Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство - Адамович Надежда. Страница 27

^{Федор Солнцев. Торжковская женщина в простом летнем платье. 1832. Альбом иллюстраций «Одежды Русского государства» / The New York Public Library Digital Collection}

Такие представления о красивой фигуре дошли до XIX века практически неизменными. В свадебных песнях Нового времени красавицу описывают так: «без платья толста» и «без подносу высока» [210]. А вот идеал фигуры из старинных заговоров: «…плечами плечиста, грудями грудиста, речами речиста, лицом круглолица, на щеках алалица, бровями черна, очами очна» [211]. Недостающие сантиметры в росте добирали, подкладывая в сапоги солому. А на помощь беднягам-худышкам приходила колоколообразная одежда, благодаря которой фигура казалась более дородной. Под таким платьем, если выбрать размер побольше, можно было скрыть даже самую узкую талию и прослыть настоящей красавицей — как тут не вспомнить царевну Забаву из «Летучего корабля»!

И тут мы переходим к еще одной крайне важной теме — внешнему виду женских ног. Древнерусские воззрения и здесь перпендикулярны современному идеалу. Стройные ножки? О нет, только не это!

Красивые ножки должны быть как «колоды», чтобы выдержать, если девушка решит взять в руки палицу, как богатырша-поляница, либо одной левой поднять или мешок килограммов на восемьдесят, или с десяток детишек. Чтобы соответствовать такому идеалу, девушки на выданье не щеголяли в коротких юбках, а, наоборот, надевали по две-три пары плотных чулок: так ноги будут казаться потолще.

Ну и, конечно, девушки сидели на особой диете.

Жуть какая-то! Скорее всего, это очередной анекдот из серии «А в Москве медведи по улицам ходят». Но даже если это фейк, все равно видно, насколько изменились наши представления об идеалах женской красоты. Современная девушка-модель показалась бы нашим прапрапрапрадедушкам уродливой. Также им бы очень не понравилась ее ухоженность, ведь на Руси чрезмерная забота о собственной внешности считалась огромным недостатком. Таких женщин называли «злыми женами».

С таким выражением мы уже встречались раньше: о них говорил в XII веке Даниил Заточник. «Не зри в зерцало», — наставлял он «злообразных» (то есть некрасивых) жен. То есть не позорься, не заглядывайся на себя в зеркало, «ибо, увидевши безобразие лица своего, сильно опечалишься из-за этого» [213].

В сознании наших предков образ «злой жены», в общем-то, очень похож на идеал «статусной» жены нулевых. Она много времени уделяет своей внешности, не умеет вести хозяйство и не работает. В старину такую женщину назвали бы «пороздной» — праздной, ленящейся. А еще такая женщина отличается тягой к независимости или стремлением быть главной в семье, самостоятельностью в суждениях, злословием, лживостью. В старину любого из этих качеств хватило бы, чтобы женихи навсегда отвернулись от девушки.

Глава 13. Девичьи потехи

Большинство исследователей склонны считать, что рождение ребенка в Древней Руси не считалось радостным событием. Дети воспринимались не как дар Божий, а как приплод домашнего скота. В случае необходимости ребенка можно было и убить. «Бог дал — Бог взял», — равнодушно констатировали наши предки смерть детей. Николай Карамзин писал, что русские язычники при большом семействе убивали девочек, но обязаны были сохранять жизнь сына [214]. В Житии Оттона Бамбергского отмечается, что у поморских славян есть обычай убивать девочек и что «ужасно это — нельзя выразить словами: даже дикие звери не поступают так с детенышами своими» [215]. Славяне объясняли, что некоторых девочек убивали, «чтобы удобнее присматривать и заботиться о других» [216].

К сожалению, мы не можем на основании имеющихся свидетельств — письменных и археологических — установить, как на самом деле наши предки относились к детям, насколько широко было распространено детоубийство и каралось ли оно как-либо. С принятием христианства — точнее, с появлением записанных законов — убийство ребенка (в том числе нерожденного, то есть аборт) определяется как грех и попадает в ведение церкви. В уставах князя Владимира и Ярослава Мудрого регламентируется наказание:

То есть женщину следовало отправить в «церковный дом», чтобы она там отбывала покаяние, пока ее не выкупят родичи.

Лишь в XVII веке детоубийство окончательно становится уголовным преступлением. В Соборном уложении (1649) отмечается: «А будет отец или мати сына или дочь убиет до смерти, и их за то посадить в тюрму на год, а отсидев в тюрме год, приходити им к церкви Божии, и у церкви Божии объявляти тот свой грех всем людем вслух. А смертию отца и матери за сына и за дочь не казнити» [218].

Мнение, что на Руси девочек убивали чаще, чем мальчиков, бытовало долго, однако в действительности это заблуждение. Во-первых, известно о семьях со множеством дочерей, а во-вторых, на Руси имела широкое распространение практика удочерять или брать на воспитание девочек, а значит, девочки во всех слоях русского общества были желанны [219].

К XVII веку на Руси брачного возраста девушки достигали в 12 лет, а юноши — в 15 лет [220]. Но были и исключения: князь Юрий Долгорукий, например, женился на девочке 11 лет. Вступали в брак в юном возрасте обычно представители высших сословий. Так, чтобы достичь своих политических целей, могли совсем маленького ребенка выдать замуж («младу сущу, осьми лет») или «оженить» (будущий царь всея Руси Иван III был «опутан красною девицею пяти лет от роду» в семилетнем возрасте) [221].

^{Федор Солнцев. Женщина Вологодской губернии. 1820–1869. Альбом иллюстраций «Одежды Русского государства» / The New York Public Library Digital Collection}

Но во все эпохи превращение девочки в девушку знаменовали месячные. Сведений о том, что думало древнерусское общество об этом деликатном вопросе, к сожалению, нет, но этнографический материал XIX — начала XX века может в какой-то мере компенсировать их отсутствие. До последнего времени в России еще сохранялся обряд, которым, как считают ученые, с давних пор отмечали переход девочки из одной возрастной категории в другую. Но если в начале XIX века его участницами были девушки 15–17 лет, то в древности он, скорее всего, совершался над девочками после первой менструации [222]. Это обряд вскакивания (впрыгивания) в понёву. Вот как его описывает историк и филолог Андрей Глаголев (1793–1844):