Цугцванг (СИ) - Тес Ария. Страница 91
— Нет.
Конечно мне обидно, конечно я вру, и конечно он это понимает, но у нас нет другого выбора. Логично, что если есть возможность побыстрее со всем покончить, надо ловить ее за хвост. Ведь чем быстрее все кончится, тем быстрее мы сможем жить спокойно. Поэтому я стараюсь улыбаться, когда мы привычно прощаемся в дверях…
— Приготовишь ужин?
— Да, — уже со смехом киваю, а он хитро добавляет.
— А оденешь кое что, если я это привезу?
— Что же ты собираешься привести?
— Увидишь. Это да?
— Ладно.
Макс нежно целует меня и уходит, а я закрываю дверь. Иду обратно в гостиную, где не помешает собрать тарелки. Правда планы мои летят к черту, когда я вдруг слышу поворот ключа в замке. Улыбаюсь шире.
«Наверно, он что-то забыл, а может и вовсе ему не нужно уезжать?» — подрываюсь и сразу иду встречать.
Конечно же. Я всегда его встречаю, если не злюсь, но стоит мне выйти из-за стены, как я застываю. Все мое тело покрывается колючими мурашками, меня бросает в холодный пот, а воздух становится гуще самой гадкой каши. Потому что это не Макс. На пороге стоит его отец.
Я теряюсь. Не знаю, что мне делать абсолютно, а глядя на рождение улыбки на этой мерзкой роже, и вовсе весь мир летит в тартарары…
— Какие люди… — тихо протягивает, плавно расстегивая пальто, — Здравствуй, Амелия.
Глава 23. Любовница. Амелия
18; Январь
— Здравствуй, Амелия.
«Что…?» — я даже про себя орать не могу, настолько в шоке.
Властелин мира кайфует. Он снимает с себя черное, шикарное пальто и по-хозяйски открывает шкаф, откуда достает вешалку.
— Как отметила Новый год?
«Почему он так спокоен?!»
— Я думаю, что ты спрашиваешь себя о многом, — тихо, играючи протягивает, а потом оборачивается ко мне, застилая собой весь мир.
— Я люблю капучино с двумя палочками корицы.
Эта фраза так жестко резонирует в моем мозгу, что когда он делает шаг, я резко дергаюсь назад и врезаюсь в угол спиной. Больно очень, и внутри я шиплю, но снаружи лишь тяжело и часто вдыхаю. Властелин тормозит, но не потому что беспокоится за меня — он играет, смакует и наслаждается. Вижу это по глазам…
— Если вы меня коснетесь, я…
— Стоп, — снисходительно кривится, — Я никогда не брал женщин против их воли. Я не Ревцов, и меня это абсолютно не возбуждает, так что все, что ты себе вообразила — сноси.
— Зачем тогда вы пришли?
— Поговорить.
— Я не хочу с вами…
— Поверь мне, Амелия, этот разговор тебе будет очень интересен…
Александровский проходит вглубь квартиры, засунув руки в карманы брюк и не разуваясь. Конечно, чего от него еще ждать?! Но я хотя бы могу дышать, когда его фигура скрывается из поля зрения, правда такой расклад вряд ли в его духе. Ему хочется властвовать всегда и везде, поэтому тут же сжимает новое кольцо напряжения вокруг моей шеи, крикнув.
— Кофе. И оденься, дорогая, по-приличней. Я могу счесть твой вид провокацией…
«Не сочтет, просто хочет, чтобы я делала то, что он хочет…» — понимаю, но все равно бегом несусь в свою спальню, чтобы сменить легкое платье на бадлон под подбородок и джинсы.
Мне самой претит его взгляд, от которого хочется единственное что, так это отмыться под обжигающим, контрастным душем.
«Чего он хочет?!» — без понятия, но мне не нравится все это. Очень не нравится…
Хороший тон велит угостить гостя напитком и следовать всем пожеланием. Конечно, Властелин мира не может считаться желанным гостем, но делать ему капучино, значит оттянуть тот момент, когда наше рандеву невозможно будет избежать. И я копаюсь максимально долго, а когда уже не нахожу причин задержаться, его обнаруживаю в гостиной. Александровский сидит в кресле и с улыбкой осматривает мой бардак, отмечает.
— Ночь прошла неплохо, судя по всему?
Я ставлю чашку на столик рядом с ним и отхожу на безопасное расстояние, сжимая себя руками. Стараюсь по крайней мере держать лицо, когда холодно интересуюсь.
— Что вы здесь делаете?
— Забавный вопрос. Это квартира моей жены, но я тебе отвечу в знак восхищения твоей храбростью, милая.
Властелин берет чашку и отпивает, снова тянет время, играя на моих нервах, наблюдает. Я ежусь под его взглядом и присаживаюсь в другое кресло точно напротив него, хмурю брови. Бесит, но я скорее сдохну, чем подам голос и проиграю эту войну. Петр Геннадьевич словно читает мысли и усмехается, ставит чашку на блюдце и откидывается на спинку кресла с улыбкой.
— После нашего разговора с Максом на аукционе, я так и знал, что он отвезет тебя сюда.
«ЧТО?!?!» — слегка расширяю глаза, — «Макс ему рассказал?! Но…»
— Ты не знала этого, да? Он тебе не сказал, что я все знаю?
«ВСЕ?!» — «Так! Стопари! Не смей поддаваться!!!»
— Не понимаю о чем речь.
— О, не притворяйся, Амелия. Макс пытался тебя спрятать от меня. Я его понимаю, после истории с Лилианой, он мне доверять не может, особенно если взять в расчет чувства, которые я к тебе питаю…
Мне стоит больших усилий не скривиться от этой информации, Властелин лишь гаже улыбается.
— Я давно понял, что у него новая зазноба. Теперь все встает на свои места. Вот почему Ревцов оказался так сильно избит. Ты была в той квартире, не так ли? Это твои царапины на его шее?
«Твою. Мать. Как я могла об этом забыть?! Как могла не заметить?! Черт-черт-черт!!!»
— Отпираться глупо.
— Да, — сознаюсь, это ведь действительно глупо скрывать, а от ощущения своего превосходства чертов Александровский аж раздувается.
«Надеюсь, что когда-нибудь ты лопнешь, кусок надменного говна!»
— Но Макс его не убивал, я правильно понимаю?
— Нет. Он сам в себя выстрелил. Почему не знаю.
— Я знаю.
Сложно скрыть любопытство, я ведь так и не поняла до конца, что случилось в тот ужасный день, и естественно Властелин это подмечает и ликует. Я вижу в нем четко и ясно эту отличительную черту — наслаждение своей властью. Поэтому я ни за что не спрошу сама, никогда и ни за что! Не собираюсь подкидывать дров в огонь его самомнения, а расправляю плечи и гордо молчу, вздернув нос. Говорят, что любопытство не порок, а гордыня да, но в этом случае все обстоит несколько иначе. Любопытство значит — проигрыш, а гордыня и вовсе не гордыня, а гордость, то есть чувство собственного достоинства, которое я ни за что не уроню. Особенно перед ним. И это ему известно. Петр Геннадьевич усмехается, водя пальцами по деревянному подлокотнику кресла, а потом вдруг тихо шепчет.
— И ты будешь говорить, что не похожа на свою мать?
Жаль, я это слышу, но я горжусь собой дважды, когда не реагирую даже голосом, в котором веет исключительно холодом.
— Вы здесь за тем, чтобы обсудить мое ДНК?
— Вообще-то нет, просто подмечаю очевидное. Итак, о чем мы говорили? Ах да, о Ревцове. Думаю, что тебе очень интересно, почему он себя все-таки убил…
«Никогда и ничего не проси, особенно у тех, кто сильнее тебя. Сами предложат, и сами все дадут!» — спасибо Воланд. [21]
— …У него были серьезные проблемы с психикой, дорогая…
— А то я не знала.
— Да, это очевидно, но…наверно сейчас я тебя очень удивлю. Их семейный врач говорит, что не замечал за Ревцовым явных отклонений…
— Это шутка?!
— Нет, Амелия. Было бы удобно свалить все, что он сделал, а это, поверь мне, не мало, на расстройство психики, но, к сожалению, это не так. Иногда люди делают разные вещи, просто потому что могут их делать.
«К чему он клонит?…» — леденею изнутри, он же невзначай покручивает кольцо на пальце с такой…пугающей полу-улыбкой, аж дрожь берет…
Но к чему бы он не вел, Петр Геннадьевич снова возвращается к Ревцову. Намерено дразнит…очевидно.