В тесном кругу - Буало-Нарсежак Пьер Том. Страница 19

— Ты соображаешь, что делаешь?

Она тоже могла бы ответить: «Мне плевать!» Но она просто перешла на светлый табак — оттого что он пах медом и был гораздо вреднее для горла. Она уселась прямо на землю и стала рассеянно глядеть на море, слушая доносящийся издалека шум прибоя. «Дебюсси, — подумалось ей, — ничего не понял в Средиземном море». Потом ее мысли вернулись к Бернстайну.

Ей теперь незачем было обманывать свои воспоминания. Даже наоборот, ей хотелось выпустить их на волю, словно настало время привидений… Бедный Оливье! Она околдовала его сразу, с первой же встречи. Это было в Берлине, спустя несколько лет после войны, году в 22-м или в 23-м… Глория уже была очень известна, гораздо более известна, чем ее сестра, хотя та только что вернулась после триумфальных гастролей по Соединенным Штатам. Пианист, который должен был аккомпанировать Глории, внезапно заболел и в последний момент отказался выступать. Жюли долго колебалась, прежде чем согласиться заменить его. Это был сольный концерт, и программа была подобрана исключительно для скрипки: соната Тартини, «Крейцерова соната» и что-то еще, она не помнит, что именно. Впрочем, это не важно. Главное, что Глория считала себя обязанной занять всю сцену целиком, заглушить фортепиано, играть, изгибаясь корпусом, широко отводя руку, закатывая глаза — словом, изображая из себя отрешенную жрицу искусства. Ее манера оскорбляла музыку. Жюли, застыв от презрения, ограничилась тем, что грамотно вела свою партию, а когда громом грянули аплодисменты, она не вышла вперед, словно подчеркивая, что не желает получать своей доли из этих аплодисментов. Оливье Бернстайн, сраженный красотой Глории, едва дождался окончания концерта, чтобы выразить ей свой восторг и восхищение. Заметил ли он, что на сцене была еще и пианистка? Вряд ли. Он видел одну Глорию и перед ней одной рассыпался в комплиментах, извинениях, приглашениях и даже каких-то обещаниях, которые Глория выслушивала с легкой улыбкой чуть задетой добродетели. Это было вранье. Ее счастьем, ее наркотиком как раз и было вот это ощущение собственной власти над другими. Жюли никогда не могла понять, каким таинственным образом эта самая власть обретала магическую силу через ее смычок. Заиграй она что-нибудь примитивное вроде песенки «Под ясной луной», все равно произойдет неизбежное чудо. Люди, слушавшие ее, теряли над собой контроль, становились ее рабами. Все, кроме Жюли. Все, для кого музыка была лишь сладостной дрожью, мурашками по спине. Глории нравилось видеть их у своих ног: восторженных, опьяненных, терявших разум — такими она могла их презирать. Они все были ее плебсом. И еще — зеркалом, в котором она неустанно, с упоением ловила бесконечно умноженное отражение непостижимого своего дара. Вот и Бернстайн, несмотря на свое огромное состояние, на свою промышленную империю, на свое собственное обаяние, был ничем не лучше любого из этих фанатиков.

Жюли оперлась на локоть. Она уже устала: сосновые иглы больно впиваются в кожу. Нужно ли ворошить мутный осадок прошлого? Она чувствует, что нужно. Может быть, именно сейчас она как никогда близка к тому, чтобы понять правду. Глория всю жизнь ждала от нее одного — уважения. Она и сейчас продолжает его ждать. Огромные залы приняли ее и покорились ее власти, и лишь один человек — Жюли — отказывал ей в признании. Жюли не спорила, сестра была выдающейся скрипачкой. Но истинным музыкантом она так и не стала. Непомерная гордыня мешала ей согласиться с ролью скромной слуги великих мастеров, послушницы в храме, воздвигнутом гениями.

Очень скоро Глория вышла замуж за Оливье Бернстайна.

Жюли порылась в сумке и обнаружила, что пачка «Кэмел» пуста. Тогда она сняла с рук пропахшие никотином перчатки. У нее было несколько пар, и часть из них постоянно сушилась на веревке, протянутой в ванной комнате. Надо будет сказать Роже, чтобы купил ей новый блок. Она стала курить по две пачки в день! Уже на второй день правая перчатка желтеет, и Кларисса, глядя на нее, укоризненно покачивает головой.

С моря потянуло ветром. От земли сразу же повеяло смолистым запахом хвои. В такие минуты Жюли позволяет себе выпустить свои руки на свободу: пустить их погулять, ощутить дуновение воздуха, дать им потереться друг об друга. Она зорко оглядывается вокруг, словно боится, что они могут от нее сбежать. Но все тихо. В «Приюте отшельника» ложатся рано. Вот и сейчас не спят только на одной вилле, в «Глициниях», как раз под ней. Там сегодня празднуют день рождения архитектора Гаэтана Эртебуа. Ему семьдесят лет, и он хромает на одну ногу — задело шальной пулей во время ограбления супермаркета. Сам он никуда не ходит, зато его жена близко дружит с Глорией и делает для нее в городе мелкие покупки. Жюли совсем не хочется спать. Воспоминания по-прежнему роятся перед ней в ночи. Оливье не был особенным красавцем, зато как он был богат! Он не привык ни в чем себе отказывать. Наивный человек, он и к женщинам относился как к породистым лошадям. Даже Глорию после особенно удачного концерта он, казалось, готов был потрепать по шее. И упорно осыпал ее подарками. Лучшая скрипка, уникальные драгоценности, шикарные автомобили. Жюли безумно раздражала эта его манера, но вовсе не от зависти. Просто ей, воспитанной в строгой протестантской семье, все это казалось верхом неприличия. Ей все же удалось тогда освободиться, подыскав для Глории в качестве аккомпаниатора бывшего своего товарища по консерватории и заодно осчастливив последнего. Ее пригласили в Японию, и она вообще уехала из Франции. Весь 1923 год она провела за границей. Ее выступления шли с неизменным успехом, но по какой-то загадочной причине вокруг нее никогда не вились никакие поклонники. То ли из-за ее манеры одеваться, то ли из-за категорического нежелания присутствовать на официальных приемах, то ли из-за умения пресекать в корне попытки пошлых ухаживаний. Для нее все это не имело никакого значения, потому что ей вполне хватало себя. У нее был ее рояль, ее работа и любимые композиторы-авангардисты. Равель, Дюка, Флоран Шмитт, только что закончивший «Маленького эльфа», Руссель и Сати, самый спорный из всех. Она пыталась, правда без особого успеха, предлагать публике, привыкшей к классике, некоторые из их произведений. Иногда ей приходилось слышать даже свист в зале, но она продолжала идти своим путем, уверенная в том, что вкус и разум ей не изменяют. В 1924-м она получила приглашение на концертное турне по Италии, смутно догадываясь, что руку к его организации в немалой степени приложил ее зять. Вскоре она узнала, что он и в самом деле мечтал воссоздать дуэт «Глория — Жюли», полагая, что на этом можно будет больше заработать. Как отнеслась к его идее сама Глория? И почему Оливье решил вдруг сунуть нос в дело, которое его совершенно не касалось? Так или иначе, Жюли пароходом приплыла в Марсель, а оттуда на несколько дней уехала в Канны отдохнуть. Судьба любит играть недобрыми совпадениями. К ней приехал Оливье и клятвенно уверял ее, что идея выступления сестер дуэтом исходила от Глории. Почему бы вам не попробовать? Они провели несколько репетиций, после которых стало окончательно ясно, что согласия между сестрами нет и быть не может. Разумеется, они грамотно вели свои партии, но в самой их старательности ощущалась непереносимая серость. Да еще Оливье выступал с замечаниями, хотя его, технаря до мозга костей, музыкальность в лучшем случае ограничивалась умением просвистеть арию из «Корневильских колоколов».

Жюли глядит на свои руки, спокойно лежащие рядышком на коленях. Разве могла она подозревать, что им тогда оставалось жить всего несколько дней? Роковое стечение обстоятельств продолжалось. В Риме внезапно заболел известный польский пианист Игорь Слански, и назначенный через неделю концерт, с нетерпением ожидаемый любителями музыки, оказался под угрозой срыва. Поднялась немыслимая суета. Оливье вмешался, даже не посоветовавшись с Жюли. Нельзя же срывать концерт! Организаторы умоляли ее, заранее соглашаясь с любой программой. Она устроила зятю бурную сцену, но разве с Оливье можно было сладить? До отъезда в Рим оставалось четыре дня, когда утром, выходя из «Карлтона», Жюли увидела у подъезда отеля поджидавшую ее белую «испано-сюиза».