"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17 (СИ) - Марков-Бабкин Владимир. Страница 32

Но Лукомский, конечно же, был тертым калачом и продолжил зондаж моих намерений.

– Однако же основные события происходят сейчас в столице. И даже если вы, ваше императорское высочество, заручитесь поддержкой государя и армии, как вы сможете влиять на события в Петрограде из Могилева? Да и, как показывает опыт последних дней, одной вооруженной силы недостаточно для усмирения черни. Не говоря уж о том, что войска массово переходят на сторону восставших.

– Вы абсолютно правы, Александр Сергеевич. Это очень серьезный вопрос. И без объявления широких реформ одной лишь силой не справиться. Должны произойти глубинные изменения. Общество должно быть привлечено к управлению. Однако тут нужно быть предельно аккуратным и осторожным и не допустить узурпации власти в руках нечистых на руку дельцов или горлопанов. В условиях войны такие действия приведут к развалу армии и поражению. Поэтому я уверен, что именно армия, как сила, несущая на своих плечах основные тяготы войны, должна иметь больший вес в разрешении общественного кризиса. Исходя из этого я и счел невозможным для себя уехать в Петроград, не обсудив все это с государем и высшим военным командованием. Это, знаете ли, очень легко быть популярным в толпе и вести ее на слом всех устоев. Легко и безответственно. Безответственно перед сражающимися на фронтах. Безответственно перед Россией. Безответственно перед своей совестью. Поэтому в этот критический для будущего империи час я пренебрег личной безопасностью и предпринял это путешествие. И я хотел бы, после встречи с государем, обсудить все с высшими генералами для выработки совместных рекомендаций и решений. Надеюсь, Александр Сергеевич, на понимание и вашу поддержку в этом вопросе.

Лукомский пару мгновений размышлял. Затем, видимо приняв какое-то решение, ответил:

– Мне отрадно слышать, что в это судьбоносное время вы, ваше императорское высочество, мыслите не только как политик, но и как государственный муж и, более того, как боевой генерал. Что, в общем, не удивительно, учитывая ваш фронтовой опыт. Многие беды России произошли из-за политики отстранения армии от политической жизни страны и ограничения влияния на происходящие события. И это несмотря на то, что армия, без сомнения, является наиболее здоровой и ответственной частью государственного организма, который, как вы, ваше императорское высочество, правильно отметили, несет основной груз этой страшной войны. Я надеюсь, что сегодня на аудиенции у государя вы сумеете убедить императора в необходимости преобразований. Со своей стороны, я и генерал Алексеев постараемся поддержать ваши рекомендации.

– Спасибо, Александр Сергеевич. Я рад, что мы поняли друг друга.

– Всегда к вашим услугам, ваше императорское высочество! Я оставлю машину с солдатами для вашего охранения и сопровождения к государю во избежание каких-либо проблем. Думаю, что на сегодня хватит, не так ли?

– О да.

– Я уверен, что все тревоги теперь позади. Моя машина доставит вас к государю. За сим разрешите откланяться. Но я не прощаюсь, ваше императорское высочество. Думаю, что мы сегодня еще увидимся.

Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года

Полковник Фомин мрачно смотрел на просящего. Тот стоял, пряча глаза, а затем повторил просьбу:

– Отпустите, господин полковник! Христом Богом прошу! Совсем болезнь доконала…

Полковник видел, что стоящий перед ним офицер явно недоговаривает и причины, которые заставили ротного командира прийти к своему непосредственному начальнику, несколько иные.

– В чем дело? Говорите прямо! Вы, георгиевский кавалер, в самый важный в истории государства момент вдруг являетесь ко мне и просите отпустить вас домой из-за какой-то только что придуманной болезни! Вы что, с ума сошли? Или вы струсили?

Штабс-капитан подтянулся, и глаза его сверкнули бешенством:

– Господин полковник, разрешите говорить откровенно?

Фомин хмыкнул.

– Мне кажется, я этого от вас уже четверть часа требую.

Офицер заговорил, четко выговаривая слова, зло, жестко и вместе с тем обреченно:

– Господин полковник! Я офицер и давал присягу. Но я не понимаю, кому теперь нужна моя присяга. Правительство сбежало. Где государь, неизвестно, и ходят слухи, что он убит. Цесаревич еще дитя и не сможет управлять империей. На улицах анархия. Офицеров заставляют отдавать оружие и снять погоны. Или просто убивают. Распоряжения высшего военного начальства бессмысленны, противоречивы или просто преступны, а это значит, что наши генералы в полной растерянности и не понимают происходящего или сами участвуют в том, что сейчас происходит. Безнадежность и агония. Солдаты и офицеры обсуждают, куда и как бежать. Я пришел к вам просить меня отпустить, но остальные не придут. Они просто разбегутся. Господин полковник, прошу вас как человека – отпустите. У меня молодая жена дома, и я не знаю, что с ней. Отпустите! Или я сам уйду…

Могилев.

28 февраля (13 марта) 1917 года

Я дышал ночным воздухом в ожидании того момента, когда оцепление гостиницы вновь займет свое место в кузове грузовика и мы двинемся на встречу с человеком, к которому я стремился все это время.

Остался последний рывок – встреча с Николаем Вторым, жесткая беседа, и вот мой «любимый братец» уже никуда не едет. А за этим последует подавление мятежа для страны и уже совсем другая история и другие перспективы, в том числе и для меня. Но сегодняшний день меня уже научил, что законы Мерфи действуют и в этом времени. Как там – «когда дела идут хорошо, что-то должно случиться в самом ближайшем будущем»? Это именно мой случай.

Мои философствования были прерваны в этот самый момент. Разве я сейчас вижу не вестника катастроф, который опять явился ко мне, и снова в образе штабс-капитана Мостовского? Хотя в последнюю нашу встречу вроде ничего плохого не произошло. Во всяком случае, сразу. Но оценивая выражение его лица, что-то подсказывало мне, что проблемы у меня не кончились.

Глубоко вздохнув, я дал команду охране пропустить Мостовского к моей обожаемой персоне.

Царское Село.

28 февраля (13 марта) 1917 года

Ночью граф Бенкендорф был вызван к телефону генералом Хабаловым.

– Доброй ночи вам, Сергей Семенович!

Хабалов нервно охнул.

– Шутить изволите, Павел Константинович? Какая ж она добрая?

– Вам виднее. С какими делами ко мне, Сергей Семенович? Я так понимаю, вы вовсе не о превратностях ночи хотели поговорить в столь поздний час?

Было слышно, как на том конце провода засопел Хабалов.

– Я к вам, Павел Константинович, по делу. Очень важному. Дело в том, что под моей командой верные войска взяли под охрану Зимний дворец. У главных ворот поставили два орудия…

Бенкендорф перебил собеседника:

– Сергей Семенович, это, безусловно, очень интересно, но что вы от меня-то хотите?

– Проблема у нас, которую можете решить только вы, Павел Константинович. Но все дело в том, понимаете ли, что войска голодны, а пищу из запасов дворца нам не дают. Говорят, что нет у них такого распоряжения, и никто не хочет брать на себя ответственность за возможные убытки казне. Вы уж дайте указание, Павел Константинович, а то и эти разбегутся, понимаете? И так уж Западный кавалерийский полк сообщил нам, что у них нет пищи и фуража, да и смерти они не хотят. Не хотят нам и не хотят себе, понимаете? Поэтому делегаты от полка к нам пришли и сообщили, что полк покидает нас и походным порядком уходит в Новгород в свои казармы. А остальные-то это видят, понимаете? И моральный дух у них, скажу я вам, такой, что… Вы меня понимаете? Так что если еще и этих не накормим, то сами понимаете…

Пораженный Бенкендорф молча слушал нелепое бормотание растерянного командующего Петроградским военным округом и понимал, что столица государем уже потеряна.

Могилев.

28 февраля (13 марта) 1917 года