Охота на Князя Тьмы (СИ) - Маш Диана. Страница 39

Колпакова молчала. Я тоже, так как понимала — женщине хотелось выговориться. Но то ли с рождения так повелось, то ли из-за нелегкой жизни — характер у нее был скверный, вспыльчивый. И если прервать, разозлить, велик шанс так ничего и не добиться.

— Что же заставило вас уехать из Китежа? — вопрос Дарьи прозвучал еле слышно. Голос опустился до интонаций скромного просителя.

— Не «что», а «кто», голубушка. Евлампий Евсеевич Тичиков — мой благоверный супруг. Надоело ему старуху сносить. Молодок подавай, да не одну. Я ж без вины терпела, не жаловалась. Думала, доля это женская, сидеть у окошка, ждать. У мужика ж две дороги — трактир, да дома, куда благородные барышни носа не кажут. И лучше на пути не вставать. Кто ж знал, что с кончиной матери он их в дом семейный тащить станет? А потом и вовсе, горничную нашу, Настасью, совратил. Девка не сильного ума, на радостях хозяйкой себя почуяла. Огрызаться мне начала. До нервного надрыва довела. Слабые они у меня, нервы-то. А рука тяжелая. Оттаскала, паскудницу, за волосы, а та Евлампию нажаловалась. Он и разбираться не стал. Свез, в чем была, на вокзал и велел проваливать к дияволу. Благо сестра у меня добрая, приютила. Иначе б по миру пошла. А что комнатка чистая и наряды в шкафу. Ну так не мои теперь это наряды, и комнатка не моя. Настасьи, поди, или еще кого подселил. С этого ирода станется.

— Почему вы не обратились в полицию? — недоумевающе поинтересовались я. — Боитесь мужа?

— Не боюсь, я его ненавижу, — глаза Тичиковой сверкнули металлическим блеском. И будь я не робкого десятка, обязательно бы поежилась. — А с полиции какой толк? Одна лишняя огласность. К чему? Жалостливые взгляды на себе ловить? Доживу уж на шее родни. Не долго осталось. Эх, что-то разболталась я с вами. Пора бы и честь знать.

Приходилось мне в период практики присутствовать на допросах прожженных рецидивистов, для которых человека убить, что за хлебушком прогуляться. Так вот их крокодильим слезам, мне почему-то верилось больше, чем полной трагизма истории купчихи Тичиковой.

Нет, вполне возможно, каждое сказанное ею слово было чистый правдой. Муж изменял? Так он сам этого не скрывает. Выгнал из дома? Вполне в духе Евлампия Евсеевича. Ненависть? Невооруженным глазом видно, что присутствует. Но такая ли она жертва, какой хочет казаться? Или я просто придираюсь, обидевшись на холодное гостеприимство?

Вопросы, вопросы…

Менее циничная Дарья, проникнувшись печальной историей, незаметно вытерла рукавом платья полные слез глаза и начала подниматься со стула. Я тоже собралась последовать ее примеру, решив, что в этом доме мне делать нечего. Женщина оказалась живой и здоровой. От буйного нрава супруга укрыта приличным расстоянием. Крыша над головой, опять же, имеется.

Прав был Гордей, не поверив моим доводам. Не туда я полезла искать.

Или туда?

Материализовавшийся за спиной Клавдии Никаноровны призрак исчезать не спешил. Кружил над головою ничего не подозревавшей купчихи, хмурился, протяжно подвывал. Будто донести до нас что-то пытался.

Странное поведение — ранее у Алевтины Максимовны не замеченное — так сильно привлекло мое внимание, что заставило задержаться и еще раз приглядеться к хозяйке.

— Клавдия Никаноровна, прошу простить, что тревожу печальные воспоминания, но не будете ли вы добры ответить на еще один вопрос? Не знакомо ли вам имя — Алевтина Максимовна Немировская? Молодая, миловидная особа, с пышными темными волосами.

Если бы Тичикова была василиском, я бы уже превратилась в каменную статую. Наповал разил ее полный неприязни металлический взгляд. Губы поджала, из-за чего немолодое лицо сделалось еще некрасивее. Складка между бровями углубилась. Ну вылитый военачальник, готовый броситься в неравный бой.

— Не имею ни малейшего представления, — процедила она, с шумом поднимаясь из-за стола. — И поверьте, ничуть от того не страдаю.

— Тогда, возможно, вы знаете имена барышень, с которыми имел связь ваш муж?

— Полагаете, я веду знакомство с продажными женщинами? Да какое вы имеете право? Сейчас же подите вон!

Ее буквально колотило. Из уголка рта тонкой стрункой потянулась слюна.

Еще мой бывший начальник, капитан Стасевич, повторял, что лучший метод допроса, это вывод на эмоции. Когда человек сбрасывает кожу, демонстрируя все, что скрыто у него внутри. Наглядный пример перед глазами. Оставалась лишь пара штрихов. Но внезапно появившийся в гостиной сухопарый, чернявый мужчина — явно, кто-то из слуг, услышавший громкие крики — скрыл за своей широкой спиной дрожащую женщину и пальцем указал нам с опешившей от удивления Дарьей на дверь.

Уже позже, когда мы, наконец, устроились в поезде, уносившем нас все дальше от станции Котомяново, Колпакова подняла на меня недоумевающий взгляд.

- Софья Алексеевна, я вот все в толк не возьму, чем же мы с вами ее так разозлили?

Я вздохнула, чувствуя, как что-то упускаю из внимания. Но что именно?

— Не берите в голову, Дарья Спиридоновна. То, что вам пришлось наблюдать, совсем не злость. Это страх.

В Китеж мы с Колпаковой прибыли затемно. Наняли пролетку, траты за которую я взяла на себя. Доехали молча. Дарью высадили первой. А от доходного дома, на улице Гороховой, где она квартировала, до моего — было рукой подать.

В окнах горел свет. Во всех, что учитывая позднее время — тревожный знак.

«И я хороша». - Осознала вдруг внезапно. — «Тетушке-то о своей поездке ни слова не сказала».

Привыкла после смерти деда ни перед кем не отчитываться, думать только о себе. А у Инессы Ивановны сердце. Хоть бы записочку через Глашу передала.

Мамочки, что теперь будет?

Достав из кармана прихваченный утром ключ, я тихонько отперла дверь. Скинула на ходу полушубок и, ступая на цыпочках, прошла в коридор. Да только зря все. Там меня уже поджидали.

Глаша держала в руке подсвечник с горящей свечой, поджимала губы и сверлила меня недовольным взглядом. Инесса Ивановна, одетая в домашнее платье, сидела на стуле, прижав ко груди ладонь. Из-за ее спины хлопал любопытными глазками Тишка. А вот за ним стоял тот, кого я совсем не ожидал встретить.

— Гордей Назарович?

Мужчина, чей взгляд метал молнии, прошел вперед. Каждый шаг юфтевый сапог походил на удар гонга. Думала, сердце выпрыгнет из груди, но нет. Он остановился напротив.

— Софья Алексеевна, голубка вы моя ненаглядная, у вас совесть есть? — не стал себя сдерживать пристав. — Смею в этом сомневаться.

— Простите, пожалуйста. Я должна была предупредить… Замоталась. Совсем забыла о времени.

Блеснувшие в глазах тетушки непролитые слезы, были подобны удару под дых. Ни криков, ни ругани. Будь Прохор Васильевич на ее месте, за уши бы оттаскал. И, честно говоря, правильно бы сделал.

Опустив голову, я тяжело сглотнула.

— Да, вы, барышня, околели совсем. Проходите, не стойте, — запричитала Глаша. — Ночь за окном, вьюга воет. Это ж надо… одной… А ежели б лихие людишки кошелька, не приведи господь, лишили? Али чего похуже? Ни за грош пропадать… Мы ж не ведали чего и думать. Вон, на прошлом годе, коляска соседушку нашу, Евдокию Афанасьевну, сбила. Хорошая женщина была, царствие ей небесное. А ежели б и вы… того? Инесса Ивановна недельный настой пустырника в себя влила. Велела Тишке мухой метнуться, Гордей Назарыча, ежели он еще в участке, к нам звать. Только собрались, и вы тут как тут. Эк неудобственно…

— Тетушка, простите меня, — подошла я к пожилой женщине, и тут же выдохнула с облегчением, когда она, поймав мою ладонь, прижала ее к своей щеке. — Думала, быстро управлюсь, а оно вон как…

— Понимаю я все, Сонечка. Дело молодое. Птичкой в клетке столько томилась, захотелось свободы, — Гордей, услышав ее слова, заметно пасмурнел. — Но, ежели куда отлучаешься надолго, хоть два слова…

— Все совсем не так, — закачала я головой. — Гордей Назарович, я, вместе с Дарьей Спиридоновой Колпаковой, ездила на станцию Котомяново, проведать Клавдию Никаноровну Тичикову. Ну, по нашим делам…