Крепостной Пушкина 2 (СИ) - Берг Ираклий. Страница 3

Психика человека гибка, ко всему можно приспособиться. Принятие начиналось с нехитрой формулы «смотрю кино, это все словно фильм вокруг меня. Очень реалистичный, но не более». Именно реалистичность помогла вновь обрести ориентацию в пространстве, если можно так выразиться. С оговорками, но помогла. Человек все-таки создан для жизни, и если эта жизнь у него есть, то не все ли равно как там оно всё устроено и прочие секреты мироздания? Так, за неделю я добрался до «ничему не удивляйся» и «в Риме живи как римлянин», что удавалось с переменным успехом. Ещё всегда нравилось выражение «делай что должно, и будь что будет», но оно не желало вписываться, не решив вопрос что же мне «должно». Где-то здесь до меня дошло, как до жирафа, что деревня не просто часть имения какого-то Сергея Львовича, и соседнее Болдино не просто село, а то самое Болдино, которое… Это изменило всё.

Глава 2

Степан. POV. Продолжение.

«Чины сделались страстью русского народа», как говаривал Александр Сергеевич. Следует ли считать, что раз во мне отсутствует сия страсть, то я не отношусь к этому русскому народу? Или состав «народа» весьма ограничен? Или… Какие только глупости не лезли в голову за дни ожидания награждения. Любопытство и желание узнать поскорее каков расклад, кто же я теперь и что далее, всё уступило апатии. Эмоциональное опустошение, выгорание, можно назвать как угодно, делало меня равнодушным.

Пушкину было проще. Сам он привык посмеиваться над «ловлей счастья и чинов», но как дошло до дела, так оживился наш поэт. Глаза горят, осанка гордая. Вспоминает, небось, своих предков и радуется.

— Ничего, ничего! Не переживай, сын Афанасиевич! — Пушкин зашёл в мою, теперь уже официально арендованную на моё имя квартиру, привычно занимая облюбованное им место у камина. — Не забудут. И на тебя прольются капли золотого дождя. Что я смешного сказал?

— Ничего, Александр Сергеевич, я так. От безделья улыбаюсь. Надоело ждать.

— Всякому свое место. Как ты сказал: награждение невиновных?

— Непричастных.

— Да, верно. Но то не нам судить.

— Бесспорно, Александр Сергеевич. Ясное дело. Нам, может быть, кажется, что некто не имеет отношения к чему-либо, а с другой стороны посмотреть — имеет.

— Всё-таки дуешься. Эх, Стёпа. Понимаю, но держи себя в руках.

Я промолчал. Нет, бывший барин не понимал. Или здесь главное заключено в слове «барин»? Кем он видит меня? Вопрос сложный, но отказаться от уверенности в моем сильном желании выслужиться он не может. Почему? Такого быть не может в его понимании, вот и всё. Раз уж он сам загорелся, то и мне не резон притворяться.

Награждения уже начались, в газетах ежедневно печатали о новых россыпях наград тому или иному сановнику. Их, наград и сановников, было много, куда больше ожидаемого. Как будто войну выиграли.

Поразмыслив, я пришёл к выводу, что у императора есть существенные соображения к проявлению подобной щедрости. Вряд ли это хорошая мина при плохой игре. И уж точно не подготовка войны с Францией, о которой говорили все кому не лень. Дела не подтверждали. Война мгновенно читается по торговле. Если господа офицеры не бегут покупать себе новые сабли, погоны, мундиры, пистолеты, седла, лошадей и уйму всего того, что необходимо в походах, значит и войны нет. Если нет срочных заказов от военного ведомства на многие тысячи сапог, шинелей и прочей амуниции, то ничего и не будет.

По своей прошлой жизни я помнил, что чем неадекватнее человек в вопросах самооценки, тем более великий он политик в своих глазах. Был у меня друг Толя, мухи не обидит. Но новости посмотрит, или книжку почитает под бутерброд с икорочкой, о том как все плохо было когда-то, ужасно сейчас и невыносимо станет в будущем, так кулаком о стол колотил, какие-то головы рубить собирался.

— Как же ты их рубить собираешься, — спросил его раз, — они ведь умерли давно, князья эти, что не смогли против монгол объединиться. Да и кто бы позволил? Вот ты такой красивый, начинаешь им на мозги капать, так они тебе язык и отрежут. А скорее убъют и всех делов. Разве что за дурачка юродивого примут, тогда пощадят. Возможно. Да и не сможешь ты человеку голову отсечь, пусть его хоть свяжут и на колоду положат.

Не согласился Анатолий, насупился. Спорить пытался, доказывать. Хочется человеку иметь в самом себе то, чего в нем нет. Могу, говорил, ты не знаешь меня. Для пользы дела — могу! И не смейся. Я и не смеялся. Пусть так, пусть может. И князьям мозги вправить, через массовые казни, и народ за собой повести, попутно создав этот народ, и в развитии территории перепрыгнуть через века за пару лет, и монгол одолеть и что-то ещё. Блажен кто верует! Политика и спорт — самые простые вещи для суждений, если ими не заниматься на практике.

Последнее время здесь приходилось задумываться о своих целях. И смысле действий. В первой, обычной жизни, я не то чтобы плыл по течению, но никогда не помышлял каким-либо образом вмешиваться в порядок вещей уже сложившихся. Зачем стремиться к тому, что виделось невозможным? Так, для себя и окружения — ещё можно, изменить что-либо глобально — нельзя. Ну и ладно. Был флегматиком.

Попадание добавило суровости. Поняв, что если оно затянется (насовсем, например), то я не увижу больше никого из своих близких, всех кто был дорог и составлял значительную часть моей жизни, я впал в странное состояние из страха и бешенства. Голова при этом работала ясно, как в кризисных ситуациях. На кого же направить свои чувства? Где враг? Словно кто-то большой подхватил меня, лишил всего привычного, и забросил за тридевять земель. Издалека можно вернуться, это всего лишь вопрос времени. Но возможно ли вернуться из самого времени?

Что от меня хотят? Да, когда наступила стадия принятия перемен, мне было проще цепляться за соломинку в виде мысли, что от меня хотят что-то конкретное. Что есть некая осознанная воля во всем этом, разум, желающий исполнения своего замысла, для чего он, этот разум, хочет использовать меня. Довольно самонадеянное соображение, но всякое другое пугало меня слишком сильно. Самонадеяность лучше безысходности.

Фамилия Пушкина послужила якорем. Вот оно — «задание»! Рановато погиб поэт, до сорока не дожил. Не для того ли я здесь оказался, чтобы не допустить подобного? Тем более, что никаких сверхбогатых крестьян в истории Александра не было, это я знал совершенно точно. Связывала меня с Пушкиным одна забавная деталь, благодаря которой я довольно подробно изучал историю его жизни. Интересно было. Вот и решил, что всё сходится. Вводная изменилась. Не оказался невесть где, а в прошлом, да ещё «недалеко» от солнца русской поэзии. Разобравшись в собственном положении, наследнике довольно крупного состояния, о котором историкам из моего времени ничего не было известно, подумал, что и это — часть квеста. Вот тебе цель, паладин, а вот средства для её достижения. Дерзай.

С чего начать? Каков план действий? Тактика, стратегия? Наличие денег, тем более что скоро я перешёл из статуса наследника в статус их владельца, наводило на мысль о финансовой подпитке Пушкина. Это ведь логично. Не секрет, что перед роковой дуэлью поэту маячила долговая яма, в которую он падал все глубже. Долги, долги, долги. Выхода не было, только стреляться. Но если выправить ситуацию? Здесь следовало быть аккуратным. Во-первых, Пушкин плохо вёл свои дела. Во-вторых, он был не один, а вся многочисленная родня вела их ещё хуже. В-третьих, и это смущало больше всего, на дворе был ещё 1830 год, он даже не был женат, и весьма далёк от кризиса 1836−37 годов.

Значило ли это, что спешить некуда? С точки зрения «поддержки поэта» — да, а с моего желания вернуться? Семь лет… как минимум семь лет. Это срок.

— О чём задумался, сын Афанасиевич?

Я вздрогнул, поняв, что погрузился в воспоминания не тогда когда следовало.