Привести в исполнение - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 27

– Двадцать шесть! – сказал Сергеев, но Валера его не понял, и тот раздраженно крикнул:

– Отстранись подальше!

Не выпуская ватную руку, Валера шарахнулся в сторону, в тот же миг раздался негромкий треск, словно кто-то чихнул или откашлялся два раза подряд. Удав повалился вперед и дернул ногами. Резиновая калоша отлетела к стене, по гладкой розовой подкладке было видно, что она почти новая. Попов перевел дух. Все! Трупов он навидался, а самое страшное – позади. Хотя… Он понял, что боится обернуться и увидеть Викентьева. Да и всех остальных… Удав дернулся еще раз.

– Готово, – деловито сказал знакомый голос. – Иди, дохтур, удостоверяй…

Периферическим зрением Попов увидел обтянутую защитной тканью руку, которая сноровисто, одним движением задрала куртку Удава и замотала ею простреленную голову. Медленно-медленно, чтоб не выплеснулись подступающие к горлу внутренности, четвертый номер обернулся.

Сейчас Иван Алексеевич Ромов не был похож на добродушного старичка, да и вообще не выглядел стариком. Морщинистая обвислая кожа разгладилась и обтянула скулы, нижняя челюсть мощно выступала вперед, будто в ней заново выросли крепкие зубы, способные играючи дробить мозговые кости из борща, наголо очищать от изоляции провод полевой связи и намертво зажимать клинок десантной финки. И взгляд восстановился давешний – прямой, жесткий, с многозначительным прищуром. В правой руке он держал какой-то странный предмет, и Попов вглядывался в него с болезненным любопытством, как хирургический больной, пытающийся рассмотреть инструменты, которыми будут кромсать его тело и копаться во внутренностях.

– Чего там смотреть, – брезгливо отозвался клетчатый толстяк. – Не видел я их, что ли? Если тампон нужен, скажи…

– Лучше, конечно, поставить, – рассудительно сказал Иван Алексеевич.

– Я ведь два раза дал, чтоб наверняка…

Приготовив ватно-марлевый тампон и резиновый жгут, Буренко обошел исполнителя, по-хозяйски отстранил Попова и склонился над тем, что еще пару минут назад являлось осужденным Кадиевым по прозвищу Удав.

Попов вдруг очень отчетливо ощутил, что необратимость процедуры обеспечила не официальная бумага с огромной печатью, которую могла отменить другая, не менее важная, а неожиданно помолодевший Наполеон с его непонятным инструментом, потому что последствий их совместных действий не могла изменить никакая сила в мире.

– Что это у вас за машинка? – не удержавшись, спросил Попов.

– Спортивный «марголин», малокалиберный, – охотно пояснил Ромов. – Помнишь банду Филина? Они к нему глушитель сделали. А Фаридов придумал из него работать, первых мы «филинов» и исполнили. Очень удобно, и шума меньше, и почти не брызгает… А это я уже сам додумался: защитный экранчик на зажимах, а тут окошечко из плексигласа, чтобы целиться… Видишь, немного все-таки попало. – Наполеон пальцем стряхнул капли с прозрачного пластика. – А раньше – прямо в рожу…

Натянутый на проволочный каркас кусок плотной ткани весь был в плохо замытых пятнах. Внутренности Попова рванулись наружу. Он бросился вверх по лестнице, легко распахнул стальную дверь, отбросил Федю Сивцева, задавшего идиотский вопрос: "Нам можно спускаться? ", выбежал из бокса и с кашлем, гортанными выкриками и хрипами блевал под стену «уголка» добрых семь минут.

Из-за забора за ним пристально наблюдал человек, вооруженный «наганом». Он ненадолго отлучался к будкам сторожевых собак и так же внимательно следил, как они вдруг начали беспокоиться: прыгать на стену, рычать, а потом вдруг тоскливо завыли, задрав вверх хищные волчьи морды. Собственно, такое поведение специально дрессированных псов послужило первым толчком к размышлениям. Потом он заметил, что беспокойство собак совпадает с приездами на смежную территорию заброшенной ремзоны хлебного фургона, наблюдение стало целенаправленным, и если бы подполковник Викентьев заглянул в дешевый отрывной блокнот, который человек постоянно носил в заднем кармане, он пришел бы в ужас: там был зафиксирован совершенно секретный график работы спецопергруппы «Финал» за последние полгода. Среди множества догадок, бродивших в голове владельца блокнота, была одна, которая находила подтверждение сейчас, когда он наблюдал за выворачивающимся наизнанку Валерой Поповым.

Вышедший следом во двор Сергеев деликатно выждал, пока у четвертого номера пройдет приступ рвоты, потом завел коллегу в гараж к раковине с водой, дал таблетку транквилизатора и сам проглотил такую же.

Когда они вернулись в подвал, там уже все подходило к концу. Сивцев и Шитов упаковали аккуратный сверток из специального плотного брезента, будто приготовили ковер для химчистки, переворошили и сбрызнули водой опилки… Ромов спрятал свой инструмент во вмурованный в стену сейф и сидел на табуретке, сложив на коленях натруженные, с выделяющимися венами руки. Викентьев заканчивал составлять акт: «… сего числа в соответствии с приговором Красногорского облсуда осужденный Кадиев подвергнут смертной казни путем расстрела. Исполнитель приговора – Ромов И. А. Факт смерти Кадиева удостоверен судебномедицинским экспертом Буренко. Надзор за исполнением приговора осуществлялся старшим помощником прокурора Тиходонского края Григорьевым. Подписи…»

Буренко на удивление аккуратным почерком выписывал справку о смерти. Диагноз: «кровоизлияние в мозг». И это была правда, хотя и не вся, ибо указывался конечный диагноз, а причина – две пули, пробившие основание черепа, – опускалась как не подлежащая разглашению.

– Расписывайтесь! – первым учинив замысловатую подпись, предложил Викентьев.

Члены внутреннего круга спецопергруппы «Финал» один за другим поставили свои автографы. Затем расписались Григорьев и Буренко.

– Все, что ли? Бумажные ваши души, – сказал Ромов. Кожа у него на лице опять сморщилась и обвисла, глазки обесцветились и нижняя челюсть со вставным протезом перестала по-бульдожьи выступать вперед. – Надо же и стресс снять! Я у бабки огурцов соленых забрал – объедение!

Расположились в бывшей диспетчерской. На зеленую, забрызганную чернилами скатерть Буренко выставил бутылку спирта, яблоко и три пирожка, Иван Алексеевич достал из шифоньера потертые тарелки, по-хозяйски переложил из целлофанового пакета десяток остропахнущих огурцов, вытащил из клеенчатой сумки пакет с бутербродами и, как художник, оживляющий натюрморт последним мазком, со стуком поставил рядом со спиртом бутылку «Пшеничной».

– Два часа в очереди стоял, – гордо сообщил он, потирая ладони. – Надо же, дураки, что устроили: люди душатся, давятся, ругаются, дерутся… И за чем? Не еда, не одежда, ее рекой гнать можно, да прибыль – тысяча процентов… Эх!

Наполеон махнул рукой и, ловко сорвав пробку, разлил водку по стаканам. Шитову он не наливал – за рулем, Сергеев отказался, пояснив, что принял таблетку.

– Напрасно, Сашенька, – укорил Иван Алексеевич. – Химия, она здорово вредит, а от натурального продукта – одна польза, надо только меру знать… Ну, будем…

Закусили огурчиками и бутербродами.

– Старуха делала? – спросил Викентьев.

– Угу, – пробурчал Наполеон и, прожевав, пожаловался:

– Я ведь ей сказал, что сторожем уйду на стройку. А она: «Тебе лишь бы из дома уйти да выпить! Для того и придумываешь то рыбалку, то дежурства»… Во дает! – Ромов обвел всех обиженным взглядом. – Я за всю жизнь никогда налево не гулял: с работы – домой, из дома – на работу… Получку до копейки – домой, ну разве заначку оставлю на эти дела, – он щелкнул себя по горлу.

– Но ведь пьяницей-то никогда не был…

Расслабленный транквилизатором и водкой, Попов впился взглядом в указательный палец Наполеона, которым тот так ловко и привычно изобразил международный, понятный без перевода жест. И хотя ничего особенного в этом пальце с ровно подстриженным ногтем и старческой пигментацией на коже не было, он гипнотизировал Попова, не отпускал его сознания, а когда сгибался – вызывал в душе смутную, неосознанную тревогу. Хотелось спать.

– На хозяйственные нужды деньги еще остались? – спросил Викентьев, убирая пустую бутылку.