Кукольник - Кортес Родриго. Страница 54

— Отсюда бежать некуда, — тихо сказал он. — Белый всегда поддержит белого, а здесь от моря до моря — их земля.

Луи не знал, что такое море.

— Поэтому ты не там ищешь свободу, — улыбнулся негр.

— А где мне ее найти? — серьезно спросил его Луи.

— Не где, а когда, — поправил его негр. — Оставь день для белых. Будь хорошим рабом, а когда придет ночь, бери у белых все, что хочешь. И тогда ты, может быть, вырастешь и станешь таким же, как я.

Этой же ночью, часа через два, Аристотель специально для Луи поймал патрульного-добровольца. Тот вырывался, пытался дотянуться до оружия или хотя бы крикнуть, но все было бесполезно. Аристотель зажал патрульному рот огромной, почти деревянной от мозолей ладонью, стащил его в придорожный овраг, поставил на колени и сунул в руки Луи нож.

— Хочешь начать?

Луи хотел.

Наутро фермер снял измученного мальчишку с цепей, с изумлением выслушал его покаянную речь, и с тех пор у Леонарда де Вилля не было оснований жаловаться на своего раба. Целыми днями одиннадцатилетний Луи Фернье ходил, как черный, говорил, как черный, и даже жрал, как черный. А потом приходила черная ночь, и он выходил на дорогу и становился белым — для всех, кроме поджидающего в кустах неподалеку Аристотеля.

Они убили многих, очень многих, но каждый раз наблюдательный Аристотель так толково инсценировал обстоятельства убийства, что ни у одного из белых и мысли не возникло, что это дело рук обычного раба. Грешили на ирландцев, много говорили о приехавшей с севера банде, порой даже вспоминали индейцев… но на рабов не подумал ни один.

Тогда Луи и узнал, кто такой Мбоа.

Лейтенанта Фергюсона пригласили на осмотр тела Леонарда де Вилля сразу же, как только стала ясна связь между этим и предыдущими ритуальными убийствами. Понятно, он немедленно выехал на место, но, когда вылез из экипажа, даже присвистнул от удивления: так не походило это убийство ни на одно из предыдущих.

То, что фермеру отомстили по глубочайшим личным мотивам, становилось ясно с первого взгляда. Выпотрошенное, зверски изрезанное тело было заковано в цепи и подвешено на огромном дубе у дороги — как раз там, где обычно подвешивали рабов. Здесь вообще не было никакой идеи — только надругательство.

Фергюсон обошел тело со всех сторон, подобрал лежащий на прошлогодней листве окурок дорогой кубинской сигары, отметил про себя, что многочисленные следы от зауженных книзу высоких каблуков оставлены хорошей, совсем еще новой обувью, и повернулся к окружившим тело со всех сторон полицейским:

— Снимайте…

Дождался, когда труп уложат на землю, и внимательно осмотрел. И черная смолистая жидкость в ноздрях, и «фаршировка» брюшины, произведенная снизу, через промежность, были налицо.

— Тот же почерк, лейтенант, — подошел сбоку местный шериф.

Фергюсон задумчиво кивнул и почесал темя. Какое отношение могла иметь беглая рабыня Джудит Вашингтон к этому пожилому небогатому фермеру, он просто не представлял. Да и женских следов он здесь не видел — только мужские.

— В доме обыск делали? — повернулся он к шерифу.

— Вас ждали, лейтенант, — отозвался тот.

— Тогда поехали.

Стараясь не испачкаться в заляпавшей все, даже потолок, крови, Фергюсон перевернул весь дом, но, лишь когда добрался до бумаг покойного фермера, что-то начало прорисовываться. Уже в бухгалтерской книге он сразу обнаружил отметки о продаже шестидесятилетнего «боя» Аристотеля Дюбуа и бегстве мулата Луи Фернье двадцати двух лет и аж присвистнул. Слишком уж хорошо лейтенант запомнил свой последний разговор с покойным Айкеном.

Примерно с год назад Айкен дважды посещал этого фермера, и оба раза в связи со смертью некогда принадлежавших ему рабов. И первым был проданный Лоуренсам ниггер со странным именем Аристотель, убитый лично Джонатаном Лоуренсом в порядке самообороны, а вторым… да, точно, вторым был беглый мулат Луи Фернье, убитый лично Айкеном, и — господи! — тоже в порядке самообороны!

Фергюсон растерянно хмыкнул и почувствовал, что даже взмок, настолько презанятная вырисовывалась картина. Все ниточки снова упорно вели в поместье Лоуренсов.

Джудит бежала оттуда. Аристотель Дюбуа был куплен именно их управляющим. И даже бежавший от покойного фермера почти белый мулат Луи Фернье тоже зачем-то побежал не на Север, в Бостон, а на запад — и снова в поместье Лоуренсов!

— Чертовщина какая-то! — вытер лоб рукавом Фергюсон и снова погрузился в чтение толстенной, обтрепанной по краям бухгалтерской книги. Пролистал ее к самому началу и замер.

На самой первой странице стояла сделанная еще отцом фермера Пьером де Виллем запись о покупке на черном аукционе двух десятилетних ниггеров — Аристотеля Дюбуа и Платона Абрахама Блэкхилла.

— Черт! — охнул лейтенант. — Так вот ты где!

Все стремительно встало на свои места. И ключевой фигурой во всем этом лишь на первый взгляд беспорядочном сочетании фактов был Платон — старый дворецкий юного Джонатана Лоуренса. Только он мог иметь отношение ко всем фигурантам этого дела: и к Фернье, и к Леонарду де Виллю, и к выросшей на его глазах Джудит Вашингтон, и уж тем более к Джонатану. На нем смыкалось все!

Эта весна обрушилась на Джонатана массой забот. Во-первых, дядюшка Теренс счел свой долг почти исполненным и прямо сказал, что, как только Джонатан женится, он передаст племяннику все дела и отбудет в Европу. И это означало, что ведение всех дел, включая бухгалтерию и надзор за управляющим, ляжет на плечи самого Джонатана. Ну и, во-вторых, следовало хорошенько подготовиться к свадьбе.

Гостей ожидалось очень много. Счастливое избавление Джонатана сделало его в глазах окрестных землевладельцев чуть ли не национальным героем, и каждый был бы счастлив лично засвидетельствовать этому стойкому юноше свое уважение и пожелать юной паре долгих лет счастья и процветания. И это приподнятое настроение не испортили даже упорно ходящие слухи о скрытом аболиционизме дядюшки жениха — сэра Теренса.

Но, пожалуй, самая серьезная нагрузка легла на плечи Джонатана в связи с грядущим совместным управлением городским театром. Отец невесты с удовольствием вручил ему все чертежи огромного, но уже с полгода как пустующего здания и все бухгалтерские документы, и лишь тогда Джонатану стало окончательно ясно, в какую авантюру он втягивается, принимая за невестой это приданое.

Ремонта требовало буквально все! За сорок прошедших со дня основания лет в театре прогнили не только лестницы и подмостки — жаркий сырой климат и жуки-древоточцы привели в почти полную негодность практически все деревянные детали, вплоть до несущих конструкций. Но особенное впечатление производила окаймляющая выходящую на площадь стену по всему периметру трещина. Джонатан чувствовал, убери прогнившие опоры, и стена просто вывалится наружу, прямо на площадь, выставив на всеобщее обозрение гнилые внутренности старого театра.

Не меньшего внимания к себе требовали и механизмы сцены. Джонатан полистал выписанные из Европы новые проекты и с горечью убедился, что вся поставленная в начале века механика безнадежно устарела! Ни поворотных устройств, ни даже инструментов для быстрой смены декораций. Произвести впечатление на нынешнюю избалованную зрелищами публику с помощью этого старья было в принципе невозможно.

Он попытался подыскать мастеров, могущих хоть как-то отреставрировать это барахло, и с горечью признал, что даже среди белой черни подобное мастерство — редкость, а значит, предстоит все выписывать из Европы: и тросы, и шторы, и особые зубчатые ускорители движения.

Некоторое неудобство причинял и Платон. Нет, Джонатан охотно принимал все, что говорил ему старый раб, более того, он давно глядел намного дальше и уже прозревал такое, о чем этот полоумный ниггер и не догадывался. Но донести это до Платона было невозможно, и старик так и торчал за спиной Джонатана почти бесплотной тенью молчаливого укора.