Последний натиск на восток ч. 1 (СИ) - Чайка Дмитрий. Страница 38

— Имею право! — быстро сказала она, закрыв его рот своей рукой. — Я мужняя жена. Нет такого закона, чтобы ни в чем не повинную женщину без ласки оставлять. Сказал, что любишь, так люби!

— Ты же уехать от меня собиралась? — промычал полузадушенный князь.

— Так это еще когда будет, — совершенно логично возразила Людмила. — И будет ли еще, непонятно… Что же мне, столько лет без ласки жить? Обними покрепче! Я соскучилась.

Как же все сложно, отстраненно думал Самослав, отвечая на ее жадный поцелуй. Сколько жен было у ТОГО Само? Двенадцать? Точно, двенадцать! Ему из каждого племени по жене пришлось взять. И они все родили ему детей, аж тридцать семь душ! Да как же он со всеми ними уживался, бедолага? Или это я сам чего-то не понимаю?

Три недели спустя. Начало ноября 630. Гамбург.

Черные головешки на месте бойкого городка поначалу привели князя в тихое бешенство. Он не успел, как не успел и ярл Эйнар, который привел сюда свои корабли, когда все уже было кончено. Даны уже отплыли назад, а Самослав, сидя на чурбаке, слушал немудреный рассказ Вышаты и полусотника Жилы, который прятал от государя глаза. Он же бежал с поля боя, как последний трус, и теперь ждал кары. Но никакого наказания не последовало. Напротив, князь хохотал до слез, держась за бока.

— Сколько, говоришь, ты денег со стены сбросил? — всхлипывая, спросил он.

— Да все, что было, государь, — обреченно махнул рукой Вышата, который понимал, что шила в мешке не утаить, а значит, рано или поздно эта дикая история до князя дойдет. — Все, что скопил из жалования…

— Два воина, говоришь, едва на стену сундук с серебром затащили, — Самослав задумался и считал, беззвучно шевеля губами. — Это от полутора до двух тысяч рублей. Точно я тебе, Вышата, такое жалование плачу?

— А! — Вышата снова махнул рукой, и не на шутку закручинился. Он уже понял, что попался. — Там было чуть больше, чем мое жалование, государь. Ну, там подсуетишься, тут копеечку собьешь… Сам понимаешь… Денежки, они рост любят.

— Да-да, — задумался князь, вспоминая бессмертную истину Маркса. — Капитал есть самовозрастающая стоимость. И она, мать ее так, должна все время самовозрастать. Потому что, если она не возрастает, то начинает убывать. Да что же мне делать со всеми ними? Ведь остальные ничуть не лучше. И хочется же этому прохиндею морду набить, а как бы не за что. Людей спас, товары спас и врагов без счета поубивал. Придется быть реалистом.

— Сколько, говорите, франки потеряли? — спросил он.

— Две сотни точно, государь, — ответил Жила. — Это с теми, кто при штурме погиб. Мы из них и половины не убили, они больше потоптали друг друга. Раненых теперь много у них. Франки тут недолго стояли. Поползали еще по земле на следующий день, пособирали оставшееся серебро, а потом схоронили своих, и ушли домой, но уже другим путем. Там, где не грабили еще.

— Тогда по коням, — с кряхтением встал князь, выпрямляя жалобно хрустнувшую поясницу. Две недели в седле дались ему непросто. — Будем догонять. А ты, Вышата, перебирайся на острова. Копайте землянки и ямы для зерна. Те лодки, что ты в Прагу услал, назад с припасом придут. Город на старом месте отстраивать не будем. Может быть потом, когда тут немного поспокойнее станет.

Понять, где прошли франки, оказалось проще простого. Разоренные деревни, убитые мужчины и плачущие женщины. И нигде ни овцы, ни коровы, ни курицы… Армия в походе кормит себя сама. Таков был закон того времени. Да и не только того… Как частенько и бывало, франки добирали по дороге то, что не добрали в Гамбурге. А поскольку грабеж — занятие упоительное, то уйти за Рейн они не успели, и оказались прижаты к реке конницей словен. Три сотни безусых мальчишек в чудном доспехе страха у закаленных воинов не вызвали. Подумаешь! Франки уже давно забыли тот урок, что получил король Сигиберт I, отважный воин, сидевший в плену у авар, пока его жена Брунгильда собирала по всей стране золото для выкупа. Всадники великих каганов доходили до Тюрингии и Баварии, но это было так давно, что на поле не было ни одного воина, который бился бы с легкой степной кавалерией.

— Ничего не выдумываем! — командиры эскадронов и взводов стояли перед князем, ожидая приказа. — Отрабатываем стандартную схему. Вы ее на выпускных экзаменах сдавали. Конная карусель и притворное отступление. Под дротики и топоры не подставляться. Кого ранят — месяц без жалования. Кто потеряет коня — пойдет домой пешком. Если кого убьют, будет месяц на кухне репу чистить.

Воины коротко гыгыкнули, по достоинству оценив незатасканную в этой реальности шутку, и пошли готовиться к битве. В рядах конницы послышались оживленные матюки, там шел последний инструктаж перед боем.

Франки уже построились и теперь насмешливо тыкали пальцами в жидкую цепочку всадников, не имевших даже усов. Им, холившим свои бороды, было смешно видеть воинов с гладким, как у девок лицом. Сотня тяжелой кавалерии франков, собранная из австразийской знати, сорвалась вперед, а за ней двинулся и строй пехоты. Расчет Адовария был прост. Они свяжут боем этих наглецов, а потом подойдет пешее войско и забросает их ангонами и топорами — францисками.

— Бей! — скомандовал князь, и в наступающую конницу полетели стрелы.

Завизжали раненые кони, они артачились, отказываясь идти вперед. Таких пока было немного, не больше десятка, а остальная кавалерия франков железной волной неслась вперед, поднимая для удара копья над головой. Воинам в кольчугах и шлемах стрелы были не страшны. Они лишь бессильно скользили по железным кольцам кольчужного доспеха. Словенская конница дрогнула и побежала, словно отступая перед вражеским напором. Мальчишки, ударив пятками коней, поскакали прочь. Теперь они стреляли на полном скаку, повернувшись назад. Так, как их учили это делать многоопытные наставники — обры, прошедшие десятки сражений. Они оторвались от пехоты на милю, неспешной рысью держа дистанцию с более тяжелыми всадниками. А конница франков, которая уже почувствовала победу, растянулась на две сотни шагов и попала, как это обычно и бывает, под фланговый удар тяжелой полусотни во главе с князем, воины которой длинными копьями вышибли из седел многих из них. Закипела схватка. Закованные в железо всадники бились почти на равных, но легкая конница, окружившая их, расстреливала франков в упор, не давая создать даже подобие строя. Не прошло и четверти часа, как германцы дрогнули и попытались уйти назад. Туда, где запыхавшаяся пехота снова становилась в линию, укрывшуюся стеной щитов. Воины Адовария еще не понимали, что происходит.

Раздался сигнал рога, и эскадроны потекли изрыгающей тучу стрел лентой мимо строя франков. Конницы у тех почти не осталось, вся она лежала там, дальше, пронзенная непривычно длинными копьями и изрубленная мечами и саблями. Осиротевшие кони метались по полю, жалобно плача от боли. Множество их было ранено. Франки попытались пойти вперед, укрывшись щитами, но у них ничего не вышло. Десятки стрел пробрались в узкие щели, находя свою жертву острым коварным жалом. Листовидный наконечник шириной в два пальца ранил не хуже иного ножа, оставляя страшные раны. Конная волна лениво текла мимо пехотного строя, который стоял, укрывшись от летящей в него смерти, и только скрежетал зубами. То и дело кто-нибудь из франков не выдерживал и открывался, метнув дротик. Участь таких храбрецов была незавидна. Одна, две, а то и три стрелы били их в грудь, заставляя остальных прятаться, поминая всех демонов. То тут, то там раздавался стон. Стрелы, пущенные умелой рукой, то и дело находили свою дорогу между щитами, и жадно впивались в людские тела. Всадники зачастую целили именно в незащищенные ноги, заставляя франков сбиться в кучу еще плотнее, чтобы укрыться деревом со всех сторон.

Жуткая степная карусель была привычна воинам, которых последние годы учили такому бою изо дня в день. Да и мальчишек из разгромленных аварских родов, выросших на коне, тут тоже было немало. Лошадки шли неспешно, круг за кругом. Так они могли делать часами. Только вот люди не могли часами стоять под летящими стрелами. Они теряют боевой дух, когда видят своих гибнущих товарищей, и не имеют возможности наступать. Войско франков начало пятиться назад, оставляя убитых на жухлой осенней траве. Воины, забросившие щиты на спину, поднимали и тащили за собой раненых, и именно в эти прорехи летели новые стрелы, еще добавляя тел на земле. Франки, спаянные железной дисциплиной, отступали, не теряя строя, а князь, глядя на это, размышлял. Добивать или нет? У него не было больше копий. Почти все они были сломаны в первой сшибке, а пустить молодняк на плотный пехотный строй значит потерять половину из них. Ведь франков было существенно больше, и запас дротиков у них все еще был цел. Князь сплюнул. К черту такие победы! Они будут бить франков стрелами и сулицами, пока не загонят их в заросли леса, что раскинулся совсем рядом. Там эта битва и закончится. Франки уйдут, потеряв убитыми треть войска и ранеными еще столько же. Ну и пусть! Молодые воины попробовали крови, не потеряв почти никого, они получат богатую добычу, обшарив тела убитых, а франки уже наказаны за свой набег. Они сожгли Гамбург, но теперь подумают трижды, когда снова захотят прийти туда. Вроде бы все идет, как надо, и только одна мысль не давала покоя Самославу. Почему соседи — бодричи, селения которых располагались ближе всех, так и не подошли на помощь осажденному городу?