Шведская сказка - Шкваров Алексей Геннадьевич. Страница 98
- Скажите, господин капитан, - тихо спросил Вальк, - а что сейчас с русскими? По-прежнему все тихо и ничего не ожидается в ближайшее время?
Гусман кивнул, не поворачиваясь, даже усмехнулся:
- Как будто и войны нет. Даже граница не закрыта.
- А вы… - Вальк замялся было, но пересилил внезапно вспыхнувшее недоверие, - вы не могли бы оказать мне любезность. Если, конечно, она не покажется вам чересчур превышающей ваши полномочия и вашу добрую волю.
- Валяйте! – махнул рукой Гусман, по-прежнему не глядя на Валька.
- Дело в том, что у меня есть единственная дочь, и я хотел бы написать и передать ей прощальное письмо. Моя жена, ее мать, трагически погибла, - Гусман покачал головой, - и теперь, девушка останется круглой сиротой.
- Можете рассчитывать на меня! – твердо сказал Гусман, рассматривая дорогу.
- Но есть одна сложность! – Вальк даже вспотел весь от волнения. Капитан пожал плечами:
- Какая?
- С передачей письма. Дочь сейчас находится у русских, в имении своего деда.
- По мне хоть в Америке! – произнес безразлично Гусман. – если есть точный адрес, отправлю.
- Я буду очень вам признателен! – Вальк весь светился от счастья.
- Не стоит! Я же сказал – я солдат, а не тюремщик! – опять же безразлично ответил Гусман, но внутри ликовал. – Эй, ты! – пихнул в спину возницу, тот повернулся - в ближайшей деревне остановишься у кабака. Хочу горло промочить!
Позднее, усевшись в стороне от Валька, - пускай пишет, не мешать же! – надвинул на лоб поглубже шляпу, чтоб не увидел арестант, как горят глаза его конвоира.
- Как все легко получилось! – думал злорадно.
- Вот! – протянул ему капитан сложенный вчетверо листок бумаги. – Здесь я написал адрес – Хийтола, полковнику Алексею Ивановичу Веселовскому для фрекен фон Вальк.
- Давайте! – грубовато бросил Гусман и протянул руку. Взял письмо и засунул себе за пазуху мундира.
- Благодарю вас! – церемонно склонил голову Вальк.
- Не стоит! – уже в дверях откликнулся Гусман.
Больше ему не зачем было сидеть рядом с арестантом, и привычным рывком капитан забросил себя в седло. Оставалось дождаться весны и повторить все сначала. Но теперь он знал, где и кого искать. Ошибок он не допустит.
Глава 12. Затишье.
«Что может быть отраднее и свойственнее
человеческой природе, чем остроумная
и истинно просвещенная беседа?»
Цицерон
Наступала осень. Все засыпало вместе с природой и успокаивалось. Но судьба приготовила русской императрице еще один удар. Внезапно и очень серьезно заболел адмирал Грейг, как сообщили с флагманского «Ростислава»:
- Болен горячкой с желчью, а на пятый день людей перестал узнавать!
Екатерина всполошилась:
- Немедля медика моего Роджерсона отправить в Ревель, и туда же «Ростиславу» следовать.
Но все было напрасно. Не приходя в сознание, в возрасте 52-х лет, скончался храбрый адмирал. До сих пор причина его смерти остается загадкой. Многие связывают это с нервным потрясением, полученным в результате сражения при Гогланде. Нет, не само сражение так расстроило адмирала, а цепь событий с ним связанных. Бездарная потеря «Владислава» и то, как это было описано в официальных статьях, «как корабль наш при свете полной луны, при ясной погоде, невидимо другими уведен шведами…» очень сильно удручало адмирала. Он даже отказывался надевать пожалованную ему Андреевскую ленту, считая себя недостойным награды. Грейг лишил должности тех, кто, по его мнению, был виновен, но был оскорблен адмиралтейств-коллегией, не утвердившей его решения. Чрезмерное напряжение всех нравственных сил и послужило причиной столь безвременной кончины адмирала. Это была действительно очень горькая и тяжелая потеря для русского флота. Весь дальнейший ход военных действий России против Швеции на море подтверждает это. На смерть Грейга его адъютант Павел Голенищев-Кутузов написал:
Военных звуков шум престань хотя на час!
Дай мне произнести печали томный глас!
Грейг жизнь свою скончал теченье славно;
Он пал, хоть лаврами увенчан был недавно.
Восплачьте вы о нем, о росские сыны!
Вы памяти его сей жертвою должны:
Россию защищал он, жертвуя собою:
Благоразумен, храбр, чувствителен душою,
России посвятил весь век он славный свой.
Он был и человек, и купно был Герой!
Оплакав и отдав последние почести умершему герою, Екатерине теперь можно было вздохнуть от дел собственно военных:
- По весне заново начнем! – решила. – Скоро и светлейший, глядишь с Очаковым разберется, да в столицу приедет. Вместе и подумаем, что с фуфлыгой далее делать будем. А ныне несите мне все бумаги, что кузен мой безумный насочинял, будем возражение ему готовить, да по всем газетам, во всех странах европейских распечатаем. Все несите! И ноту Шлафову, и декларацию королевскую, что из Гельсинфорса Густав рассылал, и ответ Разумовскому. Кто писал их не важно, все под одну диктовку. Знамо чью!
Бумагами обложилась, …и литературный талант Екатерины развернулся во всю мощь. Еще раз все шведское перечитала, усмехнулась:
- При романтическом слоге и надменном красноречии одни неправды, клевета и оскорбления! – И заскрипела пером…
Писала на немецком. Готовые страницы переводили на русский и французский языки. Секретарю Храповицкому поясняла:
- Печатать сию пьесу будем следующим порядком. Каждая страница разделена на две части. На левой - измышления Густава, на правой – мои возражения.
Первым делом напомнила Европе, кому обязан престолом отец нынешнего шведского короля. И то, как русские войска защищали Стокгольм. Не забыла и о мощи России приписать. Сама с собой рассуждала:
- Ишь ты, понаписал: «Россия обременена войной была и терзаема всей ужастностью мора и язвы, внутренне съедаема возмущением…». Во время Турецкой войны Россия платила 800 000 рублей податей, более чем в мирное время. Неурожаи случались, но с голоду, сколь известно никто не умирал! А что чумы касаемо, действительно свирепствовала в разных областях, но число людей против прежних годов прибыло.
Особенно пристально разбирала те заявления, что Густав сделал относительно Пугачева:
- Королю нравился этот бунт и имя разбойничьего атамана ему столь приятно, что он повторяет его раз за разом. Добродетелью считает, что не вступил в союз со злодеем, что не восстал против императрицы, законов государства и правосудия, не стал с шайками воров вешать дворян и знатных граждан, храмов Божьих грабить, городов выжигать и сел опустошать. Напыщен мыслями, что мог нанести гибельные удары. Мерзость сего предприятия не могла никому более вреда причинить, как самому королю! – пригвоздила Густава Екатерина.
- Измыслил, что дескать я писала ему самым гордым и непристойным слогом. Господь свидетель, с 1785 года за перо не бралась, ни одной строки ему собственноручно не писала!
- В интригах обвиняет, коими Польша поделена, Крым покорен и сделалась зависимой Курляндия? – усмехнулась, - От злобы и зависти все! Кому не известно, что беспокойные головы в Польше не давали покоя соседям, не внимали ни словам, не увещеваниям, пока наконец соседи не были принуждены приступить к разделу. От Крыма же несколько столетий одно разорение исходило, пока не превратила я это гнездо разбойников в область империи и тем положила конец всем возмущениям. А про курляндцев… все от негодования королевского, что умыслы его на герцогство провалились. Обещал дворянству местному чины шведских сенаторов, ордена, деньги, лишь бы выбрали брата Карла в герцоги. Ожидали депутации от провинции, а те и не явились и охоты к этому не проявили. Даже напротив!
- А с Финляндией? – подсказывал Храповицкий, трудившийся вместе с императрицей.