Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич. Страница 259

Советник быстро прикинул в уме:

- Не раньше мая.

- Значит, у тебя есть три месяца. А пока сделай следующее: раз мой несчастный паж свидетельствовал против Сванте Стуре и Стена Эриксона о чинимых этими господами препятствиях моим планам жениться, пусть письменно в этом признаются и обязуются никогда более этого не делать вне зависимости от того, каков будет мой окончательный выбор.

- А Брахе и Стенбок?

- Мне нет сейчас резона ссориться со вдовствующей королевой из-за ее родни. Повторяю – достать неопровержимые доказательства их вины, как и всех прочих, на ком лежат подозрения. И если вина их будет признана неоспоримой, пусть их осудит риксдаг, а я скреплю решение сословий. – Тон, с которым произнесена была заключительная фраза, недвусмысленно намекал на окончание аудиенции.

- Повинуюсь вашему величеству. – Советник слегка склонил голову, однако, явно не собирался покидать кабинет.

- У тебя еще что-то есть ко мне? – Прозвучало неприязненно. Король словно заторопился куда-то или присутствие советника стало ему в тягость.

- Есть, ваше величество! – Подтвердил Перссон и без промедления приступил к изложению. – Нильс Гюлленштерна подписал трактат с Иоанном и возвращается в Стокгольм. Вслед за ним прибудут послы московитов. Надобно будет исполнять обещанное…

Эрик на негнущихся ногах подошел к креслу, обессилено рухнул и закрыл лицо руками:

- О, Господи… - простонал измученно король.

Советник продолжал, не обращая внимание:

- Гюлленштерна сообщает: от приданного за Катариной великий князь отказывается, передача будет произведена в Нотебурге – Орешеке, - русское слово далось с трудом, - наместнику князю Микаэлу Морозову. Печати наших послов мы отрежем, а Вам, ваше величество, надо будет скрепить бумаги королевской печатью и поцеловать крест.

Не отнимая рук, Эрик глухо произнес.

– После риксдага. Все и вся после. Уходи, Йоран.

Весна в этом году немного запоздала, но первые майские дни сразу принесли долгожданное тепло, моментально пробудившее природу, благодарно ответившую яркой зеленью и пока еще скромными красками цветов. Солнце припекло по-летнему, словно оправдываясь за свое опоздание, и лишь прохлада укоротившихся ночей напоминала всем о недавних заморозках.

Замок Свартшё, располагавшийся на берегу одного из многочисленных заливах озера Меларен, сверху напоминал гигантскую цифру восемь. Окружности высоких каменных стен образовывали большой и малый дворы, соединенные перемычкой в виде массивного здания, увенчанного по краям двумя башнями и высоким донжоном по центру, являвшимся доминантой цитадели. Северные главные ворота, открывавшие доступ в большой двор крепости, также защищались двумя башнями, еще пара примыкала к стенам с внешней стороны.

Королевский поезд, направившийся в Свартшё, был непривычно строг. Вся мишура двора, – разодетые рыцари, дамы в шелках, многочисленная челядь, а также шуты и охотничьи собаки с соколами, - осталась в столице. В свите была Карин с дочкой Сигрид, несколько оруженосцев, пажей, слуг и служанок. Короля сопровождал советник Перссон с двумя десятками своих людей, вооруженных мечами и одетых по обыкновению во все черное, но под траурными плащами угадывались панцири. В качестве охраны следовало до полусотни конных латников английской гвардии капитана Гильберта Бальфора в полном походном боевом облачении. Из-за одинокой кареты с Карин колонну можно было принять за выезд какой-то знатной дамы. Лишь королевский стяг с лазурным щитом, разделенным на четверти: в первой и третьей по три золотые короны – шведов, гётов и венедов, во второй и четвертой – золотые гётские львы, да личный штандарт рода Ваза – золотой сноп тростника , (больше напоминающий вазу с ручками), которые везли два латника в голове колонны, подтверждали высокий статус путешествующей особы.

Заранее всем дворянам, подозреваемым в заговоре против короля, были разосланы письма – приглашения посетить Свартшё, дабы обсудить в узком кругу знатнейших лиц государства насущные проблемы накануне риксдага, чье открытие назначалось на шестнадцатое мая.

Все дорогу из Стокгольма Эрика мучили нехорошие предчувствия. Король то ехал в седле, понурив голову, то спрыгивал наземь и плелся пешком, держа лошадь под уздцы, отвергая помощь спешивших к нему пажей и оруженосцев. Карин, ехавшая с ребенком в карете, чувствовала неладное, хотела утешить, развеять мрачные мысли короля, но он отвергал и ее помощь, грустно улыбался и пояснял свое состояние непонятным для нее словом:

- Меланхолия. Пройдет.

Мысли Эрика всецело были заняты тем, что они с Перссоном намеревались совершить. Нет, он безусловно осознавал исходящую от заговорщиков опасность, верил в угрозы, но… пока это были слова. Ему же предстояло принять решение, обрекающее на смерть самых знатных людей королевства. У него не было сомнений в том, что изворотливому Перссону удастся собрать доказательства вины и подготовить надлежащим образом мнение сословий риксдага, королю останется объявить все публично, таким образом, попытка оттянуть смерть нескольких человек или переложить ответственность на подданных короны, есть не более чем неудавшаяся уловка. Сделав этот шаг, придется делать и следующий, ибо первое неминуемо приведет к тому, что появятся новые заговорщики, которые будут жаждать отмщения за казненных родных и близких. Сам Эрик никогда не думал о смерти, даже соглашаясь со смертными приговорами, которые он до этого старался перепоручить Персону. Король не присутствовал на казнях, тем более пытках. При нем не рубили топорами головы и конечности. Издалека наблюдал за сражениями, в гущу не лез. В этом не было нужды. Для битв существовали солдаты, как для казней палачи. Он не видел льющейся крови, не слышал предсмертных криков, не заглядывал в тускнеющие глаза умирающих. Смерть не имела к нему касательств. Но вдруг, закрывая глаза, неожиданно он оказывался посреди нее, смерть дышала в лицо, заливала руки горячей кровью, земля чавкала и тянула вниз, словно он погружался в трясину. Король судорожно хватал ртом воздух, распахивал широко глаза, яркий солнечный свет прогонял видение, но оно возвращалось раз за разом. Особенно по ночам. Хотя теперь Эрику казалось, что ночь окружала его постоянно, а не только после захода солнца. Король все реже поднимался в седло, предпочитая медленно шагать пешком, вынуждая всех прочих тащиться с той же скоростью. Эрик словно затягивал путешествие, стараясь как можно дольше оттянуть прибытие в Сваршё, а с ним и все, что умышлялось совершить в замке. Ему хотелось ураганного ветра, проливного дождя, поваленных деревьев, преградивших путь, раскисшей дороги, вцепившейся мертвой хваткой в колеса карет и повозок, в ноги людей и коней, всего, что хоть ненадолго, но задержало бы их. Но как назло светило солнце, и лишь мысли короля были чернее сажи.

- Я не создан идти этой дорогой. – Эрик разговаривал сам с собой. – Нужна недюжинная сила духа, жесткое, сильное сердце, не способное трепетать от вида крови и чьих-то страданий, нужен холодный, безжалостный разум, не оставляющих никому и никаких шансов, неотвратимый, как топор палача. Но что нужно сделать, дабы обрести это? Что потребуется отдать взамен? Мечты и надежды! Все что дорого и даже все, что ненавистно мне сейчас, мне, такому, какой я есть, каким родила меня мать. – Эрик попытался представить и заглянуть в себя. Картина ужаснула и заставила содрогнуться – копошащиеся могильные черви вместо разума, дурра вместо сердца, холод зимней ночи вместо души.

Перссон, видя, что король замкнулся в себе, тем временем решил поговорить с Бальфором.

- Обсудим, как говорится «acta diurna populi Romani» - т.е. ежедневные дела римского народа, капитан. – Начал Перссон, нагнав коня Бальфора и приноровившись под его шаг.

- С чего, советник, решили их обсуждать с королевским гвардейцем?

Cum Deo — «с Богом»

По прибытию в Сваршё нам надлежит арестовать многих именитых людей.

- Это приказ короля? – Хмуро отозвался капитан. Они ехали бок о бок сразу за знаменосцами и парой солдат, возглавлявших процессию. Королевский поезд занимал почти всю дорогу, встречные крестьяне с телегами, равно как и все прочие конные или пешие спешно отворачивали в сторону, пережидали на обочине, кланяясь королевскому стягу, после еще долго оставались на месте, провожая недоуменными взглядами странствующего пешком правителя, его немногочисленную свиту и охрану.