Кровавый триптих - Кейн Генри. Страница 13

- Никакая это не шутка. Фрэнк знал про это твое имя?

- Знал. Между прочим, это настоящее. Роскошно звучит, да? Но где ты откопал эту строго секретную информацию?

- Это имя фигурирует в страховом полисе Фрэнка Паланса. Имя его бенефициария.

- Фигурировало, ты хочешь сказать. Завещательное распоряжение было изменено. В пользу Роуз Джонас.

- Ошибка.

- Но ты же сам звонил при мне страховому агенту. Кейту-как-там-его...

- Он получил распоряжение изменить условия страхового договора в пункте о бенефициарии. Все бумаги были готовы, но Фрэнк не успел ничего подписать. Он собирался это сделать после своего возвращения из рейса. И если бы он подписал - тебе бы ничего не досталось. Однако Фрэнка поторопились убить. Поэтому страховой полис сохраняет свою прежнюю силу и бенефициарием покойного выступает некая Фанни Ребекка Форцинрассел, которой предстоит получить двойную страховую сумму.

- Не может быть! - Она учащенно задышала. - Вот это да!

- И за меня тоже можешь порадоваться. Сумма страховки составляет пятьдесят тысяч, но Фрэнка застрелили, а это смерть от несчастного случая, и в этом случае выплачивается двойная страховка - сто тысяч долларов. И все они твои...

- Ух ты...

- Ну что, тебе не жалко выплатить мне причитающиеся двадцать процентов? Если да, то пора начинать бухгалтерию...

- Только не тебе, милый. Для тебя мне ничего не жалко. Я же тебя люблю. - Лола склонилась ко мне и пощекотала губами мое ухо. - Я хочу, чтобы ты поскорее выбрался отсюда. Я не могу дождаться...

- Я тоже - уж можешь мне поверить.

В палату неслышно вплыла крахмально-белоснежная сестра.

- Больной в очень тяжелом состоянии, - проскрипела сестра крахмальным голосом. - Вы нарушаете все правила внутреннего распорядка - с этими полицейскими и прочими посетителями... Больной утомился, мисс.

- Разве? - изумился я.

Лола послала мне воздушный поцелуй

- Приду завтра.

- Ты прелесть!

- В часы, отведенные для посещения.

- Я буду с нетерпением ждать этого момента.

На её губах заиграла лукавая сияющая улыбка.

- Я тоже!

Крахмальная сестра увела её.

Я лег и стал размышлять. Через три дня меня выпишут. Как приятно выписаться из больницы через три дня и попасть в горячие объятья сблазнительной блондинки. Я стал вспоминать, как впервые её увидел, вспомнил ту игру в кости на банкете, вспомнил нашу поездку в Оук-Бич и вид её роскошной изящной фигуры, когда он замерла на коничке трамплина, и резкое движение руки, развязывающей пояс белого махрового халата, и коричневое тело с двумя белыми полосками...

Она была похожа на меня - давно уже не ребенок, много чего в жизни испытавшая... Возможно, она сказала мне правду о своем возрасте, возможно, нет: а так очень на меня похожа - решительная, увлекающаяся, двужильная: бежит, падает, встает, падает, снова встает... Интересно, надолго ли этот союз - Лола Сазерн и Питер Чемберс. Но сколько бы он ни продолжался, все в нем будет так же, как и в нашей жизни - будем спотыкаться, падать, снова подниматься и упрямо бежать вперед. Я выдвинул ящик тумбочки и достал подписанный ею в бане на Оук-Бич контракт. Перечитав короткий текст, сложил листок и положил обратно в ящик.

Контракт обещал мне ровно двадцать тысяч родных и незаменимых долларов.

Любовь любовью, но кушать-то человеку тоже надо.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

ВОСКРЕСНАЯ БОЙНЯ

Пожалейте бедного частного сыщика!

Разрешите представиться - перед вами парень, кого угораздило выбрать себе профессию, ставшую мишенью для клеветы в респектабельных газетах и насмешек в бульварных листках, охаивания в кино, пародирования в радио - и телевизионных постановках - и тем не менее, невзирая на некончаемые потоки облыжного злословия, он еще, видите ли, должен зарабатывать себе на пропитание законным, с позволения сказать, бизнесом.

Но он давным-давно уже привык сносить все это.

Он давным-давно привык к тому, что всякий лопоухий олух уверен, будто ему не составляет труда мгновенно разрешить головоломный и в высшей степени идиотский ребус, что каждый злодей считает его злейшим личным врагом, а каждый гангстер только и мечтает плюнуть ему в лицо и посмотреть, как ему это понравится, и всякий лоботряс норовит покрасоваться перед ним, поигрывая невесть откуда взявшимися бицепсами, и любая фифа только и ждет, что он полезет к ней под юбку.

Он давно уже и к этому привык.

Не привык же он вот к чему - к беспечной публике, которая привыкла думать, будто он не сидит на месте и что ему надлежит работать без передыха круглые сутки семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году; и один из представителей этого клана скучающих бездельников - вот в этот самый момент - тычет пальцем в кнопку моего дверного звонка, и звонок оглашает мою квартиру оглушительным воем, точно взбесившаяся сирена воздушной тревоги, которая будит среди ночи добропорядочных граждан, почивающих мирным сном праведников.

Дело было в воскресенье. Накануне я отправился в постель довольно поздно после трудной недели. Воскресенье был моим законным выходным, и я имел намерение проспать добрую половину дня. А может и аж до понедельника. Бывает такое. Бывает даже с лучшими из нас и с худшими - и я вовсе не претендую на первое. Но и лучшие, и худшие, и те что посередке, - они-то почему должны становиться жертвами причуд всяких там чудил, насмотревшихся кинобоевиков или начитавшихся бульварных газетенок, или запомнивших слишком много детективных постановок, которыми без разбору засоряют эфир литературно-драматические редакции наших радиостанций.

Звонок разрушил мой мирный сон.

Я откинул одеяло и в свирепой ярости зашагал из спальни в прихожую и прошествовал мимо гостиной к входной двери - с единственной мыслью. Открою дверь, посмотрю в глаза наглому осквернителю моих снов и, с размаху захлопнув дверь перед его носом, вернусь в постель, нахлобучу подушку на голову - и пусть его трезвонит, пока у него палец не отсохнет.

Я распахнул дверь - и все мои сладострастные намерения вмиг улетучились.

Первое что бросилось мне в глаза - револьвер.

Большой револьвер, чей ствол ткнулся мне прямо в пояс пижамных штанов. Я успел распознать в нем пушку 45-го калибра, а потом узнал и ухмыляющуюся рожу его владельца.

- Пэтси Гурелли, - выдохнул я.

- Ну! - отозвался Пэтси Гурелли.

- Нечего тебе стоять на сквозняке, - заметил я. - Входи. Как приятно видеть такого неожиданного гостя в такое чудесное воскресное утро.

- Уже далеко не утро, - буркнул Пэтси Гурелли.

- Как не утро?

- К тому же у тебя везде горит свет. Ты, верно, завалился спать поздно?

- Сегодня же воскресенье, насколько мне известно. Ты же не будешь этого отрицать?

- Воскресенье, точно. Но не утро.

- А сколько времени?

- Восемь. Вечера.

- Ну ладно, заходи...

Пэтси ввалился в квартиру, и я закрыл за ним дверь. Но Пэтси не сдвинулся с места. Он хотел, чтобы я шел впереди. Его рот разъехался в широкой ухмылке, когда я двинулся в гостиную и, обернувшись в дверях к нему, сказал:

- Пэтси, малыш, будь как дома.

- Кажется, я тебя сдернул с койки, а?

- Можно и так сказать.

- Ладно. Шутки в сторону. Присесть можно?

- Отчего же, садись. Смею ли я быть настолько негостеприимным, приниммая у себя такого долгожданного гостя, который зажал в своем пудовом кулачище столь красноречивый знак его дружелюбия.

- Господи! На тебя сегодня что, напал словесный понос, а, сыскарь? Пэтси вздохнул и плюхнулся в кресло, не выпуская из руки свою грозное оружие. Это был здоровенный парень с кривыми ногами, широченными плечищами, сплюснутым носом, скрипучим голосом и длинными ручищами, оканчивающимися ладонями, похожими на банановые гроздья.

- Ну, давай, выкладывай, в чем суть.

- Какая суть?

- Твоего вторжения. Что тебе от меня нужно?

- Мне? Мне-то ничего не нужно. А вот в тебе есть нужда.