Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан. Страница 38

Я могу говорить только за себя, но теперь я знаю: это та похожая на ледяной огонь штука, которая однажды прожгла в моей щеке дыру и с тех пор пробиралась к моему сердцу, опустошая меня и заполняя.

И в этом взгляде, который скрывает сдерживаемое мной зло, нет ничего общего с «намасте».

Я вспомнила новость, о которой слышала много лет назад. Кажется, это случилось в Канаде, в точно таком же автобусе. Какой-то парень отрезал голову другому пассажиру. Он охотился за инопланетянами, и Господь сказал ему: чувак, смотри, вон один из них — лучше разберись-ка с ним на месте.

Разница в том, что я уверена в своей правоте и контролирую себя. Вам придется изуродовать меня гораздо сильнее, чем вы уже это сделали, чтобы я стала тем, во что вы, чудища небесные, хотите меня превратить.

— У тебя ведь было очень странное детство, да? — спросила я у обожженного солнцем мужчины.

Они с девушкой, похоже, были вне себя от страха. Не каждый день тебе является валькирия. Не исключено, что они тоже вспомнили про канадский автобус. Через несколько секунд он робко кивнул. Странное… ну да.

— Нелегко, наверное, когда никто не верит в то, что ты точно о себе знаешь, в то, что для тебя нормально. Когда никто даже не понимает. Но как они могли понять? У них совершенно другая система координат.

За тонированными окнами автобуса со скоростью восемьдесят миль в час проносилась мимо пустыня, изнывавшая под светом звезды, до которой было девяносто три миллиона миль. Это ослепительное сияние покинуло поверхность Солнца восемь с лишним минут назад. Неудивительно, что столь многие из нас идут по жизни, чувствуя себя не в том месте и не в том времени.

— Вы до самого Денвера едете? — спросила я у них.

Мужчина сперва взглянул на свою спутницу — типа, стоит ли мне говорить правду этой сумасшедшей? А потом признался, что да, до самого.

— А потом куда?

— Честно говоря, не знаю. Разберусь. Я просто… почувствовал, что мне нужно туда поехать.

Я ни разу не видела человека, более озадаченного тем, что и почему он делал. Интересно, если бы я оказалась достаточно близко, чтобы заглянуть в маленькие глазки сотен птиц-камикадзе, прежде чем они устремились к скале, помнившей, как она была колоннадой, увидела бы я там то же самое выражение?

Я не стала больше беспокоить этих достойных людей.

Мы выехали на рассвете и начали подниматься по Западному склону Колорадо на закате. По мере того как сгущалась темнота, воздух редел, а вокруг нас поднимались величественные горы, мне становилось все проще отключиться от окружающих и притвориться, что есть только я, и мое окно, и черно-синее небо за ним. Звезды выглянули из своих укрытий, и казалось, будто ничто уже не имеет значения — ни два дня постоянного движения, ни фиговая еда, ни сон урывками, ни покрасневшие и чешущиеся глаза. Мне просто хотелось, чтобы мы с Бьянкой обнялись и сказали друг другу, что теперь все будет хорошо.

Мы были где-то к востоку от Вейла, когда небо озарила вспышка — полоса зелено-белого огня, снижаясь, летевшего на север. Клянусь, в последние наносекунды перед тем, как погаснуть, она была ниже, чем вершины самых высоких гор вдалеке. Я подумала было о том, как близко к моему дому упал этот метеорит, но оказалось, что шоу еще не закончено. Он оказался не один. За ним последовало еще пять или шесть полос — меньше, выше и севернее, направлявшихся в сторону Вайоминга, а то и Монтаны.

И хотя я не вспоминала о брате уже много часов, я подумала о нем в этот момент. Потому что должна была и чуть об этом не забыла. Мы с Таннером дали друг другу обещание в те времена, когда были достаточно молоды для подобных жестов: когда увидишь падающую звезду, подумай обо мне. Ведь, что бы мы ни делали, как бы далеко ни оказались друг от друга, я тоже могу ее увидеть. А значит, мы как будто будем вместе.

Волшебство этого мгновения сделало то, что было потом, чуть менее ужасным.

Я огляделась, чтобы понять, заметил ли еще кто-нибудь то же самое, но все было именно так, как мне представлялось. Пассажиры пялились либо в свои телефоны, либо в никуда.

А как насчет атависта в задней части автобуса? Я готова была поверить, что он поднял взгляд в нужную секунду, потому что его подтолкнул какой-то подсознательный импульс.

Но вот видел ли он все, что видела я? Скорее всего нет.

Он ведь не исходил диким криком.

В следующие несколько мгновений я продолжала видеть послеобраз, словно он был выжжен на моей сетчатке в тонах фотонегатива: ночное небо магниево-белого цвета над бледно-серыми горами, а в нем — черная луна и россыпь смоляных звезд, похожих на пробитые в куполе дыры, приглашающие заглянуть в какое-то бескрайнее пространство снаружи.

А поверх всего этого, на паутине, протянувшейся от звезды к звезде, от одного бесплодного мира к другому, лежали очертания огромных аморфных тварей, казалось, корчившихся в невообразимых муках. Мне вспомнились старые рисунки с титаническими небесными созданиями, которые были придуманы древними астрономами и остались с нами по сей день. Мы всегда ощущали нужду упорядочивать, находить в этой кучке звезд льва, в той — охотника, а вон в тех — быка, и собаку, и медведицу.

То, что увидела я, было не настолько узнаваемым. Такая анатомия могла бы получиться, если бы какая-нибудь допотопная форма жизни бродила по миру миллионы лет, не уставая при этом расти, ничем не ограниченная, ничем не направляемая, кроме безумия и прихотей. Они покрывали собой купол ночи, как чудовищные морские анемоны.

После шести лет я не могла разглядеть в своей жизни смысла. Но иногда детали ее связывались между собой, как соединенные линиями звезды, и образовывали узоры, и на мгновение я замечала в этом скрытую систему, направлявшую меня к какой-то предопределенной цели.

Чем бы ни была темная материя — та штука, которая, как говорят физики, составляет двадцать семь процентов Вселенной, — ее вроде как никто никогда не видел.

Поэтому кто может сказать, что в то мгновение передо мной не предстала именно она?

Если уж темная материя существует, то что-то же должно из нее состоять.

Нож оставил бы более ровную рану.

Но Таннеру было нужно не это. Ему нужна была кровь, а из этой раны она хлестала — он причинил себе столько вреда, сколько мог, чтобы оставаться при этом способным на какие-то действия. Повреждение нервов стало бы уже перебором.

Молния от спальника прогрызла в мясистой левой ладони Таннера длинную рваную дыру. После чего началась игра наперегонки со временем и вазоконстрикцией. Он заливал кровью все, что мог, пока мог. Он размахивал рукой, создавая дорожку брызг между люком и своей клеткой. Когда поток ослаб, он надавил на рану, расковырял ее и выжал еще немного крови.

Ожидая, что случится дальше, он перевязал рану кусками фланели, оторванной от подкладки спального мешка. Хотя бы это принесло ему удовлетворение. С самой первой ночи он гадал, кто использовал спальник до него. Сколько дней и ночей провел этот человек, прячась в его кокон от холода, молясь о том, чтобы снова увидеть мир, прежде чем умереть, взглянув лишь на самую худшую его сторону?

Таннер принял решение легко и спокойно: теперь, когда он знал, чем они здесь занимались, он отказывался служить их козырем, инструментом контроля над Дафной. Это было настоящим освобождением. Стоило ощутить себя расходным материалом, как все встало на свои места.

Его ладонь пульсировала, рану жгло. Он сидел на полу, выставив руку из клетки. Если бы он мог ускорить начало особенно вонючей гангрены, он бы и это попробовал. «Чуешь меня? Так приди и возьми».

Это могло сработать, а могло и не сработать.

Он мог сознательно истечь кровью или молча пожертвовать своей душой.

Он мог умереть сейчас или позже.

Имя возможностям было легион.

Как он ощутил приближение бога — может, настроился с ним на одну волну? Или просто теперь его ничто не отвлекало? Ни гранаты, ни травмы, ни команды убийц, ни превращенные в кашу тела. Оставались лишь он сам и их бог, и Таннер был абсолютно сосредоточен.