Сказки Бернамского леса (СИ) - Ершова Алёна. Страница 29

Гувернантка в ответ на мой выпад лишь надменно хмыкнула.

— О-о-о, вы заговорили о предназначении. Как это типично для посредственностей — считать себя избранным. Развею я, пожалуй, эти миражи. Ваша судьба предопределена с рождения: вы обещаны в жены королю Ирина. Однако, ваш отец пожелал дать вам образование. Увы, вынуждена признать, что его надежды и мои усилия не увенчались успехом. Вы глупы и вульгарны, но я умываю руки. Ваши уроки закончены, принцесса Этэйн. Готовьтесь к смотринам, они через неделю.

Она победно вскинула подбородок и глядя на мое пораженное лицо добавила: — Там в Эмайн Маха вы будете вспоминать пребывание в отчем замке, как сладкий сон. А теперь, с вашего позволения.

Она ушла. Но звук ее каблуков еще долго стучал барабанной дробью в моей голове.

Глава I. Старая легенда

Синевато-бледным цветом горели газовые лампы, освещая небольшую таверну на углу Глаштиг стрит. Самую обычную, без окон, с оплеванными скамьями и разбавленным пивом. Здесь так же, как и везде, беззубые красавицы предлагали не только еду, но и свое давно немытое тело, а старый моряк, которому отсекли обе ноги, собирал на полу окурки.

Тем не менее, богато одетый лэрд зашел именно сюда. Он уверенным шагом направился в дальний угол, где стоял единственный покрытый скатертью столик. Расположился, так, чтобы тени скрывали лицо и принялся ждать. По счастью недолго. Самая бойкая из подавальщиц резво раскидала своих товарок и гордая собой подошла к гостю.

— Что господин желает заказать? У нас есть отличные ребрышки и свежее пиво.

Мужчина кивнул и указал взглядом на край стола. Подавальщица опустила глаза и едва удержала удивленный возглас. На скатерти сверкала золотая монета. Справившись с первым шоком, женщина деловито достала из кармана фартука соль и насыпала на сияющий кругляш.

— Знаю я вас дивных, — недовольно пробурчала она, — голову заморочите так, что родную мать не признаешь, а сухой лист за деньгу примешь. Вам развлеченье, а мне потом отрабатывай долг.

— Настоящая, — бросил гость, — я скальда жду. Сделаешь, что б нам никто не мешал, получишь еще одну.

— Ту я тоже солью проверю! — вскинула подбородок подавальщица, но мужчина ее больше не слушал. Его вниманием завладел певец со старой лютней. Ради него и той истории, что он пел, стоило покинуть родной лес и сменить алую тунику на приталенный сюртук, а зеленый плащ на шейный платок, что подобно змее обвил горло.

Песня была хороша. Бард Этхирн услышал ее тысячелетие назад. С тех пор она стала его любовницей, кормилицей и плетью, что гнала вперед. Он пел ее на площадях и в тавернах. В уличных театрах и в домах господ. Ему кидали медь, угощали элем и теплыми пирогами. И чем красочней, чем подробней он рассказывал ту историю, тем милее ему улыбались женщины, и дружелюбнее приветствовали мужчины. Он каждый раз добавлял новые строки, пока однажды сам сделался неспособным отличить ложь от правды. Именно этот день стал для барда последним.

Этхирн сразу заметил пепельноволосого лэрда в дорогом сюртуке. От незнакомца веяло осенней жатвой, прелыми листьями и дымом лесного костра. Тонкие призрачные рога были увиты дубовыми листьями и ягодами омелы. Тени льнули к нему как стая домашних псов.

Гость не притронулся к еде. Он слушал. Сомнений не было — рогатый тут из-за него. Такова плата за сказку, что ему однажды довелось услышать. Бард ждал эту встречу, представлял ее бессонными ночами… и боялся.

«Подойди ко мне», — мысленный приказ гостя пронесся осенним ветром. Теплым и терпким. Этхирн доиграл, поклонился, собрал мелочь, что ему накидали и, наконец, подошел к столу. Покосился на блестящие от жира ребра и непроизвольно облизнулся. Он был голоден.

— Я не советовал бы это есть, бард. Свинья умерла от болезни, в пиво добавлен свинец, а в хлеб глина, что б он выглядел белее.

— Все равно как умерла эта свинья, если она так замечательно пахнет, значит, не зря прожила свою долгую жизнь. — Этхирн пододвинул к себе тарелку и принялся уплетать добрый ужин.

Лэрд некоторое время молчал, позволяя барду насытиться, а потом укоризненно произнес:

— Твоя песня лжива.

— Правду знают только боги. Да и на хлеб ее не положишь, дивный господин.

— Пожалуй. Но ложью я сыт по горло. Желаю сменить блюдо. Расскажи, что помнишь, и я отпущу тебя к смерти, Эхтирн.

Бард шарахнулся от гостя, как от чумного. Нож, коим он резал мясо, со звоном упал на пол. Следом полетел опрокинутый стул. Оглушенный звуком, несчастный певец замер, словно заяц перед тем как броситься наутек.

— Но… но я не хочу умирать. — Голос впервые за многие столетия отказался повиноваться.

— Даже так? — Незнакомец расхохотался: — Неужели ты не устал жить? Тысяча лет — долгий срок для смертного. Не устал петь из века в век одну и ту же легенду, и скитаться как бродяга? Я готов освободить тебя от этого бремени.

Перед внутренним взором Эхтирна встала нагая незнакомка. Он сглотнул и отрицательно покачал головой.

— Есть женщины, которым невозможно отказать… Но я хочу жить! Мне нравится мое бессмертие. — Бард задумался. Потом его глаза блеснули. — Я ведь не просил об этом! Точно! Это не было моим желанием. Я знаю правила! Меня использовали, чтобы сказка пережила века и дошла до нужного адресата. Так ведь? А значит, мне положена награда! Я не хочу умирать. Меня устраивает вечность!

— Вечность… — прошелестел гость, — не по моей части. Сядь на место.

Когда бард поднял стул и уселся, туат коснулся тонкими пальцами сначала лба его, а после рта.

— Так ты споешь именно то, что услышал в Хессдаллен.

Бард понуро опустил голову и принялся настраивать лютню. Он никому не говорил о том, что много веков назад посетил место междоусобицы туатов. И о том, как увидел там деву необычайной красоты. Белоликую, словно свежевыпавший снег, черноволосую и черноглазую. Ее алые губы манили, ее тело желало ласк… а может то был лишь сон? Ибо как ни старался Эхтирн подойти ближе, она ускользала от него, при этом оставаясь недвижимой.

«Хочешь я расскажу тебе сказку? — произнесла она, и бард понял, что все звуки, что слышал ранее — просто шум. — А ты дашь клятву, что пойдешь и будешь исполнять ее всякому, кто станет слушать. Нигде ты не останешься больше, чем на одну ночь, пока не придет юноша со взглядом старика. Ты поможешь ему вспомнить. А после за тобой придет лорд Смерть[3]».

— Конечно, дивный господин, слушай…

Давным-давно в волшебной стране, появилась на свет Бадб Морриган — туата, которая черпала свои силы не в ветре, дожде или потоке, несущемся с гор, а в войне. Она могла оборачиваться тремя воронами и летать над полем битвы, нагоняя ужас на всякого, кто слышал ее крик. Она умела открывать раны врагам и насылать на них удушливый туман. Она знала, как зажечь ярость в сердцах воинов и сделать их нечувствительными к боли.

Странными, пугающими были ее навыки. Но туаты тогда не первую сотню лет воевали с фоморами, и появление у одной из своих сестер подобной силы восприняли как подарок небес. Многие из них и вовсе полагали, что Морриган стала новым воплощением праматери Дану.

Однажды Морриган явилась перед королем туатов — Нуадом. Она преподнесла ему в дар меч, бьющий без промаха и свое тело. Он взял ее на ложе и так был ослеплен красотой, что не заметил, как соединил свое горячее алое сердце с ее темным и каменным. Туаты посчитали это хорошим знаком. Ведь с тех пор они не ведали поражений. Фоморы были разбиты. А те из них, кто остался в живых, обернулись ледяными пиками и не представляли более угрозы. Наступил мир, и всякий восхвалял Нуада и его супругу.

Однако Морриган не могла существовать без войны. Не имея возможности питать силы из большой брани, она всюду сеяла мелкие распри. Она убедила людей поклоняться ей как богине, и всякий, кто желал получить власть или укрепиться в роли короля, должен был получить ее любовь и расположение. Иным она являлась в образе прекрасной девы, расчесывающей волосы золотым гребнем. Другим беззубой старухой с синими губами. Но где бы ни возникала Бадб Морриган, всюду за ней шли власть, предательство и смерть. Алчность затмила сердца не только людей, но и туатов. Многие возжелали стать богами и вершить чужие судьбы. Морриган охотно привечала их на своем ложе, и вскоре многочисленные любовники, стали жить подле нее, как при иных обитают охотничьи псы.