Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе - Татар Мария. Страница 24
Элис Уокер создает контрдискурс по отношению к сюжетам о принуждении женщин к молчанию. Ее роман – своего рода мостик между мифологическим наследием прошлого, где лишенные дара речи женщины вынуждены прибегать к помощи рукоделия, и будущим, где речь и право говорить, сказительство и писательство станут мощными инструментами воздействия, подвластными женщинам. Шахразада, героиня, чье имя стало синонимом сказительства, вновь выступит в роли нашей проводницы – на этот раз в мир женщин, передающих свои истории устно, в мир повестей о сказительстве и о силе, которая приходит с обретением собственного голоса.
Шахразада всегда была загадочной фигурой, и никто не знает наверняка, как и почему именно она стала связующим звеном в обширном собрании текстов, происходящих с самых разных территорий – от Ближнего до Дальнего Востока. Впервые она появилась в рамочном повествовании «Тысячи и одной ночи» – тексте, перекочевавшем из персидских в арабские манускрипты во второй половине VIII в., – а затем проникла в культуры всего мира {102}. Как и Европа, Персефона, Даная или Арахна, Шахразада представляла собой плод коллективного воображения и обрела плоть в основном стараниями ученых мужей. Но, в отличие от героинь древнегреческих мифов, у нее есть собственный голос – и этот голос служит ей мощным инструментом как для собственного выживания, так и для преобразования общества. В своих последующих рассуждениях я перейду от молчаливых и лишенных голоса женщин Древней Греции, чьи возможности сообщить о чужих злодеяниях были крайне ограниченны, к фольклорным произведениям, дарующим женщине право говорить. Шахразада, казалось бы единственная в своем роде, становится просто первой: она возглавляет целую череду героинь, начавших использовать нарратив в стратегических целях – чтобы уберечь себя от беды, высказать правду власть имущим и изменить свой социум.
Если вы читали «Тысячу и одну ночь» в детстве, едва ли это была версия без купюр. Я до сих пор так и вижу ряд великолепных корешков с золотым тиснением – многотомное собрание сказок «Тысячи и одной ночи» в прихожей у моей подруги детства. В ее доме это были одни из немногих книг домашней библиотеки, приближаться к которым, ввиду их пикантного содержания, детям не дозволялось (на той же полке стояли «Озорные рассказы» Оноре де Бальзака). И, естественно, все дети в доме делали попытки (иногда успешные) в них заглянуть. Что может быть слаще запретного плода? В изданиях «Тысячи и одной ночи» для детей не только опущены некоторые из историй (а остальные сильно отредактированы), но и убраны шокирующие детали рамочного повествования: строки о похотливых и распутных женщинах, сексуальных интригах и оргиях во внутреннем дворике {103}.
Шахразаду, может, и считают культурной героиней, но женщины в ее сказках, как правило, предстают распущенными лгуньями и изменницами. Рамочное повествование сборника абсолютно не предназначено для детей: оно как нельзя более явственно свидетельствует о том, что тексты, которые мы сейчас воспринимаем как детские сказки, изначально служили, по меткому выражению Джона Апдайка, «телепрограммами и порнографией прошлых эпох» {104}. «Тысяча и одна ночь» начинается с рассказа о том, как братья Шахземан и Шахрияр один за другим переживают чудовищное крушение своих супружеских отношений. Женская неверность, как мы видим, не знает никаких границ. В культуре, наложившей строгие ограничения на мобильность женщин и жестко регламентирующей их социальное поведение, мы встречаем вызывающе распутных жен, регулярно изменяющих своим мужьям.
Шахземан, царь Самарканда, заявляет о намерении навестить брата Шахрияра, но на полпути возвращается домой за случайно оставленным подарком и застает жену за любовными утехами: она «лежит в постели, обнявшись с черным рабом» (в этих сказках предостаточно не только мизогинии, но и расизма). В ярости Шахземан убивает «проклятую» жену и ее любовника. Добравшись до дворца брата, он первое время не хочет рассказывать о «вероломстве» своей жены и пребывает в дурном расположении духа, из-за чего отказывается ехать на царскую охоту. Но, прогуливаясь в одиночестве по дворцу, он становится свидетелем еще более вопиющего случая распутного поведения в саду брата:
Шахземан посмотрел и вдруг видит: двери дворца открываются, и оттуда выходят двадцать невольниц и двадцать рабов, а жена его брата идет среди них, выделяясь редкостной красотой и прелестью. Они подошли к фонтану, и сняли одежды, и сели вместе с рабами, и вдруг жена царя крикнула: «О Масуд!» И черный раб подошел к ней и обнял ее, и она его также. Он лег с нею, и другие рабы сделали то же, и они целовались и обнимались, ласкались и забавлялись, пока день не повернул на закат {105}.
Страдать лучше в компании, поэтому Шахземан в конце концов рассказывает брату всю правду, и обманутые мужья покидают дворец и отправляются на поиски других жертв женского вероломства. Первый же, кто попадается им на пути, – это джинн, в сундуке у которого заперта «молодая женщина с стройным станом, сияющая подобно светлому солнцу». Когда джинн засыпает, женщина подзывает к себе братьев и требует, чтобы они ее удовлетворили, иначе она выдаст их джинну: «Вонзите, да покрепче, или я разбужу ифрита». Братья с неохотой соглашаются и по очереди «исполняют приказание». В качестве доказательства их греховного поступка женщина требует, чтобы Шахрияр и Шахземан подарили ей по перстню, которые она бы добавила к своей коллекции, насчитывающей в разных вариантах переводов от 98 до 570 перстней (последнее число упоминается в переводе Эдварда Лейна, а также в более позднем переводе Ричарда Бёртона {106}). В конце этого эпизода выводится мораль, представленная в следующих поэтических строках:
Мало того что женщины ненадежны, лживы, вероломны и коварны, они еще и в ответе за грехопадение. И ни слова о вероломстве самого джинна, который похитил свою пленницу в ночь ее свадьбы, а теперь держит под семью замками и выпускает на свободу лишь на те короткие мгновения, когда решает поспать у нее на коленях {107}. Ева ведь тоже поддалась соблазну (и рассказчика совершенно не волнует, что она всего лишь вкусила плод от Древа познания и угостила им Адама, – это и был ее «грех»). Но на этом мораль, как оказывается, не исчерпана – дальше нас ждет еще более угнетающий довесок:
Другими словами, мужчины совершают те же греховные деяния, что и женщины, и точно так же постоянно поддаются соблазнам. Но это всегда не их собственная вина – просто их принуждают «женские чары». История с пленницей джинна лишь напоминает братьям, а также всем слушателям о вопиющих двойных стандартах: безнравственное поведение со стороны мужчины осуждается и наказывается куда меньше и реже, чем подобное поведение со стороны женщины.