Кукольник - Кортес Родриго. Страница 56

Он листал страницу за страницей и снова и снова понимал — что-то важное и он, и Айкен упустили. Двое связанных с Платоном мужчин — Аристотель и Фернье — были убиты, а третий — Джонатан, как и сам Платон, был вне подозрений. То, что ни Джонатан Лоуренс, ни Платон не перебирались на тот берег на пароме в ночь резни, было точно установленным фактом. А в то, чтобы Джудит, довольно хлипкая, судя по описанию, вырезала десять человек, в том числе двух мужчин, Фергюсон не верил.

И тогда Фергюсон пошел ва-банк. Он отправился прямо в поместье Лоуренсов, добился аудиенции с Джонатаном и подробно и методично рассказал ему все, что счел нужным, попутно наблюдая за реакцией этого загадочного юноши. А она была…

Джонатан брезгливо поморщился в ответ на описание «ускоренной» мумификации в борделе мадам Аньяни. Он определенно удивился тому, что неведомый убийца выместил на фермере Леонарде де Вилле что-то личное. А когда лейтенант подробно и по возможности ярко описал группу мумий «Охотник и его верные псы», по лицу Джонатана определенно пробежала тень то ли зависти, то ли ревности.

«Ага», — подумал лейтенант, но вслух произнес совсем другое:

— Кстати, этот ваш Платон, он ведь Аристотеля знал.

Джонатан смешался, но, едва Фергюсон хотел достать второй козырь, кивнул:

— Да, лейтенант, он мне говорил. Платон даже специально предупредил отца перед его смертью о том, что этот Аристотель опасен. К сожалению, отец не прислушался.

Фергюсон замер. На такое откровение он даже не рассчитывал.

— Могу я с этим вашим Платоном переговорить?

— Разумеется, — легко пожал плечами Джонатан и повернулся в сторону двери. — Платон! Иди сюда!

Дверь тут же скрипнула, и в дверях появился старик. Фергюсон прекрасно помнил его, стоявшего в повозке на базарной площади и единственного державшегося на ногах после двух недель допросов.

— Расскажи, что ты знаешь об этом Аристотеле Дюбуа.

Платон печально посмотрел на хозяина и в знак послушания покорно склонил голову.

— Он был очень опасный человек, масса полицейский. И очень хорошо, что масса Лоуренс его убил.

Фергюсон чуть не сбогохульничал. Так ловко не сказать ничего — это надо было уметь.

— А чем он занимался, Платон?

— Он был дерзким, — еще ниже склонил голову старик. — Часто убегал, ругал масса Леонарда, а один раз… — Платон опустил голову еще ниже, — один раз Аристотель даже ударил масса Леонарда по лицу.

Фергюсон вдруг подумал, что можно бы задать вопрос и о Фернье, но тут же вспомнил, что Платона продали Лоуренсам, когда этот мулат еще не родился, и прикусил губу.

Он все-таки задал еще один вопрос, потом еще и еще, и вскоре признал очередное поражение. Платон или строил из себя полного придурка, или действительно был таким -простым черным рабом. Но он чувствовал, что эти двое определенно знали больше, чем говорили, а как заставить их говорить, он не представлял. Тем более что после проваленного суда силовые меры были исключены.

Он усмехнулся, поднялся из удобного, как по нему сделанного кресла и, вроде бы глядя в окно, тихо проговорил:

— Меня только одно смущает… кольцо сжимается здесь.

Лицо Джонатана исказила гримаса — на секунду, не больше. Но и этого лейтенанту хватило. Лоуренс испугался. И не просто испугался, в эту долю секунды его пронзил такой дикий страх, какой настигает обычного человека один-два раза в жизни, не чаще.

— А теперь разрешите откланяться, — наклонил голову Фергюсон. — Если понадоблюсь, сообщите.

На этот раз Платон был упорен и даже требователен.

— Мбоа хочет крови.

Он даже не добавил обычное «масса Джонатан».

— Исключено, — покачал головой Джонатан. — У меня через неделю свадьба. И потом, ты же сам видел этого полицейского! Как у тебя вообще язык поворачивается такое предлагать?

— Сегодня Второй стал еще ближе, — поджал полные губы негр. — А что будет через неделю? Вы можете не успеть.

Джонатан откинулся на спинку кресла. Ужас, который пронзил его две минуты назад, был так силен, что он даже не сумел скрыть его от Фергюсона. Рисковать сейчас, когда этот чертов лейтенант только и ждет какой-нибудь промашки… нет, Джонатан не был настолько глуп.

— Исключено, — еще раз повторил он. — Только не сейчас.

День свадьбы был назначен на воскресенье, и это казалось так не скоро… но вся неделя пролетела для Джонатана как один день, и к воскресенью он вдруг понял, что даже не успел толком подумать, а что же будет потом.

Энни была так хороша собой, а пусть старый и гнилой, но все-таки настоящий театр в качестве приданого так ему понравился, что он совершенно не задумывался о том, что просто не знает, каково это — быть женатым человеком. Совершенно точно Джонатан знал только одно: женившись, он станет полновластным хозяином всего родового гнезда. Но это не столько радовало, сколько добавляло забот.

Впрочем, что-то менять было поздно, да он и не был уверен, что хотел бы что-нибудь изменить. Все четыре раза, когда его ненадолго оставляли наедине с Энни, убеждали: девочка она хорошая и понятливая, а значит, через три-четыре года наверняка будет знать и уметь все, что должна знать и уметь хозяйка поместья Лоуренсов.

Единственным, но не слишком значительным затруднением была все еще живущая в комнатенке под лестницей беременная Цинтия, но Джонатан уже присмотрел ей нового хозяина в маленьком тихом городке за рекой, и как раз сегодня управляющий должен был довести этот вопрос до конца.

Все эти мысли так и крутились в голове Джонатана все то время, пока они с дядюшкой в окружении кучи родственников Мидлтонов и гостей стояли возле церкви в ожидании приезда невесты. Внутрь в такую жару никто до срока входить не хотел.

А потом из-за поворота выехал разукрашенный экипаж, и Джонатан улыбнулся и двинулся навстречу.

— Тебе туда нельзя, — впился ему в локоть дядюшка. — Забыл, что ли?

— Ты лучше посмотри, как она хороша… — восхищенно пробормотал Джонатан.

— Вот в церкви и рассмотришь. А сейчас не пялься; это неприлично, в конце концов!

Джонатан улыбнулся, махнул Энни рукой и вытащил из кармашка жилетки швейцарский брегет.

— Так пойдемте в церковь! Все ведь на месте?

— Из наших все: ты да я… — отходчиво рассмеялся дядюшка. — Это у них…

— А что у них? — встревожился Джонатан.

— Этот твой будущий шурин, говорят, опять всю ночь со шлюхами таскался, так, словно это его женят, а не тебя.

Джонатан улыбнулся. Артур и впрямь был неисправим. Но едва они приготовились заходить в церковь, как зацокали по булыжнику подковы, и откуда-то сбоку из аллеи выехал экипаж с явно нетрезвым Артуром на козлах.

— Ну, вот и все, — облегченно вздохнул дядя. — Пошли, племянник, большой день у тебя начинается.

Они тронулись — медленно, никуда не торопясь, прошли к дверям, и только тут Джонатана что-то словно кольнуло, и он обернулся.

Артур Мидлтон так и сидел на козлах, уставясь остекленевшим взглядом в пространство перед собой.

— Артур?!

Джонатан рванулся к экипажу, вскочил наверх и рванул Артура на себя, но тот даже не шелохнулся и сидел так, словно был сделан из цельного куска дерева.

— Господи! — выдохнул Джонатан.

Из тонкого острого носа молодого Мидлтона капала разогретая солнцем черная смолистая жидкость.

Первыми подняли крик сестры Мидлтон. За ними начали голосить и приехавшие на свадьбу гостьи, и только мужчины, может быть, впервые в своей жизни, так и стояли со сжатыми кулаками, не в силах понять, что следует делать.

Не обращая внимания на вой, Джонатан быстро осмотрел экипаж и проверил карманы мертвого шурина, но никакого знака, ни единой детали, указывающей на смысл этого убийства, не обнаружил. Тот, кто сделал это, не преследовал никакой иной цели, кроме самого убийства.

— Черт! Что ты делаешь, сопляк? — запоздало взревел отец Энни.

— Ищу себе весточку, — сухо отозвался Джонатан. — Потому что следующий — я.