Операция «Хамелеон» - Коршунов Евгений Анатольевич. Страница 7
— Дурная привычка, — глухо сказала она, заметив, что Петр не отводит от нее взгляда и, поспешно спрятала листок под стопку точно таких же квадратиков, лежащих на столе.
— Почему же дурная? — удивился Петр. — Это ведь как записная книжка. Набросок — та же запись мысли.
— А вы уверены, что в наше время мысли нужно записывать? — резко возразила Элинор. — Впрочем… — Голос ее смягчился. — Впрочем… у вас ведь там все иначе! — она сделала движение головой, подчеркивая слово «там». — Другие люди, другие мысли, другие моральные ценности.
Глаза Элинор сузились, она перевела взгляд на Роберта. Тот деланно усмехнулся.
— Много я дал бы, чтобы сейчас заглянуть… — он кивнул на стопку бамаги. В его глазах светились хмельные огоньки.
— Стоп! — это сказал профессор Нортон.
И впервые Петр уловил в его голосе скрытое беспокойство.
— Хватит, дети мои! Следующий раунд отложен.
Он развел руками, как судья на ринге, разводящий боксеров.
Австралиец замолчал. Художница чуть заметно поморщилась.
Ее лицо было жестким. Она с вызовом смотрела на Роберта.
«Ого! — отметил Петр про себя. — А здесь все не так-то просто!»
Профессор тяжело встал из-за стола, перевел дух:
— Леди и джентльмены, я предлагаю перейти в кресла.
— Кофе, сэр? — подскочил Том.
Нортон снял очки и, хитро прищурив свои жирные веки, потер левую сторону груди, словно массируя сердце.
— Кофе меня слишком возбуждает. В моем возрасте в возбужденном состоянии можно наделать та-аких глупостей. А вот коньяк…
Он подмигнул Тому.
Смит встал и галантно взялся за спинку стула Элинор.
— Спасибо, — мягко сказала художница.
Она быстро собрала свои квадратики. Потом встала и пошла к креслам — высокая, уверенная в себе. Мешковатая юбка из грубой узорчатой ткани скрывала линии тела, но даже она не могла скрыть врожденную грацию этой странной женщины.
Петр поймал себя на том, что провожает художницу взглядом, и смутился.
— Не советую связываться, мой мальчик! — неожиданно прогудел у него почти над самым ухом голос профессора Нортона. — Поверьте мне, старому сплетнику, и помогите за это добраться до кресла. Эта женщина… (он покрутил пальцем у виска) тоже немного того. Впрочем, как и все мы здесь… Это тропики…
Петр попытался пожать плечами, словно говоря: а я-то здесь при чем?
Но профессор был достаточно наблюдателен.
— Бросьте, — сказал он веско. — Все мы люди, и ничто человеческое… Словом, вы меня понимаете.
Вдруг быстрая гримаска боли промелькнула у него на лице.
— Сердце, — сказал он, словно извиняясь.
Петр помог ему дойти до кресла и… сел рядом с Элинор. Художница приветливо улыбнулась.
— Вас зовут… мистер Петр Николаев? — спросила она.
Петр кивнул. В горле у него внезапно стало сухо, и он сделал несколько глотательных движений, прежде чем ответить. Но Элинор спокойно продолжала:
— Значит, Питер. Я буду называть вас Питер. Петр смущенно пожал плечами:
— Если вам так больше нравится.
— Так просто привычнее, — просто сказала художница. Это почему-то разозлило Петра.
«Ну и черт с тобой! — раздраженно подумал он. — Тоже — покорительница сердец!»
Он повернулся к профессору, тихо беседующему со Смитом, и залпом выпил рюмку коньяка, которую взял со столика на колесах, подвезенного Томом.
Смит отказался и от коньяка и от кофе.
— Сок, только сок! — попросил он Тома. — И не очень холодный, пожалуйста.
— А вы неплохой ученик! — хохотнул профессор, кивнув на рюмку в руке Петра. — Если это начало, то вы далеко пойдете!
Он потер жирной рукой тяжелый подбородок и посмотрел на часы:
— Уже одиннадцать! Пора и на боковую!
Пыхтя и отдуваясь, он тяжело поднялся из кресла, перевел дух:
— Ну вот и познакомились…
Элинор была уже на ногах. Она первая протянула Петру руку:
— До свидания, Питер.
Рука у нее была твердая, сильная, рукопожатие крепкое. Элинор на мгновение дольше, чем нужно, задержала его руку. И в ее взгляде Петру почудилась… жалость.
ГЛАВА 5
Стива все еще мутило, когда он вышел на широкую бетонную площадку перед зданием университетского госпиталя. Голова слегка кружилась от смеси едких и дурманящих запахов лекарств, обрушившихся на него в хирургическом кабинете.
Он осторожно тронул белый тюрбан свежей повязки и вздохнул: хорошо хоть еще не уложили в госпиталь! Затем сделал несколько неуверенных шагов вниз по серым бетонным ступеням и только сейчас обратил внимание на длинную зеленую машину «шевроле», стоящую несколько в стороне от входа в госпиталь.
Задняя дверца была открыта, и полицейский офицер, опершись на нее локтем, наблюдал за Стивом. Заметив, что Стив увидел машину, он выпрямился и твердым шагом пошел ему навстречу.
— Мистер Коладе?
Рука в белой перчатке коснулась козырька:
— Прошу в машину!
— Значит…
Стив, стараяясь казаться как можно спокойнее, пожал плечами. Да, он давно уже ожидал этого момента. Даже заранее представлял себе, как все это произойдет: многих из его друзей арестовывали в свое время колониальные власти, да и сам Старый Симба… Стив много раз слышал историю его четырех арестов: сейчас об этом рассказывали даже ученикам в школах, это стало хрестоматийным.
Стив грустно усмехнулся и подумал:
«А ведь, наверное, когда-нибудь в школах будут рассказывать и о том, как арестовывали нас…»
И он непроизвольно посмотрел на небо, потом обвел взглядом простор университетского парка, окружавшего разбросанные по стриженым лужайкам серые двухэтажные здания, и устало вздохнул.
— Прошу, — напомнил о себе полицейский.
Шофер был в форме, рядом с ним сидел еще один офицер. Севший рядом со Стивом нажал кнопку на спинке переднего сиденья: бесшумно поднялись темные стекла и отгородили их от всего мира. На крыше машины взвыла сирена, и «шевроле» рванулся вперед.
«Люди полковника Роджерса, — подумалось Стиву. — Плохо, если никто не видел, как меня арестовывали!»
Он попытался вспомнить — не было ли поблизости хоть случайных прохожих? Нет, как назло, никого не было.
Машина миновала ворота университетского городка и понеслась по улицам Луиса. Был вечер — тот самый миг, который отделяет шумный и безалаберный ночной Луис от Луиса дневного — озабоченного, делового, спешащего. Короткие сумерки взорвались вспышкой яркого оранжевого цвета — в городе зажглись фонари.
Голова кружилась все больше.
«А может быть, все же лучше было бы остаться в госпитале?»
Стив закрыл глаза и откинулся на сиденье.
Надо собраться с силами, сосредоточиться. И он решил думать о чем-нибудь другом, только не о том, что ему предстояло и к чему он давно уже был внутренне готов.
Например, о том же университетском госпитале. Стив уже бывал здесь — навещал больного товарища.
Сначала нужно было стоять в очереди внизу, около конторки, за которой сидел невозмутимый старик в круглых железных очках, совершенно седой. К нему обращались с почтением, называли его «папа». Он долго и с достоинством листал толстые книги, отыскивая фамилию больного, к которому пришли, старательно читал ее и затем поднимал взгляд на робко переминающегося с ноги на ногу просителя.
— Доктор велел не пускать, — говорил он в раздумье. — Случай очень серьезный…
Тогда родственник налегал животом на конторку и выкладывал на нее пару монет.
— Ну, ну, деревенщина! С дерева, что ли, только слез, — орал старик. — Нечего здесь грязь разводить!
И, делая вид, что смахивает пыль с конторки, старик ловко сгребал монеты.
— Папа, будь добрым, — жалобно говорит проситель. — Доктор-то и не узнает!
— Знаем мы вашего брата, — ворчал старик. — Да что сделаешь! Все мы люди. А доктора тоже, ученые, колют и колют людей. Может, родное лицо увидеть — и лекарства никакого больше не надо. Идите уж, — вздыхал он. — Палату-то знаете?
— Знаем, не первый раз…