Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич. Страница 168
- Говори! – Иоанн напрягся, взор в одну точку уставился.
- Федька хвалился, будто отец у вас с ним един, а Ванька поддакивал, мол, про то все ведают.
- Все? – Одними губами прошелестел великий князь, словно истукан каменный застыв.
- Все! – Подтвердил Трубецкой.
- Прочь пошел. – Также тихо, с присвистом приказал Иоанн. Страшен, ох страшен был сейчас лик его. Мишка тихонько попятился, задом, задом, да вон из палаты.
- Вот он, блуд материн, яко на мне отзывается! – Ярость медленно поднималась и затапливала сначала душу, потом брала в железное раскаленное кольцо сердце, грудь сдавливала, аж перехватывало в груди. А мысль, клокочущая смолой адовой, выше поднималась, выплескивалась через края. – А может и при отце моем согрешила? Может Ванька Овчина есмь… - Перехватил вовремя. Сам захлебнулся. – Ее Бог наказал, а этих… - Взор упал на котенка, невесть откуда взявшегося. На спине разлегся серенький, лапкой кистью сапога сафьянового забавлялся. Поднял Иоанн ногу, да опустил быстро. Хрустнуло под каблуком. Еще раз, еще, еще! Кровь брызгала во все стороны.
- Так тебе! Так! Так! – С ревом, на визг срывающимся топтал зверушку. Отвернулся, закрыл лицо руками. Дышал тяжело. Опять видел мать нагую и Овчину проклятого на ней. В ушах стояли стоны бабьи сладострастные. – У-у-у! – Завыл Иоанн. Открыл глаза медленно. Сквозь пальцы растопыренные текст увидел: «И будут трупы народа сего пищей птицам небесным и зверям земным, и некому будет отгонять их»
На крик люди ворвались. Увидев Иоанна в смятении великом, подле него котенка растерзанного, замерли испуганно на пороге. Повернулся к ним великий князь. Приказал чуть слышно, но от слов могильным холодом повеяло:
- Дядю, князя Юрия Васильевича, сыщите мне! – Потом вниз посмотрел, на пол, на сапоги свои забрызганные и снова к челяди. – Почто грязно в палате?
Кто-то за Глинским бросился, остальные здесь засуетились.
- Прикажи схватить воров - Федьку Оболенского, Ваньку Дорогобужского и Мишку Трубецкого.
- Воров? – Удивился дядя – боярин. – В чем воровство-то их? Ведь подле тебя вечно были!
- О матери моей отзывались скверно, в блуде с князем Иваном Овчиной винили. Дескать, Федька-то брат мой сводный! – Не сдержался, выкрикнул про Федьку. Лицо перекосило от злобы, губы дрожали.
Услышав, Глинский сам взъярился:
- Ах, сукины дети! Да за то… Все исполню, как велишь, великий князь. – Боярин засверкал грозно очами.
- Слушай дальше, дядя. – На шепот перешел. - Сделаешь, как велю. Доносчика Трубецкого удавить тайно. Дорогобужского обезглавить. А Федьку… - Иоанн задумался на мгновение, сощурился зло, - на кол посадить! На том берегу Москвы-реки, на Козьем болоте. Хочу со стены самолично зреть издыхание последнее. После в болото, в гноище метать их. Не будет им погребения!
- Исполню! – Поклонился дядя.
С Мстиславским вместе на стену кремлевскую вышли. У Ваньки глаза округлились, когда увидел, как на том берегу Москвы-реки волокут стражники товарищей вчерашних. Плаха с топором приготовлена, да кол свежеотесанный рядом виднеется.
- Как же… - пробормотал Мстиславский, - дружки ведь…
- Были дружки и свашки, ныне топоры, да плашки. – Процедил сквозь зубы Иоанн Васильевич. – Смотри, Ваня, во все глаза смотри, да на ус наматывай. Со всеми таково будет, кто государя хулить, аль предавать станет.
Раздался глухой стук топора, и отлетела беззвучно голова Ваньки Дорогобужского, но еще долго до кремлевских стен доносились крики несчастного Федьки Оболенского, на кол насаживаемого…
Глава 7. Узнать правду.
Внезапная дрожь в пальцах вынудила уронить письмо. Оно скользнуло белым крылом по краю стола и медленно опустилось на пол. Улла с тихим протяжным стоном закрыла лицо руками. Андерс, ничего не понимая, испуганно посмотрел на женщину. Вот тебе и забежал на минутку… Он уже несколько лет служил в Выборге и приехал в Стокгольм по каким-то делам. Улла искренне обрадовалась, хотя и не сразу узнала его. Толстушка Туве сообщила, что хозяйкой интересуется какой-то молодой человек, по виду чиновник из королевской канцелярии.
- Он не назвал своего имени? – Поинтересовалась Улла. Служанка отрицательно покачала головой. – А спросить ты, конечно, не догадалась? – Упрекнула хозяйка. Туве залилась краской, опустила глаза и принялась теребить белый фартук. – Иди уж, сейчас спущусь.
Внизу Уллу ждал высокий широкоплечий молодой мужчина в черном камзоле. Завидев женщину, он стянул с головы широкополую шляпу и почтительно поклонился. Улла склонила голову в ответ и прищурилась, лицо молодого человека было ей определенно знакомо, но…
- Вы меня не узнаете, госпожа Нильсон? Я – Андерс. Андерс Веттерман.
- Боже! Андерс. Конечно, это ты! Как же давно я тебя не видела! – Улла очень обрадовалась.
- Бог ты мой, когда-то и этот белокурый мальчик, превратившийся во взрослого мужчину, настоящего ученого пастора, сыграл свою спасительную роль в моей судьбе. – Подумала она и первым делом поинтересовалась. – Ты же должен был учиться в Виттенберге? Я помню, об этом говорил твой отец. Но, почему-то, - она еще раз внимательно окинула взглядом наряд Андерса, - твое одеяние не напоминает мне священническое?
Андерс усмехнулся в ответ. В его улыбке промелькнула чуть заметная грусть:
- Когда-то я спорил с отцом стоит ли мне выбирать стезю богословия. Отец настоял, и я не смог ему отказать. Хотя, признаюсь честно, у меня были особые причины противиться этому. Теперь же я окончательно убедился, что судьбу человека направляет не его желание или желание родителя, а сам Господь, причем в моем случае это полностью соответствует тому, что сказано в Писании.
- Давай сядем за стол, и ты мне все расскажешь по порядку. – Пригласила его Улла.
- Я действительно стал магистром богословия, отучившись в самом знаменитом университете Европы. Но вернувшись в Швецию, я получил приказ короля Густава отправляться дальше в Выборг в распоряжение господина Эрика Флеминга, а не преподобного Мартина Скютте, епископа Абоского.
- Почему? – Удивилась Улла.
- Причин, на мой взгляд, несколько. Во-первых, мне кажется, наш король был сильно раздосадован тем, что ему пришлось уступить просьбе доктора Лютера и разрешить моему отцу занять кафедру в Дерпте, а не вернуться обратно в Швецию или в Новгород, где мы провели долгие годы.
- Так Иоганн в Дерпте?
- Да!
- Продолжай, не буду тебя перебивать. – Женщина, улыбаясь прижала пальцы к губам.
- Наш король ничего и никогда не забывает. Хотя, может это и не месть со стороны Густава за невозвращение отца, а желание использовать меня там, где, по его разумению, я буду более полезен короне. Выборг – пограничный с Московией город, король спрашивал меня о жизни в Новгороде, о том, знаю ли я их язык. Получив положительный ответ, он сказал: «Выучишь еще финский и будешь служить в канцелярии Флеминга» - так прозвучала его воля. Но смысла своего назначения до конца я не понял. После «графской войны», вместе с прежним правителем Выборга, графом Иоганном Хойя и Брухгаузен, шурином короля, выступившим против Густава, бежали и все духовные наставники. Школа осталась без учителей, и, казалось, лучший способ для применения моих знаний было направить меня именно туда. Но этого не произошло. Теперь я занимаюсь вопросами отчуждения церковной собственности в пользу дворян, в первую очередь господина Флеминга, которую те когда-то пожертвовали церкви, и одновременно, должен пытаться убедить крестьян провинции Саво, устремившихся в русские пределы севернее Олафсборга, развернуться в обратную от границ сторону, то есть во внутренние районы страны. Как это сделать без знания местного языка – ума не приложу! Слава Богу, ректор Абоской школы, магистр Микаэль Агрикола, с которым я познакомился еще в Виттенберге, снабдил меня Букварем - финским переводом катехезиса и Книгой молитв, по которым я изучаю язык, но я вижу своими глазами, что народ населяющий округу воодушевить лишь проповедью оправдания «одной веры» не удастся. Они очень обособлены, молчаливы, грубы и вспыльчивы. Христианство здесь совершенно в зачаточном состоянии. Они не знают «Отче наш», ставят в лесу языческие капища в виде толстенных столбов, наверху закрепляют крест, вписанный в круг, в нижней части вырубают подобие алтаря, на котором приносят в жертву идолу домашних животных, а кровь разбрызгивают вокруг. В День всех Святых они поклоняются какой-то богине Кекри! – Он всплеснул руками и взъерошил свои непокорные, хоть и выстриженные в аккуратный кружок волосы. - И это происходит тогда, когда весь христианский мир постигла такая огромная утрата, как смерть доктора Лютера , а город Або сгорел почти полностью, вместе с кафедральным собором и домом епископа ! – Андерс выглядел очень расстроенным.