Одиссея генерала Яхонтова - Афанасьев Анатолий Владимирович. Страница 69

Виктор Александрович вспомнил, как троица шутовски одетых молодых парней напала в метро на него и на Мальвину Витольдовну, как он мысленно молил бога, в которого не верил, чтобы только не тронули жену, а вслух, подняв руки, говорил, сколько у него денег в каком кармане. И как потом их обоих все-таки сбили с ног на пол и, смеясь, вышли на ближайшей остановке. И из всего вагона, уткнувшегося в газеты, только один старый негр, посеревший от страха, помог им подняться. Яхонтовым было тогда уже к восьмидесяти. Но это лишь мелькнуло, он отогнал это, не хотелось вспоминать плохое…

О, Нью-Йорк, Большое красное яблоко, как любовно называют тебя американцы. Ты был совсем другим и в то же время точно таким же, когда он сюда приехал. Правда, тогда нигде еще не было таких небоскребов, даже «Эмпайра» еще не было, над Нью-Йорком, поражая приезжих, царил Вульворт… Но и сейчас ни один город мира так не поражает небоскребами, как он, избравший своим девизом слово «Эксцельсиор»— высший. Еще Нью-Йорк называют Метрополис — имперский город. Имперский штат. Ах, сколько раз приходилось Яхонтову объяснять приезжим, почему «Эмпайр» так называется. Потому что официальное прозвище штата Нью-Йорк — Эмпайр стейт, Имперский штат. Это и вправду так, если имперское мерить долларом. Но доллар, господа, мера иного. Напрасно ваши политологи толкуют о втором Риме — абсурд. Генеалогия этого города — иная. Новый Карфаген, апофеоз торгашества, империя лавок и не случайно вы выше своего «Эмпайра» вознесли Близнецов — Всемирный торговый центр. Но человек сложен, и страна сложна. Собранные Великой Торговлей, ньюйоркцы все же создали Великий Город, И равных ему нет.

Жестокий, безжалостный, страшный, Нью-Йорк прекрасен. Подводя итоги своему американскому бытию, Виктор Александрович ни на миг не усомнился, что он правильно сделал, выбрав для жительства Нью-Йорк. Когда он нашел свой путь, занялся научной работой, книгами, он бы мог переехать в какой-нибудь тихий университетский городок. Давно, еще в годы Великого Кризиса. Ну, бог с ним… Он вернул мысль к Нью-Йорку. Его еще называют Ворота Америки. И дело не только в том, что через порт (а теперь — аэропорт) прибывают сюда «вновь приехавшие». Здесь виднее, чем где-либо, один из американских парадоксов, который так занимал лично его, Яхонтова. Неслиянность наций в Нью-Йорке и одновременно — единство. Здесь самый отчаянный американец из соседней пиццерии может тридцать лет считать себя все еще итальянцем, не понимая, что это давно уже не так. И Яхонтов подумал — а не из таких ли он сам?

Он думал об этом, уже лежа в каюте, мучаясь бессонницей, думал, засыпая (после двойной дозы снотворного), и на пороге сна четко ответил: нет. Он не из таких. Он — вернулся. Он — возвращается.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Последняя награда

Свой

Виктор Александрович Яхонтов вернулся на Родину 22 сентября 1975 года. В Ленинград. Отсюда, из Петрограда, он уехал 14 ноября 1917 года. Внутри этого громадного срока, равного средней продолжительности человеческой жизни, он двадцать раз приезжал в родную страну. Но — иностранцем. Лояльным, дружественным, другом, но все же — иностранцем. У него в кармане был американский паспорт, он расплачивался долларами. Американский орел простирал над ним свои крылья, как некогда — романовский, двуглавый. И вот он утратил свою власть над ним.

Яхонтов пробыл в Ленинграде три дня. Он поехал в Лавру и долго стоял у могилы жены. Теперь он был уверен: что бы ни случилось, они будут похоронены рядом. Их уже не разделяли океаны и границы. А друзья, советские друзья, он знал, выполнят его волю. Наверное, это будет совсем скоро. Он приехал на Родину умереть.

И еще Виктор Александрович «навестил» своих родичей: побывал в Зимнем дворце, где в Галерее героев 1812 года висят портреты двух его предков по материнской линии — генералов Милорадовича и Депрерадовича. Из «Астории», где ему был забронирован номер, от Исаакиевской, он упрямо прошел пешком до Дворцовой, правда присев отдохнуть у памятника Пржевальскому. Каким близким казался когда-то этот путь — от Исаакия до Зимнего и как долог он теперь, в девяносто четыре.

Но он специально сделал крюк, чтобы выйти на Дворцовую под аркой Главного штаба. Опираясь на палку, Яхонтов постоял у подъезда, где когда-то он ловко, так «по-водевильному», с прятаньем за портьерой, избежал встречи с матросами, пришедшими «трясти контру».

Только не водевилем то было, а подлинной драмой. Десять дней, которые потрясли мир. VI его судьбу в том числе.

Поднимаясь по неповторимой бело-золотой парадной лестнице Зимнего дворца, Яхонтов остро ощущал, что в потоке посетителей он, без сомнения, единственный, кто приходил сюда еще не в музей, а в учреждение, по долам — сначала к царю, потом к «временному». Да, пожалуй, точно — единственный. Даже вон тому старику вряд ли больше семидесяти пяти, а раз так — значит, в главный год века он был юнцом и, судя по внешности, по тяжелым рабочим рукам, явно не мог иметь никакого отношения к царскому двору. Иначе как реликтом теперь меня и не назовешь, с усмешкой подумал Виктор Александрович.

Предки-генералы сурово взирали на него с портретов. Они в свое время проявили себя достойно, отличились в боях за отечество при Нови и Сен-Готарде, при Турбате и Фершампенуа, под Вязьмой и Красным. А он, их потомок? Что ж, он участвовал в боях, пусть и немногих. Он нес нелегкую военно-дипломатическую службу. Совсем недолго входил в военное руководство государства. Все это — до тридцатишестилетнего возраста. По меркам того времени, когда на военной службе состояли его славные предки, это было бы не так уж мало. Но сейчас другая эпоха, и генералы не удаляются сорокалетними доживать свой век в дворянских гнездах. Но, конечно, не в цифрах суть. Когда началась главная битва его эпохи, его поколения, он отказался в ней участвовать, ибо не сразу сообразил, кто за что сражается. Но солдат своих он не предал и зла им не причинил. Едва получив генеральские погоны, он добровольно снял их. И всю жизнь именовался генералом. Генералом без армии? О нет. У него была другая служба, и служил он на ней сверх всяких сроков. Так что он может прямо и честно смотреть в лицо предкам здесь, на Родине, в Галерее героев.

…Хотя Яхонтов и перестал быть иностранцем, по-прежнему заботился о нем Советский комитет по культурным связям с соотечественниками за рубежом. Его сотрудники встречали Виктора Александровича в Ленинграде. С их помощью он 25 сентября приехал в Москву и удивился, что на перроне его ждало много людей. Впрочем, теперь ему предстояло удивляться ежедневно и ежечасно, хотя, казалось бы, что может удивить человека таких лет и прожившего такую жизнь. Во-первых, неожиданно быстро и удачно разрешились бытовые вопросы. Надо сказать, что у Яхонтова были довольно-таки смутные представления о том, где и на что он будет жить. Он полагал, что накоплений ему хватит и со временем что-то решится с жильем. Но в Москве он сразу же узнал, что ему назначена персональная пенсия и выделена квартира.

«Итак, последнее прибежище», — подумал Виктор Александрович, когда его повезли посмотреть квартиру. Она оказалась рядом с Комсомольской площадью. Новый 16-этажный дом в Грохольском переулке. Кругом ломаются ветхие строения, возносятся многоэтажные корпуса. Кругом — оживление, суета переездов, новоселий. Всюду стук, визг электродрелей — люди устраиваются, вешают люстры, занавески, ковры, расставляют мебель. Устраиваются прочно. А ночью слышны свистки локомотивов, лязг тормозов, перестук колес. Ах, сколько же сотен тысяч, а может быть, и миллионов километров проехал он за свою жизнь. Сколько пейзажей и городов перевидал из вагонных окон, сколько передумал ночами. Так что даже и хорошо, что рядом вокзалы, что явственно доносятся характерные звуки железной дороги. А он свое отъездил.

Он привез с собой очень мало багажа. Работники Советского комитета помогли ему с устройством, и вскоре квартира была оборудована. На полку он поставил свои книги и книги друзей, подаренные ему, на письменном столе расположил фотографии близких, а над столом — как в Хабаровске, в Токио, в Праге, в Нью-Йорке — солдатскую грамоту в рамке. Ту самую грамоту, 1909 года, он повесил в московской квартире осенью 1975-го.