Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан. Страница 34

— Льстец. — Аттила скорчил кокетливую гримасу и присел рядом с Таннером, возле угла клетки. — Наша компания? Мы всего лишь мелкие сошки. Мы — лишь аванпост. Это — Сибирь. Но мы делаем, что можем.

— Есть и еще такие, как вы? — никакая мысль не смогла бы ужаснуть Таннера сильнее.

— Неужели ты думаешь, что штуки вроде нашего маленького домика для игр, каким бы скромным он ни был, появляются сами по себе, без участия глубоких карманов и древних знаний? Это происходит как минимум со времен Четвертого крестового похода. Того, который так и не дошел до Иерусалима и завяз в Константинополе. Я, как и все, люблю, когда христиане истребляют христиан, но это было что-то особенное. Пришлось бы переписать целую кучу учебников истории, чтобы уместить туда все его положительные последствия. Никогда не позволяй никому заявлять, будто война не приносит миру больше всего добра.

Таннер издал звук, отдаленно напоминавший смешок.

— Готов поставить глаз на то, что войну ты в своей жизни видел только с соседнего континента.

— Ты что, Одином себя возомнил? Мудрость тебе пригодилась бы, что так, то так. — Аттила просунул руку в клетку и приятельски похлопал его по плечу. — Есть два типа людей, старший братец. Те, кто сражается на войне, и те, кто за ней наблюдает, делает выводы из того, что происходит, а потом применяет их на практике. Представь, как то, чему ты только что был свидетелем, происходит в промышленных масштабах. Представь, как этих выродков скручивают и перемалывают в таких количествах, чтобы по-настоящему привлечь внимание богов. Вот тогда тучи расступятся, и потолок Сикстинской капеллы украсят новые персонажи, и, если у тебя кишка будет не тонка, ты увидишь сногсшибательную демонстрацию того, что на самом деле может означать слово «гурман». И самое главное… Мне не нужно это себе воображать.

— Ты имеешь в виду, что уже видел такое.

— В Чехии, девять лет назад. Это произвело на меня большое впечатление.

Таннеру хотелось проблеваться.

— Почему вам обязательно обращаться с ними… вот так?

— Таков принцип, древний принцип. Не думаю, что ты о нем когда-нибудь слышал. «Души чистейшие — те, что из тела исторгнуты силой». — Аттила осклабился. — А может, богам приятнее, если мы немножко пережевываем для них пищу.

Таннер сел прямее, прижимаясь спиной к прутьям.

— Но зачем это вам? На самом деле? Что вы за это получаете?

— Да перестань. Ты не настолько туп. Чего люди всегда хотели от богов?

На этот раз смех Таннера прозвучал почти как настоящий.

— Вы угождаете им, чтобы они дали вам то, чего вы хотите? Это же херня. И всегда было херней.

— Предпочитаешь не замечать очевидного, да? Послушай… хочешь — верь, хочешь — нет, но в этих людях есть чистота родом из таких давних времен, что ни ты, ни я не способны этого себе представить. Она встречается и в некоторых местах, и даже в растениях и животных, но я занимаюсь людьми. Они это не выбирали. Просто так получилось. Так сложились их частицы. Но для тех, кто понимает материю и энергию на интуитивном уровне… как ты думаешь, сколько в таком теле может содержаться изначальной силы? Как ты думаешь, если поглотить такого человека, каков он будет на вкус?

Таннер произнес это слово одними губами, не вслух. Трюфели.

— Они жаждут, мы доставляем, они наслаждаются. Это хорошее соглашение.

— Ты так и не сказал мне, чего вы хотите.

— Того, что мы почти уже получили. Европа была знаком. Альфа Центавра была знаком. Это значит, что договор будет соблюден.

Что бы ни таилось в глазах Аттилы, оно было таким же холодным, как этот подвал.

— Сделка была заключена очень давно. Когда они насытятся… когда вкус сотворения мира придаст им достаточно сил… они придут и покончат с этой бесполезной ебаной планеткой, и создадут из ее праха что-то настоящее.

Пятая фаза

Было так много причин не верить ей. Решить, что Бьянка нашла в Сети кучку двинутых, которые тратили жизнь на то, чтобы поддерживать заблуждения друг друга, и купилась на их бредни. Они дали ей ответы и были рады принять ее в свой круг. Сумасшествие, как и страдание, не любит одиночества.

Но я все равно ей поверила.

Правда, которую она отыскала для себя, была чудовищно логична, а это имело значение, поскольку я тоже была частью этой правды. Она обещала объяснить то, что преследовало меня большую часть жизни. Если зайти на середину реки, необязательно знать, где у нее исток, а где — устье, чтобы понять, что тебя подхватило течение.

Я бросила попытки выплыть на сушу. У меня никогда не получалось задержаться там надолго.

А теперь? Что сделано, то сделано. Назад пути нет. Теперь нам предстояло с этим жить и попытаться уйти от наказания, для начала избавившись от обременительного трупа. И похоже было, что заняться этим придется мне, потому что вскоре после того, как Грегг испустил последний вздох, Бьянка впала в такой глубокий ступор, что мне пришлось отвести ее в ванную, раздеть, вымыть и уложить в кровать…

Где она и провела следующие девятнадцать часов, глухая к призывам как этого, так и любого другого мира.

Она была так уязвима. Все мое сочувствие, все сострадание было направлено не на Грегга, а на маленькую девочку, которой когда-то была Бьянка, и на то существо, которым она была в своих воспоминаниях и которое теперь называла атавистом, жившее в каком-то другом мире и в каком-то другом теле — амфибии, рептилии или чего-то такого, чему в нашем мире аналога не было. Вероятно, если бы я смогла понаблюдать за одним из ее прежних сородичей, эта гибернация стала бы для меня понятной. Может, они засыпали после того, как расправлялись с добычей, и какая-то древняя часть Бьянки помнила об этом?

Или ей просто нужно было ненадолго отключиться и сбежать от действительности?

Время от времени я заглядывала к ней, садилась на кровать и нежно убирала с ее лица волосы. Была ли это любовь? Я не знала, мне просто казалось, что Бьянка сделала бы то же самое для меня.

Иногда я усаживалась рядом, сжимая в руке нож для хлеба. Он был способен не просто изменить ее семейное положение. Он мог покончить с ее жизнью и, может быть, привнести какой-то смысл в мою. Ведь я не просто должна была убивать такие формы жизни, как Бьянка, я должна была убивать их ради своего мира, верно?

Пока она спала, я прижимала кончик ножа к ее шее, смотрела, как под ним проминается кожа. Мне даже не обязательно было взмахивать им или ударять. Нужно было только обхватить рукоять обеими руками, навалиться на нее всем весом и наклониться вперед. Небольшое сопротивление — кожа прочна, — а потом хлоп — и дело сделано.

Но что должно было случиться потом? Вот в чем состоял главный вопрос.

Ты узнаешь, что рождена для этой цели, когда сделаешь это.

Ты узнаешь зачем, когда это случится.

Их кровь станет залогом твоего бессмертия.

Может, небо распахнется, даруя мне ответы? Или в меня закачают данные, которые позволят мне взглянуть на мир обновленными глазами? Но более вероятным казалось, что я так и останусь сидеть под бьющим из ее глотки горячим фонтаном, не получив никакой награды, в очередной раз сыграв роль послушной марионетки в руках высших сил.

В эти мгновения нерешительности я совершила немыслимое — начала чуть лучше понимать Уэйда Шейверса и задалась вопросом, не так ли он себя чувствовал, когда впервые убивал ребенка. Он наверняка долго боролся с этой тягой, прежде чем поддался ей. А когда поддался, это придало его жизни новый смысл.

Но — ради моего мира? Вы перестарались с рекламой, суки. Идите на хуй. Мой мир нравится мне больше, когда в нем есть Бьянка.

Так что все в порядке, подружка моя. Можешь спать сколько угодно, а я позабочусь о трупе.