Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан. Страница 101

В итоге постановили: им нужна не столько стандартная тюрьма, сколько заповедник. И то, что они его получили, казалось Керри странно обнадеживающим. А вот чего в отчете не было, по всей видимости, потому что ей не положено об этом знать, — почему.

Неприятно признавать, но иллюзий Керри не питала: самым разумным было бы ликвидировать этих существ. Никто бы не узнал, и, без сомнения, нашлись бы те, кого бы исполнение подобного приказа не покоробило. Это было военное время, и если война что-то и доказывала, так это то, как легко люди теряют человеческий облик, даже если они выглядят так же, как вы. Шел 1942 год, и точно то же самое происходило в огромных масштабах по всей Европе. У жителей Инсмута почти не нашлось бы защитников. Один взгляд на них вызывал омерзение, заставлял сомневаться во всех знаниях о мире, о возможном и невозможном. Большинство людей, едва посмотрев на этих существ, согласилось бы, что им лучше умереть. Они оскорбляли само существование, всю систему привычных убеждений.

И все же они жили. Они пережили тех, кто устроил облаву, первых тюремщиков и большинство из тех, кто охранял их впоследствии. Они пережили всех, кто на протяжении поколений берег их секрет… но ради чего?

Возможно, им сохранили жизнь из гуманных побуждений, но Керри сомневалась, что гуманизм был решающим фактором. Парадоксально, но причиной мог быть страх. Пусть они поймали свыше двух сотен инсмутских чудиков, но сбежало-то куда больше; по мнению многих, сначала на пристань, а оттуда в океан. Уничтожить этих заключенных из-за их ненормальности — все равно что выбросить ценнейший ресурс, которым они могут стать в случае, если человечество столкнется с этими существами повторно, при неблагоприятных обстоятельствах.

Эсковедо обещал ей полный доступ. Что она будет знать столько же, сколько и он. Однако, когда отчет и какао подошли к концу, ощущения, что теперь она на равных с полковником, не было, более того, она сомневалась, что он сам знает хотя бы половину.

В самом деле: много ли должен знать человек, чтобы занимать «высокую» должность начальника тюрьмы?

Вопросы не давали покоя — начиная с количества. Она накинула пальто и снова выбежала под дождь. С наступлением сумерек, которые укутали остров, словно темно-серое одеяло, дождь стал еще злее и холоднее. Полковник все еще был у себя в кабинете и наверняка уже привык к тому, что с посетителей капает вода.

— Что случилось с остальными? — спросила Керри. — В отчете сказано, что в начале их было больше двухсот. И что это место было рассчитано на прием трехсот заключенных. То есть кто-то полагал, что со временем привезут еще. Однако сейчас их шестьдесят три. От естественных причин они не умирают. Так что стало с остальными?

— Какая разница? Я имею в виду, для ваших целей. Для того, зачем вас сюда пригласили.

— Вы же знаете, что животные понимают, когда их собираются уничтожить? Волки. Собаки в приютах для бездомных животных. Скот в загонах на скотобойне. Они не могут говорить, но все понимают. Они способны почувствовать такое с расстояния в несколько миль, — Керри ощутила, как холодная капля скользнула по лбу. — Насчет рептилий и рыб не знаю. Но если в ваших заключенных осталось хоть что-то человеческое, я не удивлюсь, если они тоже понимают, что их уничтожают, а может и хуже.

Полковник продолжал смотреть на нее в ожидании. До него явно не доходило.

— Из того, что я знаю, вы посылаете меня к ним как последнего переговорщика, который должен выяснить, как надежнее совершить геноцид над остатками их вида. Вот почему это важно. Такой они меня увидят?

Некоторое время Эсковедо смотрел на нее, не двигаясь и не отводя взгляда, что заставляло здорово нервничать в попытках угадать, о чем он думает. Он зол? Разочарован? Подумывает отправить ее назад, пока она не побывала в тюрьме? Он смотрел на Керри так долго, что идеи кончились, и она сообразила, что этот взгляд и был ответом.

— Вот так они смотрят, — сказал полковник. — Они не моргают. Белков глаз у них тоже нет, так что непонятно, куда направлен взгляд. Вы будто смотрите в зеркало, а не в глаза другому существу. Зеркало, от которого хочется отвернуться. Так что… какой они вас увидят? — он тряхнул головой и раздосадованно фыркнул. — Я понятия не имею, что они видят.

Интересно, давно он здесь служит? Привыкнет ли он когда-нибудь к присутствию враждебных чужаков? Удалось ли это кому-то из его предшественников — всех, кто служил здесь до него? Если это вообще возможно.

— Как я и сказал, я придерживаюсь фактов. Все, что я могу сообщить: когда кто-то обнаруживает таких существ, вполне ожидаемо, что время от времени одно-два из них исчезают в системе.

— В системе. О чем вы?

— Вы правильно поняли, что здесь мы не занимаемся наукой. Для этого есть другие места. Вы ведь не наивны и понимаете, что исследование подразумевает не только наблюдение за их перемещениями и ведение записей о том, что они ели на обед.

Наивна? Нет. Керри ожидала услышать именно такой ответ еще до того, как добралась сюда. Однако стоило убедиться. Необязательно быть наивной, чтобы надеяться на лучшее.

Ответ приснился ей той же ночью, когда она со всей мучительной ясностью осознала: инсмутские заключенные потеряли способность говорить на известных языках, однако кричать — в соответствующих условиях — наверняка не разучились.

Утром дождь сменился весьма густым туманом, который холодным облаком окутал остров перед рассветом. Вместе с морем и небом исчезло само понятия расстояния, вперед Керри видела не дальше нескольких шагов, а вокруг расстилалась беспросветная серая мгла. Если бы не дорожки из гравия, она бы попросту потерялась или же могла дойти до края острова, застрять там в колючей проволоке, и никто бы ее не нашел. Живой, по крайней мере.

Теперь, когда каналы открылись и интуиция обострилась, она чувствовала: это худшее место из всех, где она бывала, и невозможно сказать, какая сторона несет за это бо́льшую ответственность.

Керри позавтракала, и, прихватив стаканчик кофе, отправилась в кабинет к Эсковедо, который должен был сопроводить ее до тюрьмы. Она нависала над морем в западной части острова. Дальше — сплошная вода, до самой Азии. Огромная, выстроенная из кирпича, который настолько пропитался влагой, что стены выглядели склизкими, тюрьма выплыла из тумана, словно поднятое со дна судно.

Керри задумалась, каково это: войти и провести внутри семьдесят лет? Как это отразится на психике? Остался ли хоть один в своем уме? Или для них жизнь остановилась лишь на краткий миг? Если их не убивали сразу, продолжительность жизни была неопределенна. Может, они считали время союзником. Время будет убивать тюремщиков поколение за поколением, а они будут жить. Время разрушит стены. Может, вся земная жизнь вымрет — а они будут жить.

Им всего-то надо будет пройти пару десятков ярдов до моря.

— Кто-нибудь из них убегал отсюда? — спросила Керри.

— Нет.

— Вам не кажется это странным? Мне — да. Разве за семьдесят лет хоть один заключенный не совершит побег почти из любой тюрьмы?

— Не отсюда. Здесь не такие порядки, как в обычной тюрьме. Заключенные не работают. Нет ни кухни, ни грузовиков, которые отвозят белье в прачечную, ни возможности подкопа. У них не бывает посетителей. Дни напролет мы просто пялимся друг на друга. — Полковник остановился у утопленного арочного проема и нажал на кнопку вызова охраны, чтобы им открыли. — Если хотите знать мое честное мнение, настоящие узники тут мы.

Внутри их встретили бесконечные решетки и безликие казенные коридоры, пропитанные запахом рыбы. Они, это их запах. Солдаты принесут этот запах домой: он въедается так же, как запах разлагающейся плоти. Оставалось им только посочувствовать. Этот запах будет мерещиться им повсюду, даже если когда-нибудь им удастся его вывести.

Через несколько пролетов, явно огибавших центральную часть, лестница наконец вывела их почти на самый верх, на обзорную площадку. Каждая наблюдательная точка, расположенная по периметру подпорной стены, особенно три вышки охраны, выходила на огромный карьер, напоминавший заброшенную каменоломню. Из массы темной морской воды тут и там поднимались плоские террасы и скругленные плиты. Грубые ступени вдоль стены вели в три уровня комнат — камер, не закрытых решетками.