Смерть ничего не решает - Лик Антон. Страница 16

– А то! Живая! Совсем живая! Таки не сдохла, – последние слова Арша произнесла с явным недоумением. – Сами, сами, господине, убедитеся. Полгроша всего.

Полог скользнул в сторону, впуская в палатку свет. Тонкий луч растянулся ослепительно-белой полосой, лизнул прутья решетки, резанул по глазам, заставляя зажмуриться, и откатился назад, замерев у самого порога. Тень, та самая, с властным голосом, замерла там же, у ног ее плясали пылинки, а глядеть выше Элье было не интересно.

Жучиные лапки скребли по пальцам. Еще чуть-чуть и вывернется.

Человек ступал мягко, хотя особо выхаживать было негде – клетка занимала почти весь шатер – и приблизился вплотную. Элья услышала ровное дыхание и тихий скрип кожаных ремней. Чуть позже почувствовала запах – лавандовое масло, розмарин и фенхель.

– И вправду склана. Бледная она какая-то у тебя. Белая почти… А крылья где?

Крылья жук прячет. Упрямый. Плотно прижимает надкрылья, защищая тонкое полотно мембраны. Но Элья доберется. До нее ведь добрались, а значит и она право имеет.

– Таки не было, – голос Арши скрипнул особенно противно. Боится, что накажут за такое шельмовство? – Таки подобрали дохлую совсема. Она поначалу и жрать-то не хотела.

Ноготь подцепил жесткий край, потянул, отводя хитиновую шторку.

– И где подобрали? Только смотри у меня, соврешь – шкуру спущу.

– Так это… того… таки ехали-ехали, а тама лежат. Ну эти которые, и сдохлые совсемака. И кровищи-то, кровищи, я Вольсу-таки говорю, поехали, а то порежут. А он-таки – нет. Поперся. Таки говорит, тама наши этих побили и погнали, и от ее-таки приволок. Я ему – а на что, а он мне – таки пускай.

– Назови место, дура.

– Ну это… за Симушницами, тама, где поворот на заброшенную факторию.

Элья крепче сжала жука.

Значит, не такая фактория и заброшенная. И портал там, по всему – вполне рабочий, только наверняка жрет эмана на порядок больше, чем обычный. Но зачем спускать через такую воронку целый отряд, к тому же с риском подставить его на под удар? А удар, надо сказать, последовал незамедлительно и весьма крепкий, если судить по словам Арши…

– И сколько ты здесь еще стоять будешь? – спросил человек, похлопывая толстой плетью по сапогу.

– В городе?

– В городе. На рынке. На этом, демоны тебя побери, месте!

– Таки… два… три дня. Уплочено! По честности уплочено. Вольс-таки кузнечным торгует, а я с нею, с нею вот.

– Пойдем поговорим, бабка.

Люди убрались, и Элья, отодвинув на время вопросы – мысли были такими же тугими и неловкими, как мышцы – занялась жуком.

К сожалению, крыло, хрустнув, выдралось с куском панциря. Желтоватая жижица измарала пальцы, а жук подох. Стало скучно. И люди потянулись бесконечной вереницей: по одному, по двое, по трое, держась за руки, подпихивая друг друга локтями, указывая пальцами, матерясь. Они пинали клетку, тыкали палкой, норовя попасть по телу – с каждым разом уклоняться получалось лучше – плевали и ненавидели.

Их беспомощная ненависть утомляла, поэтому, когда Арша выпихнула последнего посетителя, Элья обрадовалась.

– Таки живая? – Присев на корточки у самой клетки, Арша печально покачала головой. – Много, да?

Много. Шумно. И холодно очень.

– На вот рогожку. – Арша, намотав на палку что-то бесформенное и воняющее плесенью, сунула между прутьями. – Таки бери, а то околеешь.

Рогожка не очень помогла, и поспать толком не получилось.

А утром Элью купили.

– Грязь, грязь, грязь… Всевидящий, сколько грязи! Туда! – Женщина указала на исходящую паром кадку. – Садись.

У нее было круглое лицо с мягкими, чуть отвислыми щеками, белые волосы и красные распаренные руки. Не обращая внимания на стражника, что молчаливой тенью замер в углу комнатушки, женщина содрала с Эльи остатки одежды и толкнула к кадке.

– Мыться.

Вода обожгла кожу. Пальцы сдавили плечи, толкая вниз, в кипяток, а на голову полилась едкая жидкость. Элья попыталась выскользнуть, но женщина оказалась слишком сильна. Вцепившись в волосы, она то окунала Элью, то вытягивала, выворачивая жгутом мокрые пряди.

Элья, стиснув зубы, молчала.

Первым не выдержал стражник, сказал:

– Полегче, Шуда, утопишь еще.

Тогда отпустили, позволяя вдохнуть.

– Грязная, – отозвалась Шуда, расплываясь лживой улыбкой. – Грязь – плохо.

Стражник только хмыкнул, когда она стряхнула на пол комок мокрых волос. Наверное, он тоже понимал, что икке даже ненавидеть по-настоящему не умеют. Кусают исподтишка, а кнут покажи…

У человека, который привел Элью сюда, кнут имелся. Короткий и толстый, он посверкивал серебром и был совершенно бесполезен в бою. Зато Арша, глядя на этот кнут, кланялась. Хотя и не переставала торговаться, твердя про «дюже редкостную тварь». И человек, злясь, набавлял, по монете, по полмонеты, пока, озверев, не пообещал в качестве оплаты намыленную веревку.

А потом клетку открыли и велели выползать. Выползти получилось. Встать тоже. И не упасть на первом шаге. А после третьего подняться и сделать четвертый. Человек сперва наблюдал, не помогая и не мешая, а когда надоело, связал руки и повел.

Неспешным шагом он пересек базарную площадь, где сырая солома и кожура орехов прикрывали грязь и нечистоты, свернул на улочку и, пройдя по гнилым мосткам, выбрался к городской стене.

– Живая? – поинтересовался он, сплевывая под ноги.

Элья не ответила. Она смотрела. На шатры, растянувшиеся вдоль стены. На шесты, увешанные пучками конских хвостов. На коновязи, лачуги, шатры и людей. На уродливое строение в два этажа, над входом в которое висела крашеная доска.

– Правильно. – Человек по-своему истолковал взгляд. – Тебе туда.

Он и передал Элью беловолосой Шуде, велев привести в «надлежащий вид», и подкрепил приказ несколькими монетами. Но то ли денег оказалось мало, то ли ненависти много. Элья не знала.

Терпела. Ждала. Молча напялила принесенную Шудой хламиду. Легла на скамью, когда позволили. Встала, когда приказали.

Подчиняться приказам было разумно. Пока.

Этот шатер выделялся размерами и показной роскошью полога. На бирюзовом шелке уместился целый мир, вышитый золотой нитью. В нем под пристальным взглядом огромного солнца крохотные люди на крохотных лошадках воевали с другими людьми, побеждали, вели пленных, казнили их. Последние сценки были выписаны с особым тщанием.

– На что выпялилась?! – рявкнул стражник, перехватывая копье. Стражи здесь хватает, но охраняют не Элью, а человека в шатре.

Он – гебораан, если может позволить подобную роскошь. И шест с семью конскими хвостами да парой золотых шнуров, вероятно, рассказал бы многое, умей Элья читать этот язык. Но она не умела и потому просто ждала, разглядывая картинки. А заодно и проверяя границы дозволенного.

Рисованные люди были жестоки.

– Посажный Урлак готов принять. – Наружу выглянул лысоватый мужчина. – Посажный Урлак велел без стражи. Желает самолично беседовать.

Мужчина выбрался наружу, а Элью не слишком-то вежливо подтолкнули в спину. За такое на Островах сперва бьют наотмашь, а потом вызывают на разговор в тесном дворике.

Внутри воняло мехами: старыми, переложенными для сохранности полынью, но оттого лишь более смрадными. Иногда враг прячется за вонью. У самого входа стоял стол – приземистый, никакого выигрыша по высоте в случае чего – за которым цепочкой вытянулись сундуки с покатыми крышками. А вот между ними можно поплясать и против нескольких противников. Масляная лампа да тренога с россыпью углей разбавляли темноту до блекло-сиреневых сумерек.

Эмана нет. Стражи нет. Оружия тоже нет.

– Мой род следует обычаям предков, – тихо сказал кто-то. – Простые дома – для детей, женщин и рабов. Воин же никогда не должен забывать о том, кто он есть.

Хозяин шатра, стоял у дальнего сундука. Сразу и не допрыгнуть.

– Ты понимаешь меня? Наш язык? По глазам вижу, понимаешь. Хорошо. Понимание – это уже много. Иди сюда. – Легкое движение, от которого всколыхнулся воздух, и на другом конце шатра вспыхнул свет. – Расскажи о себе.