современном обществе очень меня тревожит. С другой стороны, именно сейчас резко возросла необходимость в фантазиях. Этот парадокс – в основе моего фильма. А еще – нежелание создавать чисто коммерческий продукт, несмотря на такую необходимость. Продюсеры меня успокаивали: мол, успех все равно будет. Ну да, он и был. Только в залах сидели сплошные старики.

– Когда-то, переписывая фантастическую повесть «Невероятный прилив» для сценария вашего первого мультфильма «Конан – мальчик из будущего», вы критиковали ее автора: его видение будущего казалось вам неоправданно мрачным. Теперь вы и сами заканчиваете свой последний мультфильм на трагической ноте. Куда подевался ваш былой оптимизм?

Хаяо Миядзаки: Несмотря ни на что, надо жить дальше – это ли не оптимизм? В 1945 году, когда кончилась война, мне было четыре года. По мере того как я рос, на глазах менялась оценка довоенного периода японской истории: его будто вовсе не было. Эти годы старались не замечать, будто их аннулировали. Но я разговаривал с моими родителями, и их воспоминания доказывали мне, какой прекрасной была та эпоха. Вовсе не серой, как старались показать после войны, а прекрасной, радужной, полной надежд; то было время, когда мои мама и папа влюбились друг в друга. Мне хотелось показать людей, которые жили тогда, любили и надеялись. Да, мир готовился к войне, но прототип героя «Ветер крепчает» – авиаконструктор Дзиро Хорикоси – пережил тогда самые светлые годы своей жизни. Может быть, поэтому он в моем воображении слился с другим свидетелем довоенных лет – писателем-декадентом Тацуо Хори, написавшим знаменитую повесть «Ветер крепчает» о своей невесте, умирающей в туберкулезном санатории. Мой Дзиро из мультфильма – нечто среднее между двумя историческими личностями. Иногда я представляю себе, как они случайно встретились бы в кафе у Токийского университета и Тацуо Хори сказал бы Дзиро: «Хорошие у тебя получались самолеты!» Вряд ли он стал бы обвинять его в милитаризме и службе силам зла. Ведь тогда мало кто представлял, к чему приведет эта война…

– Но теперешние ваши зрители прекрасно это знают.

Хаяо Миядзаки: Да, и мне важно объяснить им, что умничать задним числом очень просто. Посмотрим еще, что скажут о нас через полвека. Оба они, Хори и Дзиро, были счастливы в ту тревожную эпоху и вовсе не были пацифистами, что я и показал. Что ж теперь, вычеркнуть их из истории? Меня обвиняют в нехватке антивоенного пафоса и даже, представьте, называют нацистом. А я всего лишь не хотел лгать.

– «Ветер крепчает» – фильм о поколении ваших родителей. Есть ли в нем что-то автобиографическое?

Хаяо Миядзаки: Моя жена утверждает, что Дзиро – вылитый я, просто брат-близнец. Я ей на это отвечаю, что у нас просто очки похожие! Нет, Дзиро был совсем другим. У меня есть его фотография, сделанная во время путешествия в Европу: совсем молодой, а взгляд застенчивый, глаза спрятаны за очками. Лицо тонкое, болезненное. Будто он страдает от туберкулеза… Я не такой. Например, мои сотрудники по студии «Гибли» считают, что мой портрет – глава конструкторского бюро из фильма: «Сделайте для меня лучший самолет! Мне плевать как, но сделайте!» (Смеется.)

– Мои племянницы считают, что больше всего вы похожи на деда Камадзи из «Унесенных призраками».

Хаяо Миядзаки: Да в каждом моем мультфильме сплошные автопортреты. Даже если я их не планировал. Я с этим давно смирился.

– Откуда они берутся – духи и монстры из «Унесенных призраками», лесные боги из «Принцессы Мононоке», Тоторо и чернушки из «Моего соседа Тоторо»?

Хаяо Миядзаки: Из подсознания. Я стараюсь не анализировать их, чтобы не спугнуть. Они просто приходят ко мне, появляются из ниоткуда. Причем сначала я не знаю, как они выглядят. Я представляю себе, как они себя ведут, о чем говорят, если они вообще умеют разговаривать, о чем думают. Только потом постепенно рождается изображение. Например, сцена на автобусной остановке, где Сацуки впервые встречает Тоторо: она сначала слышит шаги, потом видит его лапу, наконец, его целиком – но он на нее не смотрит. Куда он смотрит? Я начинаю думать об этом и понимаю, что он смотрит вверх, на большой лист, который использует вместо зонтика… Так из мелочей рождается образ. Обычно – с нуля: я стараюсь забыть все, что придумывал до тех пор, и создаю что-то совершенно новое.

– А потом эти создания становятся независимыми от вас – в игрушечных Тоторо играет весь мир, в Японии они вообще продаются на каждом шагу. Вас не беспокоит, что процесс вышел из-под вашего контроля?

Хаяо Миядзаки: Мне не жалко и не обидно. Так даже лучше. Создал – и забыл. Хотя наша студия держится за высокие критерии качества и создание каждой игрушки мы тщательно контролируем. А еще следим за тем, какие персонажи превращаются в игрушки, а какие нет. Далеко не каждого персонажа мы готовы так использовать! Что до Тоторо, то я горжусь как минимум одним связанным с ним мероприятием. В городе Саяма уже несколько лет функционирует National Trust of Totoro, акционеры которого строят экологически чистый заповедник. Им я разрешил использовать имя Тоторо, поскольку считаю важнейшим делом защиту окружающей среды.

– Удивительное свойство ваших сказок – почти полное отсутствие злодеев и отрицательных персонажей. Даже у тех, которые кажутся негодяями, всегда есть причины вести себя именно так, и зрители в конечном счете способны их понять и даже стать на их сторону. Это что-то японское?

Хаяо Миядзаки: Скорее уж русское! (Открывает лежащий на столе альбом Билибина.) Помните «Василису Прекрасную»? Героиня приходит к Бабе-яге – и та ведь ее не съедает, а выслушивает и даже помогает! Слушает – значит, не кушает. Неужто она после этого злая? Каждое магическое существо – сложное, оно не может быть только добрым или только злым. И вообще, создать кого-то злого и победить его в конце сказки – слишком простой путь к катарсису. Так поступают те, кому не хватает фантазии и силы воображения. А я не люблю однозначных оценок, мне не нравится деление на черное и белое, плохое и хорошее. Возьмите ту же Вторую мировую войну: Япония страдала очень много – но и виновата перед многими, чувство этой вины мы испытываем до сих пор. Как после этого объявлять кого-то хорошим, а кого-то плохим? В Италии, например, договорились считать барона Капрони, моего персонажа из «Ветер крепчает», злодеем и пособником фашизма. Я же не могу к нему так относиться, для меня он фантазер и изобретатель самолетов – который, кстати, строил заводы и создавал рабочие места. При этом разработанные им самолеты во время войны никто так и не использовал! Не пригодились.