Джек Потрошитель - Корнуэлл Патрисия. Страница 17

Операционный стол представлял собой обычную кровать, скорее всего железную, без спинок. Что должен был испытать пятилетний ребенок, очутившийся на железной кровати, трудно себе представить. Его привязали, ему предстояла болезненная операция. Неудивительно, если бы в будущем он связывал железную кровать с кровью, болью, ужасом — и яростью. Уолтер был один. Отец не оказал ему поддержки. Скорее всего, уродство сына вызывало у него только стыд и отвращение. Уолтер был немцем. Он впервые попал в Лондон. Он чувствовал себя беспомощным и несчастным, заключенным в английскую тюрьму, где со всех сторон его окружали страдающие люди, подвергающиеся мучительным процедурам и принимающие горькие лекарства. А тут еще и старая, не знающая сострадания сестра!

Миссис Уилсон (если предположить, что именно она дежурила в тот день, когда Уолтеру делали операцию) помогала уложить Уолтера на спину и развести его ноги. Обычно при операциях на прямой кишке или гениталиях пациента жестоко связывали, притягивая запястья к щиколоткам. Уолтера могли просто привязать к постели, а его ноги могла удерживать сестра, пока доктор Купер делал разрез вдоль всей фистулы. Это была обычная больничная практика.

Если Уолтеру повезло, то на нос и рот ему наложили повязку, пропитанную хлороформом, из-за чего после операции его ужасно тошнило бы. Если же ему не повезло, то он оставался в сознании и испытал весь тот кошмар, который с ним происходил. Неудивительно, что Сикерт всю жизнь ненавидел «этих ужасных больничных сестер, их иглы, их клизмы и их лезвия» — так он писал более пятидесяти лет спустя.

Доктор Купер мог использовать для разрезания тканей тупой нож или «изогнутый направитель» (стальной зонд) для того, чтобы проверить глубину отверстия в пенисе, или трокар для прокалывания мягкой плоти. Он мог оставить в новом отверстии отрезок «прочной нити», чтобы не позволить этому отверстию зарасти. Так поступают при прокалывании ушей. Все зависит от того, что именно было с пенисом Уолтера. Можно только утверждать, что операция, проведенная доктором Купером, была более серьезной и болезненной, чем две предыдущие операции, сделанные в Германии. После нее остались шрамы и рубцы. Могла она привести и к более катастрофическим последствиям — стриктурам и частичной или почти полной ампутации.

В опубликованных работах доктора Купера мы не встречаем упоминания о фистулах пениса или о гипоспадии. Но он всегда стремился проводить обычные операции у детей максимально быстро, чтобы маленький пациент не подвергся шоку. Старался доктор Купер закрыть рану как можно быстрее. В конце процедуры доктор должен был закрыть и зашить рану шелковой нитью, называемой «лигатурой», и обложить рану ватой. Пока Уолтер проходил через все это и бог знает через что еще, старая миссис Уилсон в крахмальном халате удерживала его ноги и затыкала ему рот, если Уолтеру не сделали обезболивания. А если сделали, то ее лицо было последним, которое он увидел перед тем, как ему на нос и рот наложили отвратительно сладко пахнущую повязку с хлороформом. Она же была первым человеком, которого он увидел, проснувшись от мучительной боли и тошноты.

В 1841 году Чарльза Диккенса оперировали без анестезии. «Я страдал от мучительной боли, пока все это со мной проделывали, — писал Диккенс другу. — Я еле сумел все это перенести». Операция на пенисе должна была быть еще более болезненной, чем любая ректальная или анальная процедура, особенно если пациентом был пятилетний иностранец, который вообще не понимал, что с ним происходит, когда миссис Уилсон забирала его одежду или появлялась у его постели с пиявками, полагая, что любое воспаление происходит от избытка крови.

Может быть, миссис Уилсон была милой старушкой. А может быть, она была строгой и суровой. В те времена медсестры должны были быть одинокими или вдовами, чтобы иметь возможность все свое время посвящать клинике. Сестрам платили мало, работали они долго, работа у них была тяжелой, неприятной и рискованной. Сестры нередко спивались. Они мало спали и с похмелья могли совершить ужасную ошибку. Я ничего не знаю о миссис Уилсон. Вполне возможно, что она была и полной трезвенницей.

Пребывание в клинике должно было показаться Уолтеру бесконечной чередой страшных, мучительных дней. В восемь утра в больнице был завтрак. В 11.30 пациентам давали молоко и суп. Вечером раздавали ужин, а в 9.30 гасили свет. Так он лежал день за днем, страдая от боли, и никого не было рядом, чтобы успокоить, приласкать маленького мальчика или хотя бы поговорить с ним на родном языке. Если в глубине души он ненавидел сестру Уилсон, вряд ли кто-нибудь сможет его в этом упрекнуть. Если он представлял, что именно она уничтожила его пенис и причинила ему столько страданий, это вполне понятно. Если он ненавидел свою мать, которая бросила его в таком ужасном состоянии, это неудивительно.

В XIX веке быть рожденным вне брака или быть ребенком незаконнорожденной матери было ужасным клеймом. Когда бабушка Сикерта по матери занималась сексом вне брака и получала от этого удовольствие, следовательно, по викторианским стандартам, она страдала от того же генетического заболевания, что и обычные проститутки. Считалось, что любые генитальные дефекты передаются наследственным образом и являются «заразным заболеванием крови». В газетах такие состояния называли «болезнью, которая стала проклятием человечества с самых первых дней его возникновения, оказывая ужасное воздействие на потомство в третьем и даже четвертом поколениях».

Сикерт вполне мог обвинять в своих детских страданиях, унижениях и уязвленной мужественности генетический дефект, «отравление крови», унаследованное от аморальной бабушки и незаконнорожденной матери. И это убеждение оказало трагическое воздействие на психику Сикерта. Травма, полученная в детстве, отразилась на его взрослой жизни и на тех выражениях, которые он использовал в речи и в письмах.

Во многих его письмах мы встречаем такие метафоры, как операционный стол, операция, диагноз, рассечение, вскрытие, хирург, доктора, роковой театр, кастрация, потрошение, извлечение всех органов, анестезия, анатомия, окостенение, деформация, прививка, вакцинация. Некоторые из этих образов шокируют, они отвратительны, особенно когда неожиданно появляются в середине абзаца, посвященного искусству или повседневной жизни. Сикерт вообще очень неожиданно использовал жестокие и шокирующие метафоры в своей речи. Говоря об искусстве, он мгновенно мог переключиться на патологические ужасы, смерть, сердца мертвых женщин, кошмар, страх, ненависть, насилие, добычу, каннибализм, мертворожденных, кровь, перерезанное бритвой горло, вскрытые гробы, разложение, бритвы, ножи, лезвия.

В 1912 году в статье для журнала «Инглиш Ревью» Сикерт писал: «Увеличенные фотографии обнаженных трупов должны висеть в каждой художественной школе в качестве стандарта изображения обнаженной натуры».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ДЖЕНТЛЬМЕН-ТРУЩОБНИК

В последнюю неделю августа 1888 года на Лондон обрушились самые сильные дожди за это лето. Солнце выглядывало не более чем на час, все остальное время город тонул в густом тумане.

Температура оставалась на удивление низкой. В домах горели угольные камины. Черный дым валил из труб, загрязняя воздух и делая мрак непроглядным. В викторианскую эпоху никто не следил за состоянием окружающей среды, и слово «смог» было еще не изобретено. Но проблемы, связанные с использованием угля, были хорошо знакомы лондонцам.

В Англии перестали использовать для отопления дрова еще в XVII веке. Хотя люди понимали, что угольный дым вреден для здоровья, они продолжали использовать его во все больших масштабах. В XVIII веке в Лондоне было сорок тысяч домов и триста шестьдесят тысяч труб. К концу XIX века потребление угля значительно возросло, особенно среди бедноты. Подъезжающий к городу человек чувствовал запах Лондона задолго до того, как увидеть первые дома.

Небо было мрачным и затянутым тучами, дома покрывала черная копоть, а известняковые здания и чугунные украшения тонули в тумане. Загрязненный туман держался дольше и был плотнее, чем раньше. Канавы, прорытые еще во времена римлян, переполнились и источали зловоние. Отчет 1889 года, посвященный общественному здравоохранению, гласил, что при такой скорости, с какой Лондон отравляет себя, инженерам скоро придется укреплять берега Темзы, переполненной экскрементами миллионов жителей города. Неудивительно, что лондонцы предпочитали темную одежду. Иногда смог был настолько зловонен и ядовит, что приходилось закрывать лицо платком, чтобы туман не разъел глаза и легкие.