Последнее королевство - Корнуэлл Бернард. Страница 53

Помню, я снова уставился на Альфреда, уверенный, что король сморозил полную глупость, но он был прав. Или почти прав, потому что пытался изменить меня, но так и не преуспел.

Через дверь влетела пчела, Нихтгенга клацнул на нее зубами, и она улетела обратно.

– Но Гутрум точно на нас пойдет? – спросил Альфред.

– Он мечтает о нападении со всех сторон, – сообщил я. – Одна армия с суши, другая – с моря, и еще бритты из Уэльса.

Альфред серьезно смотрел на меня.

– Откуда ты знаешь?

Пришлось рассказать ему, как Гутрум приехал к Рагнару, и о том долгом разговоре, который я слышал. Перо Альфреда строчило, летели брызги чернил, оставляя на пергаменте грубые кляксы.

– Можно предположить, – говорил король, записывая, – что Убба придет из Мерсии по суше, а Гутрум – по морю из Восточной Англии?

Он ошибся, но в тот момент такое предположение казалось весьма вероятным.

– И сколько кораблей сможет привести Гутрум? Я понятия не имел.

– Семьдесят? – предположил я. – Сто?

– Гораздо больше, – горько проговорил Альфред. – А я не могу построить и двух десятков судов, чтобы дать ему отпор. Ты ходил под парусом, Утред?

– Много раз.

– С датчанами? – педантично уточнил он.

– С датчанами, – подтвердил я.

– Вот, чего я бы от тебя хотел… – начал он, но тут где-то в замке зазвонил колокол, и он сразу сбился с мысли и опустил перо. – Время молитвы, помолимся вместе.

То был не вопрос, а приказ.

– У меня есть дела… – сказал я, выждал секунду и добавил: – Господин.

Он изумленно заморгал. Король не привык, чтобы кто-нибудь противился его желаниям, особенно если речь шла о молитвах, но я смотрел решительно, и Альфред не стал настаивать. Снаружи уже доносилось шлепанье сандалий по булыжникам, и, отпустив нас, он поспешил присоединиться к монахам, направляющимся на службу. Мгновение спустя раздалось приглушенное пение.

Мы с Бридой вышли из замка в город, где обнаружили трактир с приличным элем. Альфред так и не сделал мне предложения.

Народ в трактире косился на нас подозрительно и из-за наших браслетов с датскими рунами, и из-за наших странных акцентов, моего северного и восточного – Бриды, однако серебро наших монет было весомым и настоящим, и напряжение спало, но тут вошел отец Беокка и приветственно замахал нам руками в чернильных пятнах.

– А я вас повсюду ищу, – сказал он. – Тебя хочет видеть Альфред.

– Он хочет молиться, – возразил я.

– Он хочет, чтобы ты отобедал с ним. Я отхлебнул эля и начал:

– Если я собираюсь дожить до ста лет…

– Буду молиться, чтобы ты прожил еще дольше, – перебил Беокка, – живи долго, как Мафусаил!

Интересно, кто это такой?

– Если я собираюсь дожить до ста лет, – снова проговорил я, – мне больше не стоит обедать с Альфредом.

Беокка печально покачал головой, но согласился посидеть с нами и выпить пива. Он протянул руку, потянул за кожаный ремешок, спрятанный у меня под одеждой, обнаружил молот Тора и сплюнул.

– Ты мне лгал, Утред, – сказал он печально. – После того как ты сбежал от отца Виллибальда, мы все разузнали. Ты никогда не был пленником! К тебе относились, как к сыну!

– Точно, – признал я.

– Но почему ты не пошел с нами? Почему остался с датчанами?

Я улыбнулся.

– Чему бы я у вас научился? Он начал отвечать, но я перебил:

– Ты бы сделал из меня схоласта, отец, а датчане сделали воина. А вам понадобятся воины, когда они снова придут.

Беокка с этим согласился, но все равно остался печален. Он поглядел на Бриду.

– А ты, юная госпожа, надеюсь, ты-то не лгала?

– Я всегда говорю правду, святой отец, – ответила она кротким голоском, – всегда.

– Это хорошо, – одобрил он, затем снова протянул руку, чтобы спрятать мой амулет. – Ты христианин, Утред?

– Ты же сам крестил меня, отец, – ответил я уклончиво.

– Мы не победим датчан, если не будем веровать, – проговорил он серьезно. Потом улыбнулся. – Ты сделаешь то, чего хочет Альфред?

– Я не знаю, чего он хочет. Он отправился протирать колени до того, как успел мне сказать.

– Он хочет, чтобы ты служил на одном из кораблей, которые он строит, – сказал Беокка. Я разинул рот при этих словах. – Да, мы строим корабли, Утред, – вдохновенно продолжал священник, – корабли, чтобы сражаться с датчанами, но наши моряки – не воины. Они, ну… они простые моряки. Рыбаки и торговцы, а нам нужны люди, которые смогут научить их тому, что умеют датчане. Датские корабли все время приходят к нашим берегам. По два корабля. По три. Иногда и больше. Они причаливают, жгут, убивают, хватают людей и исчезают. Но если бы у нас тоже были суда, мы могли бы дать им отпор. – Он ущипнул свою искалеченную левую руку правой и поморщился от боли. – Вот чего хочет Альфред.

Я покосился на Бриду, та чуть пожала плечами, словно подтверждая, что Беокка говорит правду.

Я подумал о двух Этельредах, младшем и старшем, об их неприязни ко мне. Вспомнил, какую радость ощущаешь, идя на корабле, когда ветер бьет в лицо, когда весла описывают дугу, блестя на солнце, когда поют гребцы и поворачивается рулевое весло, а за кормой остается длинная дорожка зеленоватой воды.

– Конечно, я согласен, – сказал я.

– Слава Богу, – заключил Беокка. А почему бы и нет?

Перед отъездом из Винтанкестера я видел Этельфлэд. Кажется, ей было тогда года три-четыре, у нее были яркие золотистые волосы, и она болтала без умолку, играя в садике рядом с кабинетом Альфреда. Помню, у нее была тряпичная кукла. Альфред играл с дочкой, а Эльсвит беспокоилась, как бы он не перевозбудил ребенка. Помню смех Этельфлэд; этот смех остался у нее на всю жизнь. Альфред обращался с ней ласково: король любил своих детей. Почти все время он бывал серьезен, благочестив и выдержан, но с маленькими детьми становился беззаботным и почти нравился мне, когда дразнил Этельфлэд, пряча ее куклу у себя за спиной. Еще я запомнил, как Этельфлэд подбежала к Нихтгенге и принялась его гладить, а Эльсвит подозвала девочку к себе.

– Грязная собака, – сказала она дочке, – наберешься от нее блох или чего-нибудь еще. Иди сюда!

Она одарила Бриду недобрым взглядом и пробормотала:

– Скрэтте! – что означало «потаскуха».

Брида сделала вид, что не услышала, Альфред – тоже. Меня Эльсвит не замечала, но мне было на это плевать, потому что Альфред позвал слугу, который вынес из замка шлем и кольчугу и положил на траву.

– Это тебе, Утред, – сказал Альфред.

Шлем был из блестящего металла, начищенный песком и уксусом. На гребне виднелась зазубрина от удара, на лицевой пластине зияли отверстия для глаз, похожие на глазницы черепа. Кольчуга оказалась добротной, хотя в том месте, где она прикрывала сердце бывшего хозяина, виднелась дыра, пропоротая копьем или мечом. Но кольчугу умело починил хороший кузнец, и она стоила немало серебряных монет.

– И то и другое осталось от датчанина, погибшего под холмом Эска, – сказал Альфред.

Эльсвит неодобрительно наблюдала за нами.

– Мой лорд, – произнес я, опустился на колено и поцеловал ему руку.

– Год службы, вот все, о чем я тебя прошу.

– Я готов, господин, – и я подкрепил свои слова еще одним поцелуем испачканной чернилами руки.

Я был ослеплен. Такие редкие и ценные доспехи, и я не сделал ничего, чтобы их заслужить, если только подарки не полагаются за развязность. Но Альфред бывал щедрым, хотя правителю и положено таким быть. Лорд – тот, кто раздает браслеты, а если лорд не дарует богатств, он теряет расположение своих воинов. И все равно, таких подарков я не заслужил, хотя и был за них благодарен. Меня ослепили эти дары, и в тот миг я считал Альфреда великодушным, добрым и прекрасным человеком.

А ведь мне следовало бы немного подумать. Да, он был щедр, но, в отличие от своей жены, Альфред никогда не делал вынужденных подарков, так ради чего ему отдавать ценные доспехи едва оперившемуся юнцу? Просто я был ему полезен. Не то чтобы очень, но все-таки полезен. Альфред время от времени играл в шахматы – игру, для которой у меня не хватало терпения. Есть шахматные фигуры большой ценности, есть малой ценности, и я как раз относился к последним. Фигурами большой ценности являлись лорды Мерсии, которые, если бы королю удалось заручиться их преданностью, помогли бы Уэссексу сражаться с датчанами. Но Альфред уже смотрел дальше, за Мерсию – на Восточную Англию и Нортумбрию, а кроме меня, под рукой не было ни одного нортумбрийского лорда в изгнании. Он предвидел, что когда-нибудь ему потребуется такой человек, чтобы убедить северян принять южного короля. Если бы я действительно что-то из себя представлял, если бы мог привести за собой народ, живший на границе с Уэссексом, он дал бы мне жену из знатного англосаксонского рода, потому что женщина высокого положения – самый ценный подарок, какой может преподнести повелитель вассалу. Ну а в данном случае с Нортумбрии довольно было и шлема с кольчугой. Вряд ли он думал, что я приведу эту страну под его власть, но он предполагал, что в один прекрасный день я смогу в этом помочь, поэтому привязал меня к себе дарами, а лестью сделал привязь незаметной.