Операция «Хамелеон» - Коршунов Евгений Анатольевич. Страница 9

— Да здравствует революция! — кричали сторонники Гоке.

— Но какая революция? Во имя чего? — спрашивали сторонники Стива.

— Да здравствует социализм! — вскидывал вверх кулак Гоке.

— Но какой? Марксистский? Прагматический? Африканский? — уточнял Стив.

Так в университете Игадана появились две молодежные организации с двумя лидерами — Конгресс молодежи и союз «Авангард». Затем эти организации выросли, распространились за пределы университета.

Иногда они выступали вместе. Так было в дни, последовавшие за убийством Лумумбы, когда разъяренная молодежь штурмовала американское, бельгийское и французское посольства. Затем демонстрировали в поддержку бастующих портовиков. И вот теперь — у посольства США.

Стив вздохнул: не надо все-таки было громить посольство!

Шофер сбавил скорость. Желтые отблески редких фонарей набегали и уплывали, и все опять погружалось в темноту.

Но в машине вдруг стало легче дышать. Вентиляторы на щитке приборов с тихим гудением жадно всасывали воздух — свежий, прохладный, пахнущий только что политой землей садов и ночной листвой.

Стив несколько раз глубоко вздохнул: такой воздух во всем Луисе был только в районе Дикойи, бывшем белом сеттльменте. Теперь Стив знал, куда его везут — в тюрьму Кири-Кири, замок из серого камня, выстроенный еще сэром Дунканом, первым генерал-губернатором Гвиании.

По странной иронии судьбы здесь, на мысе Дикойи, насквозь продуваемом океанскими ветрами, наслаждались микроклиматом те, кто стоял на высшей ступени гвианийского общества, и те, кто оказался низвергнутым на самое его дно — в тюрьму для особо опасных преступников.

Машина плавно остановилась. Офицер, сидевший рядом со Стивом, открыл дверцу и вышел.

Нет, это еще не тюрьма! Стив сотни раз видел Кири-Кири вечером: серые стены, залитые ослепительно белым светом прожекторов.

Хорошо знакомый голос произнес приветливо:

— Хэлло! Мистер Коладе! Как вы себя чувствуете?

Из темноты появилась фигура человека в белой рубашке. Человек сел в машину рядом со Стивом.

— Полковник Роджерс?

Стив вздрогнул от неожиданности.

— Да, это я. Я попросил, чтобы вас привезли сначала сюда, в Дикойи. Извините, что не приглашаю вас зайти в мой дом. Роджерс поудобнее устроился на сиденье, делая вид, что не замечает удивления Стива.

— У нас сейчас мало времени. Мало даже для самого короткого делового разговора.

Он сделал многозначительную паузу.

Полицейские на переднем сиденье поспешно выскочили из машины.

— У меня к вам есть деловое предложение, мистер Коладе, — продолжал Роджерс. — Подождите секунду — и не возмущайтесь. Повторяю, у нас мало времени. К тому же я от вас ничего не требую: я лишь хочу, чтобы вы помогли человеку, спасшему сегодня вашу жизнь. Ему из-за этого грозят крупные неприятности. Вы можете ему помочь.

— Что? — от неожиданности голос Стива стал хриплым. — В госпитале мне сказали, что меня привез мистер Рекорд, аспирант университета. Какие у него могут быть неприятности?

— Вы ошибаетесь. Вас спас другой человек.

Роджерс затянул паузу, явно наслаждаясь растерянностью собеседника.

— Кто он? — не выдержал Стив и кашлянул — в горле было сухо.

— Русский. Петр Николаев. Запомните это имя. Стив закрыл глаза. В голове гудело.

ГЛАВА 6

В дверь постучали — негромко, но настойчиво. С вечера Петр забыл задернуть шторы, и теперь в комнату сочился серый рассвет, мглистый и холодный. Над балконной дверью тихо гудел кондишен. Холодный воздух, нагнетаемый им в комнату, удивительно гармонировал с холодностью утреннего света.

— Войдите, — сказал Петр.

Дверь отворилась, и на пороге появился Том с подносом в руках.

— Утренний чай, са, — сказал он скучным и сонным голосом. Ему было холодно, и он набросил на спину серый рваный свитер, завязав рукава у себя на груди. На голову он натянул теплую шапочку, похожую на шерстяной носок.

— А я не просил чай… — удивился Петр.

Том остановился в нерешительности на полпути к кровати. На подносе стояла чашка с чаем, маленький молочник, сахарница — все из белого фаянса.

От удивления с гвианийца сонливость сняло как рукой. Он не знал, что ответить, и стоял с открытым ртом. Вид его был до того комичен, что Петр невольно улыбнулся.

В ответ на лице Тома появилась широченная улыбка.

— А разве там… в России… не подают чай в постель, са? — спросил он и поставил поднос на столик около кровати.

«В России».

Всего лишь сотня часов прошла с того момента, как ИЛ-18 поднялся в небо с Шереметьевского аэродрома и Петр с волнением смотрел, как за стеклом иллюминатора теряют свои очертания домики и дороги, как вместо леса расплывается зеленый ковер, из зеленого превращающийся в голубой, а затем и в серый.

Сейчас, при воспоминании об этом, Петру вдруг стало немножечко тоскливо, словно он потерял что-то, чего не должен был терять.

Том вышел, осторожно закрыв за собой дверь.

Чай был густой, бурого цвета и необычного вкуса. Петр тут же окрестил его «пойлом» и отставил чашку. Зато молоко было свежим, холодным, и он выпил его прямо из молочника, затем откинулся на подушку и закрыл глаза.

«Как-то там сейчас», — думал он, вспоминая поселок в Подмосковье, тихий и зеленый, где среди старых яблонь стоял его родной дом. Здесь он родился, здесь он ходил в школу, отсюда уехал в Ленинградский университет.

Довоенные годы он помнил смутно. Они ассоциировались в его памяти с ярким, звонким Первомаем, когда отец взял его в Москву и нес на плече в колонне веселых, празднично одетых людей, а он изо всех сил размахивал красным флажком на новенькой, пахнущей смолой круглой палочке. И теперь, когда говорили «до войны», то время казалось ему сплошным праздником, разом окончившимся тревожным днем, когда взрослые вдруг столпились около столба с большим черным репродуктором, а они, мальчишки, еще не понимая серьезности происходящего, весело бежали по улице и радостно кричали: «Война! Война!» — пока кто-то не цыкнул на них, и они вдруг присмирели и тихо разошлись по домам.

Отец ушел в первый же день… И теперь Петру вспоминались серые треугольники писем, завтраки, которые давали им в школе, — пюре из сладкой, мороженой картошки с кислой капустой и кусочком тяжелого, похожего на глину хлеба.

В школе Петр учился хорошо, но особенно увлекался историей и географией. Причиной тому была книга, которую подарил ему перед уходом на фронт отец. Это было иллюстрированное издание, называвшееся «История географических открытий», и Петр не расставался с ним ни на минуту. Он десятки раз перечитывал уже хорошо знакомые главы и мог часами рассказывать их содержание мальчишкам, валяясь на золотистом пляже у Клязьмы или забравшись осенним дождливым вечером на чердак сарая, где пахло сеном и кошками.

Отец пришел с фронта без единой царапины. И хотя грудь бравого гвардейца-танкиста была увешана медалями и орденами, Петр чувствовал себя неловко: у многих его друзей отцы не вернулись совсем, у других пришли инвалидами.

Живой, непоседливый, вечно придумывавший какие-нибудь шальные игры, Петр слыл в поселке заводилой. И уже на второй день пребывания дома отец отшлепал его своим широким солдатским ремнем — соседи пришли жаловаться, что Петька с командой разобрал у них сарай, а доски пустил на крышу «штаба» — землянки в лесу, в которой все местные мальчишки собирались курить самокрутки из сосновой хвои.

После взбучки отец приказал Петру отвести его к «штабу», осмотрел землянку, раскритиковал ее, велел разобрать и вернуть доски соседям. Сарай они восстанавливали под его руководством всей командой.

Отдыхал отец дома от силы дней десять, а потом пошел в соседнее автохозяйство. Там ему предложили заведовать гаражом. Но он отказался.

— Эта работа для инвалида, а я мужик здоровый, — рассудил он, — покручу-ка еще баранку.

Ему поручили дальние рейсы.

Уже потом, через несколько лет, Петр понял, в чем было дело. Он понял это, слушая в редкие вечера, когда отец бывал дома, рассказы о походе в Венгрию, Румынию и Австрию, о далеком Дунае, Карпатах и Альпах. Ветер странствий, подхвативший солдата во время войны, не переставал звать его в дорогу.