Волков. Гимназия №6 - Пылаев Валерий. Страница 3

Но парни в форме, похоже, изрядно его побаивались.

– Ничего, ваше благородие, – проворчал здоровяк, потирая ушибленную мною челюсть. – Столкнулись… нечаянно.

– Я вам устрою – нечаянно! – Усатый погрозил костлявым кулаком. – А еще гимназисты называются… При Александре Николаевиче вас бы уже сто раз выперли за такие выкрутасы, остолопов.

– Иван Павлович, мы не…

– Молчать! Молчать, когда я говорю. – Тот, кого назвали Иваном Павловичем, шагнул вперед и ухватил здоровяка за пуговицу на кителе. – Слушай сюда, Кудеяров, внимательно слушай: еще раз начнешь кулаками махать – вылетишь с волчьим билетом. Понял?!

– Да как же не понять, ваше благородие.

Здоровяк едва заметно улыбнулся – но тут же снова подобрался, старательно изображая испуг. Видимо, он уже не раз попадался на подобных потасовках и теперь всерьез рисковал огрести по полной. А его товарищи и вовсе успели то ли удрать по коридору, то ли спрятаться – и избежать праведного гнева…

Воспитателя? Или как его тут называют?

– Пошел вон отсюда. – Иван Павлович отпустил насупившегося Кудеярова и развернулся ко мне. – А ты, Волков, – марш в уборную! Не хватало еще с таким рылом на улице показаться.

Волков?..

В виновники потасовки меня вроде бы не записали, но на этом благосклонность Ивана Павловича закончилась. Он схватил меня под локоть, с неожиданной для своей комплекции силой проволок по коридору и буквально швырнул за дверь к видавшему виды умывальнику с латунным краном.

Прямо над ними висело зеркало – небольшое, с отколотым куском в углу, мутное и явно давно не мытое. И из него на меня удивленно таращился худой темноволосый пацан лет семнадцати-восемнадцати, облаченный точно в такой же китель со стоячим воротником, как и те, кто только что пытались отметелить…

Его? Меня?.. Нас?

Я поднял руку – и парень за стеклом повторил движение. Осторожно коснулся пальцами разбитого носа, покачал головой и снова уставился прямо на меня.

Может, я и правда выглядел примерно так – целую вечность назад. Так давно, что при всем желании не вспомнил бы. Впрочем, едва ли ритуал мог иметь такой… побочный эффект. События принимали весьма занятный оборот, и все больше напоминали какую-то фантасмагорию, однако вывод напрашивался сам собой: меня переместило не только во времени и пространстве – но еще и зашвырнуло в чье-то тело. И если…

– Долго тут рассусоливать будешь? – сердито буркнул за моей спиной Иван Павлович. – Как на девку пялишься… Мойся давай – и иди уже!

Я не стал спорить: открутил кран, сполоснул лицо, осторожно пощупал нос – кажется, не сломан – и даже кое-как привел в порядок одежду. Эти нехитрые операции не только окончательно привели меня в чувство, но и позволили хоть немного выдохнуть и подумать…

Нет – подумать как раз таки не получилось, хоть я и отчаянно пытался. Вопросы с жужжанием роились в голове, и с каждым мгновением их количество увеличивалось примерно вдвое. Даже срочных и самых-самых важных оказалось столько, что они принялись расталкивать друг друга, буквально встали колом где-то между ушей – и только вяло трепыхались, пока меня в конце концов не вытолкали из уборной, так и не дав как следует оттереть мокрой ладонью брюки.

– Вот, держи свое богатство.

Иван Павлович протянул мне изрядно помятую синюю фуражку и портфель, примерно такой же, как тот, что прошелся по моим ребрам. Видимо, подобрал где-то неподалеку, пока я мылся.

Там, где их обронил этот самый… Волков.

– Чего смотришь? Ступай уже домой.

– Домой?.. – переспросил я.

– Ты что, головой ударился? – Иван Павлович озабоченно нахмурился, но тут же ухмыльнулся и погрозил мне пальцем. – Паясничать вздумал? Так я тебя быстро отучу.

Вот тебе и воспитатель-наставник. Помощи тут точно не дождешься – да и не очень-то и надо!

Я уже успел сообразить, что если этот старый хрен кому-то и сочувствовал, то только себе – за необходимость возиться с бестолковыми гимназистами. Впрочем, лишние расспросы вряд ли принесли бы хоть какую-то пользу, а вот вред – запросто. Я пока еще понятия не имел, что собираюсь делать, но уж точно не собирался жаловаться на потерю памяти и закончить сегодняшний вечер в больнице для умалишенных.

Ничего, как-нибудь разберусь.

Спускаясь по лестнице, я изучил содержимое собственных карманов. Улов оказалось невелик: перочинный нож, пара позеленевших латунных ключей на проволоке, несколько медных монет, одна серебряная и крохотный черный переплет. Мягкий, «под кожу».

Паспорт. Точнее, паспортная книжка, судя по надписи под обложкой. Без фотографии, зато имя знакомое, видимо мое… теперь. Волков Владимир Петрович. В графе «Звание» – вполне ожидаемое «гимназист» с номером учебного заведения. А вот дальше…

Нет, я уже успел сообразить, что дело нечисто, хотя бы по знакомому, но непривычному языку с обилием ятей и еров на концах слов. И все равно никак не мог поверить, пока не добрался до строчки «Время рождения».

14 января 1892 года.

Приехали. Что я там говорил, пока чертил письмена на столе? Месяц, от силы полтора?

Ну-ну.

Глава 2

– Дай пройти! Встал тут, как этот самый…

Похожая на сердитый шарик бабуся с авоськой оттеснила меня богатырским плечом и с видом победителя плюхнулась на скамейку у окна. Мест в трамвае оставалось еще с дюжину, но ей почему-то хотелось занять именно это.

Да и пожалуйста – у меня определенно хватало проблем и без всяких там старых… перечниц.

Впрочем, время в их число явно не входило: его-то как раз имелось предостаточно. Каким бы корявым на поверку ни оказался мой ритуал, сработал он крепко – и до беды, которую притащил с собой шеф, теперь уже было лет сто, не меньше. Так что я не придумал ничего умнее, чем отправиться домой – ну то есть по адресу, указанному в паспортной книжке. До революции за пропиской в Петербурге следили строже некуда, так что вряд ли я… то есть Володя Волков, мог жить где-то еще.

Погода на улице оказалась теплая, и я без особой спешки прогулялся полкилометра от гимназии до Садовой. Спросил у городового на перекрестке, который из трамваев едет на Васильевский остров, забрался внутрь, заплатил строгому кондуктору в форменном кителе положенные три копейки – и поехал.

Не так уж я и плохо помнил город, судя по тому, как быстро отыскал дорогу от Ломоносовской – то есть от Чернышёвой площади, как ее тут называли. Самым разумным сейчас было бы устроиться куда-нибудь в свободный угол, подальше от ворчливой старушенции, и пораскинуть мозгами: составить план действий, понять, где же я так здорово прокололся с расчетами и куда (точнее, в какой именно год) меня закинуло.

Но я так и не заставил себя даже сесть. Стоял, вцепившись в поручень, и пялился в окно. Трамвай катился по рельсам не слишком быстро, и я без особого труда мог разглядеть проплывающие мимо в вечернем полумраке улицы.

Знакомые – и одновременно чужие. И не только из-за громадных вывесок частично на английском или французском языках, но по большей части – русских, с все теми же ятями и ерами. За мутным стеклом степенно проехала библиотека, два модных магазина, ресторан, какая-то адвокатская контора с труднопроизосимой фамилией владельца – и снова ресторан. Когда глаза понемногу привыкли к мельтешению гигантских надписей, все снова стало привычным, разве что чуть забытым.

А потом из-за угла здания на Сенной площади вдруг вынырнул храм. Огромный, златоглавый – ничего похожего тут отродясь не стояло. Прямо напротив метро… точнее, того места, где оно будет: станцию построили только в начале шестидесятых. Тогда она еще называлась площадь Мира – Сенной стала только в девяносто первом.

Вроде бы все то же самое – но не совсем. Чуть иначе загибаются повороты, по-другому разбегаются в стороны знакомые переулки. Мариинский театр на своем месте, только выкрашен почему-то в желтый, а не в положенный бледно-зеленый. Благовещенский мост, по которому трамвай не спеша перебрался на Васильевский остров, раньше был метров на триста ближе к Дворцовому, а не выходил прямиком на Восьмую линию… Да и сама линия основательно «раздулась», стала раза в полтора шире.