Сулла бы одобрил - Никитин Юрий. Страница 12

Народ принял с ликованием такую эпоху Просвещения, духовные запросы – тяжело и непонятно, а вот пить, жрать, срать – наше все!

Аристократия держалась дольше, но под напором демократии размыло и ее, как волны океана разрушают гранитный утес. После родовой аристократии некоторое время держались «аристократы духа» из разночинцев и среднего класса, их сумели опустить до уровня простого и очень простого народа, что с уровнем развития демократии ухитряется становиться все проще и проще.

Конечно, церковь и наиболее просвещенные сопротивлялись отчаянно, иногда переходили в контратаку, в церкви это приняло форму протестантства. В светской жизни «о кухне не говорят», но животная натура человека, которого освободили от соблюдения заповедей, постепенно брала свое.

Последней попыткой поставить духовное над скотским было построение коммунизма в России. Тогда еще не знали, что любой человек может быть хорошим и правильным, если недолго, однако низменное обязательно возьмет свое, строители коммунизма еще не слыхали о Фрейде и Юнге.

Сдались даже умеренные сторонники сухого закона. Даже такое пустяковое ограничение не прошло ни в России, где его пытались принять несколько раз, ни в Штатах. Правители повздыхали и мудро решили позволить и разрешить всё-всё, умные все равно выживут и будут тянуть мир к счастью, а народ… что народ? Да и хрен с ним, он же сам не понимает, что делает, когда живет как животное, что научилось смотреть телевизор.

Потому сейчас разрешено и строго запрещенное в заповедях прелюбодейство, и почти все, кроме простого убийства ближнего, а вот дальнего уже можно…

Саруман и Фальстаф привычно всажены в кресла за сдвинутыми столами, мы так жили и работали последние тридцать лет.

У нас работа важная часть жизни, как у большинства отдых и сладкое безделье, чуточку режет глаз пустое место там, где находилось мое кресло. Молодец Фальстаф, убрал, чтоб не мозолило глаза, и хотя они с Саруманом знали, что мои дни тают, как снежок в апреле, но давно примирились, все в конце концов помрут, даже императоры вон умерли.

Но теперь оба знают, что я или то, что от меня осталось, существует, даже без микробиоты как-то перебиваюсь, а это и для них неожиданная и приятная надежда.

Под началом Сарумана двадцать четыре человека, почти все на удаленке, хотя половина из Москвы, трое вообще на двух соседних улицах, но и они были здесь только во время собеседования и найма, семеро вообще за кордоном, так что костяк нашей команды всегда только мы трое.

– Привет с Олимпа, – сказал я громко.

Оба вздрогнули, вскинули головы. Я улыбнулся, аватарка на экране повторила в точности, растянув губы и показав кончики рекламно-белых и ровных зубов.

Саруман кивнул молча, Фальстаф спросил очень живо:

– Ты как? Не рассыпаешься?

– Приспосабливаюсь, – сообщил я. – Мозг, хоть и цифровой, взял все под контроль круче, чем в реале, когда мешались всякие там кони-люди.

– Здорово, – сказал Фальстаф с энтузиазмом. – Завтра твои похороны, пойдешь?

Я поморщился.

– Я здесь, не заметил? А похоронят не меня, а ту оболочку, в которую я был насильно и без моего согласия всажен. Так что хрен с нею. Думаю, и вы на ее закопание не пойдете. Это все равно что положить в гроб и зачем-то засыпать в глубокой яме мой старый, изношенный до предела костюм.

Саруман покачал головой, в голосе прозвучало некоторое неодобрение:

– Как-то некошерно… Если по уму, то ты прав, но живем в мире ритуалов. Придуманы не зря, не зря. Это якоря или, как ныне говорят, чекпоинты.

Фальстаф сказал бодро:

– А я точно не пойду! Берлог прав, а мое непойдение в нашем здоровом коллективе забудется сразу. Хотя многие скажут, свинья, прикидывался другом, а бросить горсть земли на гроб поленился. Но теперь никто ничего долго не помнит.

Я напомнил:

– Так что насчет стартапа?

Фальстаф вздохнул, а потом приподнял плечи, вид такой, что бросается в прорубь.

– Я, – сказал он все еще с некоторой нерешительностью, – все обдумал и перепроверил. Пора и нам из зоны комфорта, пока не вытащили за шиворот и не проводили пинком под мягкое место, что уже совсем… не мягкое, а уже весьма мозолистое. Если у Берлога получится насчет финансовой кормушки, а это главное…

– Счет? – потребовал я.

Фальстаф оглянулся на Сарумана, тот чуть повернулся в кресле, тяжеловесный, как авианосец, вперил в меня полный подозрения взгляд.

– Что-то, – проговорил он весомо, словно оживший айсберг, – ты совсем цифровик. Прешь, никаких в тебе сомнений… Счет сегодня же открою. Я во главе, если вы оба не против, Фальстаф официальный соучредитель, Берлог негласный…

Он сделал вполне понятную паузу, я сказал поспешно:

– Прекрасно! Я счастлив уже тем, что жив, это ваша заслуга. Потому хоть дворником, все равно здорово, я счастлив выше крыши.

Саруман благосклонно наклонил голову, для него важно, чтобы ничего не менялось в нашей иерархии, он возглавляет отдел уже тридцать лет, пусть все останется таким же и на новом месте.

Фальстаф торопливо подключил соседний дисплей, повернул, чтобы и я видел, отыскал сайты банков и «Госуслути». Любые бумаги, что сейчас уже не на бумаге, хоть и «бумаги», можно собирать вот так, а потом в два клика в нужное место.

– Шеф?

Саруман, к которому впервые обратились вот так, довольно заулыбался и с неспешностью повернулся вместе с креслом к экрану Фальстафа.

Я терпеливо наблюдал процесс начала оформления стартапа. Сам бы сделал все в миллионную долю секунды, но Саруман должен чувствовать свою роль шефа, пусть, он же и был им в нашей группе, но там над ним целая пирамида, а теперь будет на вершине пусть и мелкого, но самостоятельного предприятия.

Фальстаф едва не повизгивает от радостного возбуждения. При таком раскладе и жалованье можно повыше нам троим, пусть даже двоим, и деньгу на кусок земельки под дачу…

Молодцы, подумал я. Не сразу, но поняли, что если я выжил, то в цифровом мире в самом деле могу перебрасывать деньги, что уже только цифры, со счета на счет, а следы в состоянии затереть так, что любой суперпрограммист только руками разведет и хлебалом щелкнет.

И оба будут спешить, неизвестно сколько продержусь в разъедающем меня, как горячая вода кусок сахара, цифровом мире.

Я сказал с рассчитанной нерешительностью:

– Вообще-то я бы предложил к проблеме вечной жизни, которую штурмуем вот уже тридцать лет, зайти с другого боку…

Саруман смолчал, шеф должен откликаться только на важное, Фальстаф спросил живо:

– Ты о чем?

– О цифровизации, – пояснил я, – простой народ ее не примет и в цифру перейти не захочет. Уже по себе зрю. Там почти все растворятся, это как два пальца… Но каждый хотел бы жить вечно или бесконечно долго вот так, как живут сейчас. Это им понятно и наглядно. Все то же самое, но вечно.

Саруман нахмурился, но снова смолчал, Фальстаф высоко вскинул брови, ну вылитый Брежнев, только толстый и авто водить не умеет.

– Что значит, – уточнил он, – как есть? Мы не медики!

– Медицина, – пояснил я, – сейчас сплошное Бородино и Аустерлицы. Я же не предлагаю разрабатывать новые лекарства, биология не наша отрасль. Мы физматики, вполне можем посоревноваться в разработке наноботов, что будут плавать в крови и обеспечивать круглосуточный надзор за здоровьем.

Саруман наконец-то услышав суть, заметил ровным голосом:

– Многие рванулись по этой дорожке. Думаешь, сможем тягаться с гигантами вроде «Гугла» или «Майкрософта»?

– Дорожка не одна, – напомнил я. – Их тысячи, и никто не знает, какая успешнее. Вспомните ликование, когда создали первый квантовый комп!.. Но до сих пор не выбрали даже тип, который стоит развивать и совершенствовать. От фотонных, ионных, кварковых, бозонных и прочих рябит в глазах, один другого лучше, но пока даже платформу не определили! Все новые и новые появляются одна другой сенситивнее.

Фальстаф сказал живо:

– Да, там интересная ситуация. Много дорог и все не тупиковые. Но по всем идти не хватит силенок, да и ученого народа маловато. Сейчас все в инфлюенсеры прут… Берлог, ты считаешь…