Чёртово дерево - Косински Ежи. Страница 3

Я познакомился с Барбарой в Рангуне. Она свела меня с некоторыми членами английской и американской колонии, в частности с миссис Ллевеллин, которая осталась в Бирме после того, как ее муж умер. Однажды она пригласила нас с Барбарой к себе домой на ланч. Дом ее стоял на высоком холме под большими деревьями, а окна выходили на Мартабанский залив. Она жила одна. Раз в неделю слуга-бирманец и его помощник приходили, чтобы вымыть полы, привести в порядок большой сад и почистить плавательный бассейн.

Во время ланча Барбара пожаловалась миссис Ллевеллин на гостиницу, в которой мы остановились. Старуха предложила мне и Барбаре пожить у нее, пока она погостит два-три дня у своей приятельницы. Мы с Барбарой с радостью согласились.

Я помог миссис Ллевеллин подготовить к путешествию машину, и на следующий день она уехала. Дом был очарователен. С террасы мы следили, как суда направляются в порт и белые яхты бороздят воды бухты. Стоило лайнеру войти в гавань, как его со всех сторон облепляли джонки.

В постели Барбара сказала:

— Как было бы хорошо, если бы у нас был свой такой дом. Мы жили бы в нем, курили опиум и никто бы нам не мешал.

— Если хочешь, я могу избавиться от миссис Ллевеллин, — сказал я.

— Что ты хочешь сказать?

Я пожал плечами:

— Ну, не знаю. Она одинока. Исчезнет — никто и не заметит, не так ли?

Барбара расхохоталась:

— Не глупи, мы не в Голливуде. Поспи лучше. Спокойной ночи.

Посреди ночи я попытался разбудить ее, чтобы заняться любовью, но она была как мертвая. Мы прождали старуху до полночи в тот день, когда она должна была вернуться. Когда был уже час ночи, а ее все еще не было, мы решили лечь спать. Через час нас разбудил шум ее машины. Я встал и сказал Барбаре, что она может спать дальше, а я пойду помогу миссис Ллевеллин разгрузить багажник.

Барбара уже была на ногах и одета, когда разбудила меня наутро.

— Где миссис Ллевеллин? — спросила она.

— О чем ты? — сказал я.

— Мы слышали, как она приехала ночью, и ты даже пошел ей помочь. Ее нет у себя, и машины тоже нет на месте.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — перебил я ее. — Тебе это, наверно, приснилось. Ничего такого ночью не было.

Она начала злиться.

— Перестань меня разыгрывать. Где миссис Ллевеллин?

— Откуда я знаю где? Где-нибудь. Все где-нибудь. На твоем месте, Барбара, — заметил я, — я не стал бы так волноваться.

Барбара вылетела из дома, хлопнув дверью. Через окно я наблюдал, как она изучала мягкий песок аллеи в поисках следов шин. Когда она вернулась в комнату, на ее лице была заметна тревога.

— Что ты сделал с ней, Джонатан? — спросила она. — Где миссис Ллевеллин?

— Перестань, Барбара. Ты прекрасно знаешь, что мне нечего сказать. Пойдем искупнемся и развлечемся.

Барбара положила руки мне на плечи и пристально посмотрела в глаза.

— Что ты с ней сделал? — спросила она снова.

Я притянул ее к себе и поцеловал в ухо:

— Прошу тебя, Барбара, забудь об этом.

Она мягко подтолкнула меня к постели.

— Скажи мне, пожалуйста, что ты с ней сделал? Это… это произошло быстро? Что будет, если тело найдут?

— Мы не в Голливуде, Барбара.

— Если бы я знала, что ты серьезно, я бы никогда…

— Пойдем поплаваем, — сказал я.

Но и в бассейне я ощущал ее постоянную напряженность. Дважды сходила она проверить аллею и соседний парк. Каждый раз, вернувшись к бассейну, она смотрела на меня так, будто в первый раз видела. Я показал ей на беседку и сказал, что хотел бы заняться с ней любовью в этой беседке. Она, слова не сказав, пошла за мной, но, как только мы начали, спросила, что я сделал с машиной миссис Ллевеллин. Я ничего не ответил.

Барбара осознала, что теперь нам никто не помешает, и стала чувствовать себя в доме увереннее. Она начала курить наравне со мной. Только временами подползала ко мне, прижималась и спрашивала, очень ли миссис Ллевеллин мучилась перед тем, как я ее убил.

Однажды утром она припомнила историю, которую я сам рассказал ей еще до того, как мы познакомились с миссис Ллевеллин. Это была история о том, как я отправился в один бордель на окраине города. Хозяйка заметила, что я рассматриваю одну дряхлую старуху, и предложила мне ее. Когда я отказался, хозяйка сказала, что за сто долларов я могу делать с ней все, что пожелаю. Если захочу, могу ее даже прикончить «вот этим», сказала она, указывая на мои чресла. Хозяйка объяснила, что старуха была проституткой всю свою жизнь, что теперь ей почти восемьдесят и все равно скоро помирать. У нее не было родственников, и если я соглашусь, будет, по крайней мере, чем заплатить за ее похороны. Когда Барбара спросила, убил ли я эту женщину, я ничего не ответил.

Ночью, когда Барбара была еще под кайфом, а я уже угас, она спровоцировала меня, и я ее побил. Утром она показала следы побоев и стала требовать, чтобы в качестве компенсации я рассказал ей, что я сделал с миссис Ллевеллин.

Всю следующую неделю мы выкуривали по нескольку трубок в день. Под конец мне стало худо. Сердце трепыхалось, а пульс почти пропал. Лоб, ладони и ноги стали очень холодными и потными. Понос не выпускал меня из туалета, к тому же тошнило каждую минуту.

Как-то раз, когда я ввалился в спальню, совсем уже изможденный, Барбара лежала в большой кровати миссис Ллевеллин, курила и слушала радио. Она подарила мне холодный взгляд и заявила, что, если я не расскажу ей, что я сделал с миссис Ллевеллин, она не поможет мне. Она позволит мне сдохнуть. Я отказался. Она лежала, взирая бесстрастно на непроизвольные судороги, пробегавшие по моему телу. Я рухнул рядом с ней и лежал в ознобе, пока не пришел спасительный сон.

На следующее утро мы услышали, как машина ползет по аллее. Вялая Барбара с трудом доплелась до окна, но тут же завизжала и стрелой слетела по лестнице. Там миссис Ллевеллин тщилась пропихнуть самый большой из своих чемоданов в недостаточно широкий дверной проем. Когда Барбара вернулась, она едва совладала со своим голосом:

— Почему ты мне не сказал?

— Чего не сказал? Того, что я дал этой старой кошелке денег съездить в Англию и обратно?

В самом начале я боялся, что почувствую себя беззащитным, что начну бормотать вслух то, что всегда боялся сказать. Но вышло совсем наоборот: при помощи опиума я понял, что могу говорить все, что мне вздумается, без ущерба для моей личности.

Однако мне не удалось легко обрести тот внутренний покой, которого я искал. Опиум просто показал мне, насколько сложно и переменчиво мое ощущение реальности. Я стал смотреть на мир более пристально, но так и не нашел ответов на свои вопросы. Каждое слово, каждый жест стали казаться значительными и многозначными, не позволяя интерпретировать себя просто как слово или жест.

«Я под кайфом, — сказал я сам себе. — Я знаю, что я под кайфом, и хочу использовать это состояние для того, чтобы обрести свободу. Есть вещи, которые я не рискну ни сказать, ни сделать в другом состоянии». Но я не рискнул и в этом. Опиум усилил мою предрасположенность к самоподавлению, а не к раскрепощению. Возможно, мне требовался наркотик, который усиливает восприятие других людей, а не восприятие собственной личности.

Белье и одежда Барбары валялись прямо на полу. Она неуклюже ухватила трусики и натянула их до колен. Лицо ее было красное и в слезах.

И тело ее было влажным. Там, где она прикасалась ко мне, оставались мокрые холодные пятна. При поцелуях ее язык казался мне слишком большим. Будто я целовал мокрый слепой рот пятилетней девочки.

На следующий день мы с Барбарой переехали в маленькую гостиницу. А еще через несколько дней, когда я все еще был болен, она от меня ушла.

Вернувшись после курса лечения в Рангун, я обнаружил ее в больнице, полумертвую, под серыми простынями, которые отделяли ее голову от почти несуществующего тела.